Давно это было. Жила в нашем селе баба Тоня. Старая уже была, муж давно умер, дети разъехались далеко-далёко, своими визитами старушку редко баловали. Вот и коротала она одна свой век, но на детей не жаловалась, всегда приветливая. Только понимали все, что тяжело ей одной в доме жить, словом не с кем перемолвиться.
Как-то раз поехала баба Тоня в ближайший город на базар, продать немного овощей с огорода, чтобы копеечку к пенсии заработать, да гостинчик себе какой вкусный купить, что в сельском магазине не увидишь. Только вместо гостинчика сидел в её корзине маленький, грязный и худющий щенок.
— Он сам ко мне на базаре прибился, жалко стало. Да и мне веселее с ним будет, — говорила бабка, — хоть поговорить с кем будет.
Отмыла пёсика, накормила, назвала Трезоркой. Пока щенок был маленький, баба Тоня всё носилась с ним, как с дитём, умилялась, да и как не будешь умиляться, когда к тебе со звонким тявканьем маленький мохнатый клубок катится. Только вырос этот клубок в довольно большого крупного пса неизвестной смешанной породы.
— Смотри, бабка, он и тебя когда-либо съест, — шутили односельчане.
Баба Тоня только улыбалась и рукой отмахивалась, для неё этот большущий пёс навсегда остался несмышлёным Трезоркой.
Однако Трезорка оказался очень даже смышлёным и проворным.
Как сама позже рассказывала баба Тоня, началось всё со старой груши, что росла возле дома. Хорошая груша была, сорт «бера», но засохла, видно кончился её грушиный век. Поохала бабка, поохала, даже слезу пустила, а потом попросила соседа спилить засохшее дерево да на дрова поколоть. Трезорка же на время был заперт в старом сарае, чтоб не мешался под ногами.
Весь этот процесс уничтожения сухой груши произвёл на пса большое впечатление. Он рычал, гавкал, скулил, удивлённо наблюдая из щели покосившейся двери за беспорядками во дворе.
Когда работа была окончена и сосед с сыном ушли восвояси, получив причитающееся угощение и благодарность за работу, баба Тоня Трезорку выпустила. Пёс с растерянным видом бегал вокруг колотых поленьев, разбросанных тонких веток и вопросительно заглядывал хозяйке в глаза. Баба Тоня, вздыхая и охая, собирала полешки и относила в сарайчик, приговаривая:
— Вот, Трезорка, будет чуток, чем печь растопить, а то дрова нынче дорогие, с пенсии не накупишься на всю зиму…
Пёс внимательно слушал, склоняя свою лохматую большую голову то на одну, то на другую сторону. Трудно сказать, что там происходило в его собачьей голове, но Трезорка понял, что эти полешки очень важны для хозяйки и преданно бросился помогать наводить порядок во дворе. Теперь бабе Тоне не надо было ходить туда-сюда, собирая поленья, она стояла в сарае, а молодой, полный сил пёс рьяно таскал ей полешки в зубах.
Справились они довольно быстро. Баба Тоня, ох как, хвалила Трезорку, называя главным и единственным помощником, трепала за уши, смеялась. В довершении ко всему в честь Трезорки была зарублена курица, и пёс получил помимо полной миски наваристого супа, ещё и сырое мясо в виде лап и головы.
Надо сказать, что село наше неподалёку от леса находится. Вот собирались по выходным крепкие мужики и шли на заготовку дров в лес. Не всё подряд пилили, как сейчас, а выбирали сухие деревья, больные или, что росли слишком густо. Они там и кололи сразу, в поленницы складывали, а уже осенью развозили по дворам участвующих.
И вот, колют мужики дрова в лесу, а Трезорка тут как тут, схватит полено в зубы и домой. Мужики поначалу смеялись, а потом затылки почесали, подумали: собака-то за день ходок тридцать делает, полкубика дров запросто перетаскает. Тогда пошли они к бабе Тоне с претензией: привяжи, мол, псину, сколько дров перетаскала. А бабка (та ещё артистка) руками сухонькими всплеснула, глаза к небу возвела:
— Ой, да сколько он там мне притащил? Всё в лесу потерял. Молодой играться хочет. Вон всего три штучки у ворот валяются, забирайте, коль помёрзните без них, — а сама собаку украдкой рукой гладит, за ушком треплет. – А Трезорке простор нужен, не привычный он на цепи сидеть. Да и опасно это для него: вдруг я помру? Пока кто меня хватится, Трезорка с голоду окочурится. Так что берите свои три полешки, небось, сильно от них нагреетесь, и ступайте с богом.
Смотрят мужики, а дров-то, во дворе и, правда, не видать. Потоптались, махнули рукой и ушли. А сами усмехаются, переговариваются между собой: «Знать, бабка в сарай всё аккуратненько попрятала. Да и ладно, одна ведь живёт, пусть ей вроде тимуровской помощи будет, себе наколем ещё». А Трезорку все стали звать Добытчиком, потому как воришкой пса никак нельзя было назвать. Ибо из поленницы Трезорка никогда втихаря дров не таскал. Всегда дожидался, когда свежие дрова колоть начнут. Поленья разлетаются, тут он цап и побежал.
А ещё собирал Трезорка пустые стеклянные бутылки (пластиковых-то ещё тогда не было) по укромным местам (умный пёс был, всё примечал, видел, как хозяйка у магазина их по вечерам собирала). Бабка бутылки перемывала, аккуратно складывала в большую сумку и по субботам, когда машина из города приезжала приёмочная, грузила сумку на возок и сдавала тару. Да ещё усмехалась, приговаривая:
— Я на бутылках могу месяц прожить, ежели праздник какой был.
Жил на той же улице, почти в противоположном её конце от двора бабы Тони, один мужичок, Геной звали. Хороший был мужик, покладистый, работящий, добрый и отец хороший для своих ребятишек, одна беда — выпить сильно любил. Но жена его бдительности не теряла, и все эти неправедные попытки пресекала на корню. Ну, не все, конечно, разве уследишь, но старалась. И вот как-то весной, в один из дней, под вечер, когда вся картошка на огороде была добросовестно посажена, супруга выдала Гене бутылку портвейна за труды праведные. Разрешила, так сказать, отдохнуть по-людски.
Вышел Гена со двора, сел на лавочке у калитки в надежде, что кто-нибудь подвернётся (ну, не самому же тупо пить), он угостит, а потом и его угостят. Отхлебнул из горлышка разочек, поставил бутылку на землю, закурил и сидит, наслаждается жизнью. А вокруг травка молоденькая зеленеет, тепло, птички поют, картошку посадили, жена сама угостила, на душе хорошо, в общем, благодать да и только.
Вдруг откуда не возьмись, Добытчик выскочил. Схватил бутылку в зубы поперёк, как полено, и побежал. Трезорка радостно бежит (хозяйке «сокровище» несёт), портвейн из горлышка льётся, сзади несётся обалдевший Генка, ругая, на чём свет стоит, всех собак мира и их бабок:
— Брось! Кому говорю, брось сейчас же, чума болотная! Ну, хоть за горлышко возьми правильно, с… ты этакая.
Люди на крики из дворов выглядывают и за ними, пересмеиваясь, идут. А что делать? Трудовой день окончен, все работы на сегодня честно переделали, поели, а зрелищ-то в селе нет.
Так и прибежали к дому бабы Тони: Трезорка с бутылкой, Гена и народ, собравшийся на крик. Гена за голову хватается, на себе рубаху рвёт, кулаками в грудь стучит перед бабой Тоней:
— Да как же так! Жена в кои веки разрешила, сама поднесла, а это лохматое чудовище всё разрушило! Иди за новой бутылкой, бабка, а то порешу твою собаку, как есть порешу, не погляжу, что он твой добытчик!!!
Народ стоит, хохочет. Баба Тоня Трезорку собою закрыла, сухонькие ручки в кулачки сжала и пошла в наступление:
— Только тронь моего Трезорку… — а дальше она такое сказала, что все на мгновение замолчали, открыв рты от удивления, никто не ожидал того услышать из уст тихой приветливой старушки.
— Баб Тоня, — уже жалобно заканючил опешивший Генка, — ну, нехорошо так с человеком поступать, не по-людски это… и собачка у тебя славная, это я так в сердцах грозил, ты ж знаешь, что рука у меня не подыметься на Добытчика твоего, потому, как понимаю, всю её, собачью, значимость для твоей жизни. Но, баб Тоня, вред-то душевный твой Трезорка мне нанёс, ох, как нанёс…
В общем, взяла баба Тоня деньги и под конвоем в магазин за бутылкой портвейна пошла.
Давно уже нет бабы Тони с Трезоркой, сейчас уже и не вспомню: кто первый-то из них умер, а может и вместе они ушли в мир иной, домишко её, заколоченный, совсем уже разваливается, но люди до сих пор помнят эту историю. И всегда, проходя мимо двора, улыбаются, Трезоркой-Добытчиком восхищаются и старушку добрым словом вспоминают.
Автор: Виктория Талимончук
