Эта история произошла почти сорок лет назад, но память периодически вынимает её на поверхность из глубин сознания, заставляя снова и снова краснеть за содеянное.
Лет с двенадцати каждое лето родители отвозили меня на месяц к бабушке в деревню. Мне, «ребёнку асфальта», всегда там очень нравилось: утренняя роса на траве, пение петухов, кудахтанье кур, мычание коров, нетерпеливое похрюкивание поросят в сарае в ожидании еды, спелые вишни с ветки дерева, морковь, выдернутая из грядки своими руками… Это была совсем другая жизнь, где не надо было придумывать каждый день, чем бы себя занять, здесь работы было не меряно, и мне это нравилось. Вечерами все бабушки чинно усаживались на лавочки возле забора и до темна вели друг с другом свои беседы обо всём.
Через два двора от нас жила совсем уж «древняя» старушка, все звали её баба Галя. Жила она одна, и за все эти годы я ни разу не видела, чтобы к ней кто-либо приезжал. Когда из города приезжал рейсовый автобус (два раза в сутки: утром и вечером), баба Галя всегда выходила из двора и садилась на лавочку, пристально вглядываясь в проходящих мимо пассажиров. А ещё каждый день с надеждой поджидала почтальоншу, но кроме газеты «Известия» ей никогда ничего не приходило.
— А что у бабы Гали никого нет? – спросила я однажды свою бабушку.
— Почему нет, есть у неё два сына погодки, только уж много лет прошло с их последнего приезда…
Время летит быстро. Я окончила школу, сдала вступительные экзамены в университет и, в ожидании результатов, приехала в деревню, помочь бабушке.
Бабушка разобрала гостинцы, что я ей привезла, часть положила в матерчатую сумку с такими же ручками и сказала:
— На, отнеси это бабе Гале, порадуй, а то «плохая» она уже стала, в магазин почти не ходит, людей просит.
Когда я зашла в дом, баба Галя сидела за столом, в так называемой, «чистой» комнате, что в то время были у всех в деревнях. Перед ней на столе лежала пожелтевшая развёрнутая газета, в углу стоял сундук с открытой крышкой.
Гостинцам старушка обрадовалась, велела чайник поставить. Пока вода закипала, баба Галя сказала:
— А прочитай-ка мне, деточка, вот здесь, — она тыкала огрубевшим от работы, заскорузлым пальцем в подпись под фотографией, на которой из огромного кузова самосвала вылетала в обрыв большая глыба. Из кабины, держась одной рукой за открытую дверцу, а другой – за руль, весело улыбался шофёр.
Я прочитала:
— Право сбросить первую глыбу в русло реки на месте будущей плотины заслужил шофёр Колесников Павел Фёдорович.
— Пашенька мой, — счастливо улыбалась баба Галя.
— А вот смотри, — указала старушка на одну из фотографий, что висели в рамках на стене. – Вот тут мы все в сборе. Это мой старший Витенька, а это Пашенька. Видишь, меня на стул посадили, а сами сзади стоят, каждый руку на плечо мне положил. Одна я их растила. Степан-то, муж мой, не вернулся с войны, получила я извещение, что пропал без вести. Трудное тогда время было: разруха, голод, в деревне одни бабы с детьми остались. Витя с Пашей, как семилетку закончили, в город один за другим поехали учиться. Старший – на строителя, а младший – на шофёра. После окончания учёбы в армию их забрали, а я ждала их домой. Но получила одно за другим письма: Витя после службы уехал на комсомольскую стройку в Сибирь, а Паша – в Казахстан, на уборку урожая, да там и остались. Погрустила я, да что делать? Видно такая уж моя доля.
Баба Галя замолчала глядя куда-то вдаль, сквозь стены своими выцветшими от времени глазами, а затем продолжила:
— Редко, но писали мне сыновья, да переводы с деньгами присылали, а однажды и сами нагрянули неожиданно. То-то радости у меня было, — оживилась старушка, глаза вспыхнули счастливым огнём. – Дом поправили, сарай построили, на огороде порались, я только куховарить успевала. Тогда вот и сфотографировались все вместе. Да не долго моя радость длилась: через месяц опять разъехались… А потом письма всё реже и реже стали приходить, пока совсем не перестали. Я писала на последние адреса, да только все мои письма возвращались с пометкой: «Адресат выбыл».
Баба Галя замолчала, отрешенно глядя перед собой.
— И что, с тех пор и не знаете где они?
— Нет, не знаю. Вот когда фотографию Пашеньки в газете увидела, то написала туда: мол так и так, сын переехал, а я новый адрес ненароком потеряла. Пока из газеты ответ пришёл, пока моё письмо до этой самой плотины шло, Паша уж перекрыл реку да на другое место уехал.
Баба Галя бережно свернула старую пожелтевшую газету и положила в сундук.
— Чайник уж закипел, давай чай пить.
Мы не спеша пили чай, и я спросила:
— А от старшего сына тоже никаких известий не получаете?
— Как не получаю? Витенька завод большой на Волге строит, пишет, что целый город будет вокруг завода. Вот, гляди, какой платок мне прислал в подарок.
Баба Галя встала из-за стола, опираясь на палку, снова подошла к сундуку и достала оттуда красивый огромный цветастый платок. Она сначала полностью развернула свой подарок, давая возможность мне полюбоваться, а затем накинула платок себе на плечи. На какое-то мгновенье старушка помолодела, распрямилась и, забыв про свою палку, без которой, сколько я её помню, никогда не видела, по-молодецки подбоченясь, прошлась по комнате.
— Какой красивый, — похвалила я платок, а сама подумала: «Господи, да ведь автомобили с этого завода давно колесят по всей стране, и город давным-давно вырос. Сколько же уже лет этому подарку? А ты показываешь его так, будто вчера получила!»
И такая меня злость обуяла на её сыновей, здоровых и сильных, забывших о своей старой матери! Такая обида бурлила за эту старушку внутри меня!
«Ну, погодите!» — Думала я тогда, будучи крайней максималисткой, — «заплатите вы за своё бессердечие, ох, заплатите!»
Не долго думая, села я в первый же день после приезда из деревни к себе домой и написала письмо в газету. Злость так и клокотала, я написала про всё: про жизнь бабы Гали, про её болезнь и старость, и про то, как весточки ждёт от своих сыновей, и про фотографию в пожелтевшей от времени газете, фамилию, имена все указала.
Прошло чуть меньше года. Окончив первый курс, перед практикой, я на несколько дней приехала к бабушке в деревню, повидаться. Она и рассказала мне, что баба Галя получила недавно письма от своих сыновей, что собираются они в скором времени навестить её, а сама старушка уже не встаёт и только дни до их приезда считает.
Я взяла гостинцы и побежала к бабе Гале, радуясь и «вырастая» в собственных глазах. Даже не знаю, отчего я радовалась больше: оттого, что нашлись её сыновья или оттого, что помогла найти их именно я.
Баба Галя лежала в постели.
— А это ты, — сухо произнесла старушка и тяжело вздохнула.
Вместо радости, которую я ожидала увидеть, на её морщинистом лице наоборот отразилась печаль. Её глаза смотрели на меня с укором.
— Вот гостинцев Вам принесла, — «прощебетала» я. – Слышала, что радость у Вас – сыновья в гости едут.
— Едут, — всё так же сухо ответила старушка и поджала губы.
— А что так нерадостно, баба Галя? Или я Вас чем-то обидела?
— Я уже, детка, отвыкла обижаться на людей. С людьми живу, если и обидят, так ненароком. А так люди мне больше помогают.
Я видела, что баба Галя чем-то очень недовольна и собралась уже уходить.
— Достань-ка мне из сундука платок Витеньки, — раздался голос старушки.
Я подала платок. Баба Галя положила его рядом и, слегка поглаживая рукой, с обидой в голосе заговорила:
— Ты думаешь, бабка из ума выжила, что хвалится всем давнишним платком? А я не потому хвалюсь, что забыла, когда он дареный был, а потому, что заново хочется пережить ту радость. И буду хвалиться до конца дней своих, а умирать придёт время, положу его перед глазами. Молода ты ещё, не поймёшь… Но нет у меня в сердце обиды на своих детей. Только боль от того, что выросли они не такими, как хотелось мне их видеть. А скажи мне сейчас, что кто-то из них в беде, так я на этих самых ногах пешком к нему доберусь… А ты… Ославила ты их… Не спросила меня, что мне больнее: жить тут одной и ничего о них не слышать или знать, что из-за меня, родной матери, неприятности и беды сыплются на их головы? Теперь все их товарищи на них пальцами показывают, осуждают, укоряют. Ну, зачем ты так, а?
— Я ведь хотела как лучше, баба Галя…
— А откуда тебе знать-то, что для меня лучше?! Ты ведь мою беду, мой позор на весь белый свет разнесла. Раз так уж хотела помочь, то чего б тебе такой умной и грамотной не разыскать их каким другим путём да и не написать им по-хорошему: так мол, и так, мать совсем плоха, где ваша совесть… А ты сразу в газету…
И так она на меня посмотрела, что я невольно вся сжалась, желая, чтобы пол подо мной провалился навсегда, чтобы больше никогда я не видела этих глаз…
Автор: Виктория Талимончук
