Старость – сама по себе, не повод для особых радостей, да к тому же, когда тебе скоро девяносто. Ощущение своей ненужности давит на психику, заставляя неприкаянную старость молить Господа о милосердии. Клавдия Семёновна устала взывать к Всевышнему с просьбами о вечном покое.
Забыл её Всевышний, или не замечал в сонме таких же, никому не доставляющих радости, заброшенных стариков. Бесконечные хворобы, глуховата, подслеповата, обуза дочке. Дочка сама, такая больная, а у неё бесконечные заботы о внучке Леночке.
Вот и кричит постоянно, то сижу не на месте, то в холодильник не лезь. А зачем туда лезть? Дала чего – спасибо, не дала, да и не надо. Есть под матрацем сухарики да конфеты, вот и ладушки. Так и живу, ну, чисто – бурьян. Подзадержалась на грешной земле, и Богу непотребна. За мужа, видно, доживаю.
Семёновна овдовела рано. Мужу было сорок, когда у машины отлетело колесо, и его не стало. Дочь Люду поднимала уже сама. Работала на двух работах, чтобы было всё как у людей. Долгожданный покой не принесла и пенсия. Снова домашние хлопоты и заботы. Внук вырос у неё на руках.
Люда – комок нервов от болезней и суеты. А сынок её как-то особо не жалует. Что возьмешь? Мужик, он и есть мужик. Приедет, пакет с продуктами поставит, и побежал. Вечно торопится. Много работает. Да и сам уже не юнец.
Правнучка Лена выросла эгоистка. Теперь Люда с ней носится. Села там, и встала там. На меня времени нет. Отмахивается, как от назойливой мухи.
Внук с женой и с сыном Вадиком приедут, порадуют старую, чайку изопьют, да расскажут бабке новость всякую. Все бальзам на душу, да на сердце веселей становится.
Нет! Не себя мне жалко. Чего уж жалеть то. Больше всех мне жалко моего правнука Вадика. Парень славный, не капризный, не в сестру свою пошел, Ленку. Звонит частенько. Меня, убогую, научил с этой штуковиной ладить. Терпение у него. Что Люда, что Лена, эти нервенные! Спросишь что, один ответ. А тебе оно надо? Вот как так получилось, что у внука двое детей, а характеры разные? И правнучку Ленку тоже жалко. Не везёт ей с мужиками. Спросила у Вадика, что там у сестры опять стряслось? Опять, говорит, муж сбежал.
-Бабуль, а с ней жить можно? Она хоть и сестра мне, а истеричка ещё та! «Печень съела» не только мужу. Как он вообще её терпел?
— А что ж, дитё теперь поди, без отца?
— Кто тебе сказал? Дитё как раз у отца.
— Люда сердилась, будто безотцовщина она.
— А ты, бабань, меньше слушай её, она же там, сопли Ленке утирает. Никто не вмешивается. Ни отец, ни мать. Себе дороже.
— Вот, ведь, Вадик, как в жизни случается. В роду у нас все бабы заполошные. А по мужской -хорошие ребята. В кого они?
-Ба, а ты в кого? Почему не «заполошная»?
— Господь с тобой. Некогда мне было «падучей» страдать. И Семёновна завела «пластинку», как говорила ее дочь, о своей молодой жизни. Вадик мог бы пересказать её даже во сне, но терпеливо слушал. Жалко ему было прабубушку. В свободное время всегда заглянет «на огонек», гостинца привезет.
Грели душу Семёновне слова:
-Ба, это тебе гостинец. Спрячь в своей комнате и никому не давай. Я для тебя купил. Все это твоё.
-Я Люду угощу. Пусть она покушает?
Вадим смотрел на прабабку с затаённой жалостью. Ему доподлинно было известно, баба Люда никогда не возьмёт из ее рук ничего. Гримаса непомерной брезгливости искажала её лицо, словно ей давали миску недоеденной собакой похлебки. Бабу Люду он недолюбливает за ее барские замашки.
Как — то раз, Вадик заглянул «на огонек» , и застал дома бабу Люду. Сели пить чай. Семеновна позвала дочь, но та молча повернулась, и вышла из кухни. А потом, презрительно взглянув на Вадима процедила сквозь зубы:
-А тебе не мерзко сидеть рядом со старухой? Один запах чего стоит! Купай, не купай, а запах старости не отмоешь. А кричите то как! Она же напрочь глухая! У меня голова разболелась от ваших душещипательных бесед.
— Знаешь, баба Люда, Когда тебе будет девяносто, я приду к тебе с мегафоном и в противогазе.
— Сколько раз тебе говорить, не хами мне, и не называй меня «бабой»! Зови меня – Люси! Так меня Леночка зовёт!
— Какая ты Люси?! Ты для меня бабушка Люда, и для Ленки тоже. Это что, тебе кличку такую при рождении присвоили?
— Вадим! Прекрати паясничать! И вообще, что вы здесь расселись?! Мам, иди к себе в комнату! Мне окно открыть надо. Запах тяжёлый стоит.
Семёновна, молча встала и пошла к себе. По старческим, морщинистым щекам катились две скупые слезинки. Вадим пошел следом.
– Бабуля! Да не обращай ты на неё внимания! Она, видимо, запамятовала, что до твоего возраста ей уже совсем недалеко.
— Вадик, дочь она мне, и мне ее жалко. Она болеет. А тут я зажилась совсем, под ногами путаюсь, мешаю ей. Да ещё и запах от меня нехороший. Да, старость – не в радость, и никому не нравится. Вот, ноги вчера тройным одеколоном натерла, что тут было! Да я всю жизнь ей мешаю. Может она личную жизнь бы устроила, а меня Господь никак не приберет. – И горько заплакала, вытирая слезы стареньким носовым платочком.
— Бабуль, я человек взрослый, и скажу тебе так. Если бы хотела – устроила. И на тебя не посмотрела. А давай-ка к нам? Насовсем. Мы с тобой уживемся. Поверь, лишней не будешь. У нас с тобой есть общие темы для разговора. Отец ведь тебе предлагал? Дом большой, места всем хватит. Почему отказалась?
-А как я Люду брошу? А вдруг ей помощь какая понадобится? Да и вам мешать ни к чему. Здесь глаза намозолила, да ещё и к вам полезу мешаться.
— Теперь тебя зову я.
— А как Нина, мать твоя на это посмотрит? Привезли «радость» в дом. Клушей в гнезде сидеть, на нервы действовать.
— Мама сама отцу говорила, чтобы он тебя привез. У нас двор, сад, кошки, собака. Тебе обязательно понравится!
-В общем, думай, бабуля, завтра скажешь. Завтра же и чаи гонять в саду будем.
Семёновна ночь не спала. Выйти на кухню, посидеть, побаивалась, вдруг чем- то стукнет. Да и ногами шаркает. Хотела корвалол выпить, да вовремя вспомнила — нельзя. Люде не понравится. Запах от него долго стоит. Может и вправду съехать? А как Люда без меня?
Вечером на следующий день Вадик приехал к бабушке. Она лежала на кровати, и не шевелилась. Вадик испугался. Что с бабушкой? Почему не встречает? Подошел, взял тихонько за плечо и позвал:
-Ба, ты спишь?
Семёновна вздрогнула. — Ой, Вадик! Да придремала немножко. Всю ночь не спала, думала, уеду я к вам, а как же Люда без меня?
— Ни о какой Люде речи быть не может! Мы сегодня уезжаем. Где твои вещи?
-Да какие у меня вещи? Вон, открой ящик в серванте и все мои вещи.
Вадим открыл ящик, там стопочкой лежало старенькое бельишко. Вадим все сложил в пакет. А халаты или платья? Два халата вот на мне. А больше и нет ничего. Кофта в прихожей. Люда все выбросила, обещала купить, да так и не купила. Говорит, не сейчас, потом как нибудь. На ночь простираю, утром надену. Или вон в кофту Людину обряжусь, пока сохнут халаты. Мне отдала, не модная уже, говорит. А мне лишь бы тепленькая. Мёрзну я.
-Про это забудь. Купим, всё, что надо. И юбилей твой отметим на славу!
— Да какой уж там юбилей! Тризну скоро справлять надо.
-Про это тоже забудь. Поживешь ещё!
-Ой, Вадик! Смертельный узелок не забыть бы! Вдруг завтра Господь призовет. Вот там под матрасом от стенки возьми. Тебе внучок наказ даю, чтобы в этом меня и похоронили. Хочу я так.
-А почему хочешь так?
-Это платье и платок мы с твоим дедом выбирали в магазине. Я наряжалась, выходила к нему, а он совет давал. Вот это платье ему понравилось.
-Я понял, бабуля. -Хорошо. А чего оно у тебя под матрасом то лежит?
-Да чтоб Люда не выбросила чего. А тут я как — то перебирала, смотрела смертельное, Ленка пришла. Как увидела мое платье, не с тем делом пристала, отдай, она к портнихе пойдет сарафан себе сошьет. Ткань то хорошая. Чистая шерсть. А она своё. Отдай, и все тут. Не понимает, что не могу, и так все отдала. Где оно у них? Все выбросили.
-Короче, бабуля, «зажала» ты, — подтрунивал над бабушкой внук. — Ленке, той хоть что, лишь бы у подруг такого не было. А тут ещё ткань такая. А ты все обломала.
-Они у меня все выбрали, что было. Ничего у меня нет. Да и на что оно мне? А это не отдала. Жадная. И сама засмеялась своей шутке.
-Ладно, бабуля, поехали. Вадим взял бабушку под руку и стали потихоньку спускаться вниз с третьего этажа.
Юбилей отпраздновали, что надо. Пригласили своих друзей, кумовьев, соседей. Не пришли только Ленка и Люда. Даже Ленкин муж пришел с сыном, с праправнуком Семеновны. Столько радости светилось в глазах в этот день у счастливой Семеновны. Целый год вспоминала, да в письмах родне отписывала, какие подарки получила, да что говорили ей в этот день. Родня телеграммы прислала, и Семёновна их расставила на столе, и любуется цветами, изображёнными на открытках — телеграммах. Затем берет очки и перечитывает.
Так и жила Клавдия Семёновна у внука и правнука Вадика и никто никогда не сказал ей плохого слова. Жалели ее. Тосковала она по дочери, которая ни разу не приехала к ней. На просьбы сына, посетить свою старую мать, ответ был один: «Не сейчас. Я с Леночкой. У нее сейчас все очень сложно в личной жизни».
Лена переехала жить к Люси. Теперь у неё одна забота, бегает с подружками в поисках кавалеров. Но пока результата нет.
Семёновна прожила до девяносто двух лет. Эти два года были самыми счастливыми, из последних пятнадцати лет её трудной жизни.
Автор: Стэфановна
