Судьба Татьяны была ну очень серенькой, и если чем и выделялась среди таких же сереньких судеб многих других женщин, то разве что интенсивностью, насыщенностью, серого цвета.
Окончив школу в своём Нижнедремучинске, она подалась в столицу поступать в институт, но экзамены провалила. Решила поступать на следующий год, а чтобы не возвращаться домой, устроилась в ЖЭК уборщицей за квартиру, да так и застряла там.
Личной жизни у неё практически не было. Да и с чего бы она взялась? Всей красоты у Татьяны были разве что волосы, такие густые, что мыть их приходилось с расчёской, иначе вода не проникала до корней. Но кто видел эту роскошь под линялым застиранным платком?
Напялит синий халат, белёсый и дырявый, повяжет платок, наденет на тапочки бывшие резиновые сапоги большого размера, обрезанные до ботиков, и – вперёд, махать шваброй. С такого махания особо не поправишься, кожа да кости. Хорошо, не гремят во время ходьбы. А кто же из мужиков польстится на кости, да ещё упакованные в уборщицкий халат?
Правда, был у неё кадр один, сантехник. Три года ходил к ней. Ни цветочка, ни конфетки. Зато всегда со своей бутылкой. Это было благородно с его стороны, но дальше этого его благородство не шло. Или шло? В конце концов, ведь семью-то свою он так и не бросил.
Об институте она помышлять перестала и вскоре вообще забыла, куда собиралась поступать. Правильно говорила её мать: «На кой тебе институт? Какой тебе институт? Куда люди, туда и Марья крива!» — «Выходит, права была мама» — думала Татьяна, подглядывая из-под платка за девчушками-студенточками, бойкими, разбитными, красивыми, как куколки.
Вот махнула птица-время крылом – и десять лет пролетело. Как ни странно, сразу же по прошествии этого маха дали ей однокомнатную квартирку. А, с другой стороны, чего бы не дать? Где какой затык – безропотная Татьяна. Сменить кого – она. Аврал – она. Начальство грядёт с инспекцией – тоже она. Вроде как ценили.
Обставляла квартиру тяжело. В год по чайной ложке. Во-первых, дефицит, а, во-вторых, деньги на этот дефицит копились трудно. Но всё-таки обзавелась самым необходимым: диван, телевизор, стол (всё шить себе собиралась, но машинку так и не прикупила), шкаф двухстворчатый, на три четверти пустой, да на кухне стол, три стула и пара полок. Холодильник ей отдали соседи. Одним словом, жизнь наладилась.
Только-только жизнь наладилась, как всё в стране пошло наперекосяк. Цены ночами подло ползли вверх, зарплату задерживали, на пустыре за домом, чуть стемнеет, выстрелы, то одиночные, то очередью. Не приведи Господь… И опять махнула крылом птица-время, и ещё десять лет куда-то делись, как сквозь землю провалились. Татьяна обносилась, похудела ещё больше, потемнела лицом и от такой жизни совсем стала похожа на старуху.
А тут ещё и мать заболела какой-то непонятной болезнью. Пришлось забрать её к себе лечить. Теперь нужно было тратиться ещё и на дорогущие лекарства, которые опустошали и без того скудный кошелёк, да ещё и ни черта не помогали. Видя такое дело, мать решила умирать, чтобы не быть обузой дочери, и наотрез отказалась принимать эти дорогие лекарства. Но от этого ей не стало ни лучше, ни хуже, и они продолжали жить вдвоем.
Как-то раз, выйдя на работу в шесть утра, Татьяна наткнулась на труп, лежащий у лифта на одиннадцатом этаже. Беспокоить жильцов она не решилась, но додумалась позвонить в диспетчерскую через кнопочку в лифте. Хорошо, её знали, вызвали милицию. Понаехало народу, пришла скорая, забрала покойника.
А Татьяну начали таскать по следователям, да ещё и вопросики такие подбрасывали, типа, уж не она ли убила, не приходился ли убиенный ей любовником и не была ли ревность причиной убийства. Она нервничала, оправдывалась, клялась и божилась, что не она, и ей, конечно, было невдомёк, что молодые следаки так развлекаются, и поэтому на допросе всегда присутствует несколько человек. О допросах она рассказывала в ЖЭКе, и там тоже тихонечко над ней посмеивались: ну какой у неё мог быть любовник…
На суд её вызвали всего лишь в качестве свидетельницы, но волновалась она ужасно.
— Ты, Танюшка, должна произвести на судей хорошее впечатление, чтобы чего не вышло, — подмигнув коллективу, советовал ей начальник ЖЭКа. – Оденься поприличнее, да платок снять не забудь, а то подумают, что ты что-то скрываешь.
Из приличного у Татьяны был один джерсовый костюм эпохи социализма с человеческим лицом, да и тот, несмотря на трепетно-бережную носку, лоснился и блестел потёртостями. В нём она собиралась идти выступать в суде. Но и тут приключилась беда: оказалось, что на юбке, на самом видном месте, нещадно поползли петли.
Она попробовала их поднимать, но шерсть просто разлезалась от малейшего прикосновения крючка. Женщина была в панике. Оставалась только летняя ацетатная юбка. Между тем, на дворе был март с его последними холодами и снегопадами. И в запасе был всего лишь один день.
Повздыхав, мать вынула из своих «смертных» денег две тысячи и отдала их дочери.
— Держи, Танюшка. Приоденься, а то на людях нехорошо в обносках появляться.
Татьяна к этим двум тысячам призаняла на работе ещё две и отправилась по магазинам. Зашла в один и вышла. Зашла в другой – и тоже вышла. Третий, четвёртый, пятый, шестой… Она замёрзла, в сапогах хлюпала вода, а на щеках стыли слёзы, смешанные со снегом и дождём. То, что ей нравилось, стоило запредельно, и она бы никогда не посмела позволить себе купить такую дорогую вещь. А то, что не нравилось, пусть и было подешевле, но тоже кусалось, и не имело смысла отдавать деньги за то, что не будет носиться. «Зайду ещё в один, и хватит, — подумала Татьяна. – Если ничего не найду, пойду в летней юбке». Она огляделась, увидела невдалеке вывеску «Счастливая покупка» и направилась туда.
Домой Татьяна неслась, не чуя под собой промокших ног, и в каждой руке у неё было по огромному чёрному пакету, набитому вещами. В душе смешались два чувства: дикий, щенячий восторг по поводу покупок и чувство вины за растраченные деньги.
Вывалив содержимое пакетов перед изумлённой матерью на диван, она смогла только сказать: «Вот!». На что мать ответила: «Ах!»
— Мама, мама, ты глянь! Вещи-то почти не ношенные! Вот эта блузка – всего триста пятьдесят рублей, эта тоже, эта триста восемьдесят. Юбка – четыреста! Новая! А это тебе! Ну-ка, прикинь!
— Да чего я буду прикидывать, — радостно ворчала мать, натягивая кофту, — куда мне такие модные вещи-то…
— Давай-давай! Смотри, какая блузочка к этой кофте! Сюда бы брошку – и хоть замуж тебя выдавай!
— Сама сначала выйди, горюшка ты моя луковая!
Полночи Татьяна стирала, развешивала обновки, и никак не могла на них насмотреться, расстаться с ними. С трудом она уснула, и вскочила чуть свет, чтобы успеть погладить. Мать тоже встала посмотреть, какая её дочь пойдёт на суд.
Из зеркала смотрела незнакомая женщина. Да, эта дама была в возрасте, причёска, конечно, не ахти, узел какой-то на затылке, но в целом выглядела она очень достойно. Очень достойно!
Суд закончился довольно быстро, и Татьяна прямо оттуда помчалась на работу. Не то чтобы были какие-то несделанные или неотложные дела. Просто хотела показать себя и на людей посмотреть, как они воспримут её в новом виде. Люди восприняли неоднозначно. Начальник не узнал её и залебезил своё «Проходите, пожалуйста, присаживайтесь», а, узнав, обозлился. Бабёшки стали её крутить-вертеть и ахать, откуда да почём. Даже старый хрыч Петрович не удержался и ущипнул за бок (хотел пониже, но промахнулся).
На следующее утро, собираясь на работу, Татьяна вдруг поняла, что больше никогда не сможет напялить на себя свою старую одежду, а, тем более, этот чертов халат. Она выбрала из новых вещей что поскромней, надела их и отправилась трудиться.
С получки она отдала долги, выделила себе пятьсот рублей на обнову и отправилась в «Счастливую покупку». Взяв только две вещи, она пошла к кассе и выложила выделенное, присовокупив к нему ещё стольник: гулять, так гулять! Каково же было её приятное изумление, когда ей этот стольник вернули, да ещё и дали сдачу с пятисотки…
— Женщина, — улыбнулась полная продавщица, — у нас же сегодня акция. Видите объявление? Скидки 90%. Набирайте ещё, пока есть такая возможность. Завтра у нас новая коллекция, всё будет не меньше четырёхсот рублей.
Татьяна сглотнула комок и молча ринулась шуровать по развешенной одежде.
Домой она вернулась опять растраченная и с двумя огромными пакетами.
— Мам, прикинь, я тут посчитала: в среднем каждая вещь мне досталась по тридцать пять рублей! Это по нынешним-то ценам!
Очень скоро Татьяна разведала все точки секонд-хенда в округе. Она знала, когда развешивают новую коллекцию, когда идут вожделенные 90%-ные скидки, совершала регулярные обходы, которым скорее бы подошло слово «рейды», или «набеги», и никогда не возвращалась с пустыми руками.
Так как она нигде не бывала, ни в театрах, ни в ресторанах, ни на вернисажах, ни даже в кино, а личной жизни у неё так и не наладилось, парадно одеваться ей было некуда. Но хотелось. И она стала ходить на работу, как настоящая леди. В ней перестали узнавать ту, старую, уборщицу, а стали принимать за новую жиличку, энтузиастку чистоты.
Когда в новом доме, построенном в квартале, подведомственном Татьяне, квартиры распродали, работы поприбавилось, но и деньги тоже поприбавились. Ах, как там было замечательно! Полы выложены благородной плиткой. Стены любовно покрашены светло-бежевым, а на стенах картины висят. Цветы в красивых металлических фигурных стояках в вестибюле. Огромный и страшный, как див из арабских сказок, консьерж.
Всё это завораживало и обязывало соответствовать. Татьяна расширила секонд-хендовский круг и стала тщательно подбирать наряды, которые бы гармонировали с новым домом и с уже имеющимися в наличии тряпочками. Теперь она не хватала первое попавшееся под руки, но подбирала блузку к любимой юбке, или юбку к любимой блузке, или брюки к свитеру, или кофту к брюкам.
Жители были ею очень довольны. Им импонировала её скромная интеллигентность, достоинство одежды и манера держаться, и скоро наиболее обеспеченные жильцы стали её приглашать помогать по хозяйству, а это были уже совсем другие деньги, и, значит, совсем другая жизнь. Теперь старый гардероб буквально распирало, и надо было думать о новом, трёхстворчатом.
Часто Татьяна любовно перебирала одежду. Осенью летние вещи отправляла на антресоли и доставала зимние, и, наоборот, весной отправляла туда зимние, и доставала летние. Кое-что откладывала для местного Храма, немного освобождая место для новых приобретений. Как-то раз, насчитав у себя тридцать летних юбок, она призадумалась: а что дальше? Не может быть, чтобы не произошло никаких перемен в её судьбе теперь, когда у неё есть всё это… И перемены последовали.
Однажды поздно вечером, придя мыть полы опять-таки на роковом одиннадцатом этаже, только уже в этом новом доме, она обнаружила у лифта тело мужчины. Трясущейся рукой она достала из кармана мобильник и хотела уже набрать милицию, но услышала исходящее от трупа тихое бормотание.
Татьяна бросилась к нему, чтобы проверить пульс, и её обдало крепкими винными парами. Надо было что-то делать. Изрядно потормошив пьяного в дымину мужчину, она добилась от него номера квартиры и ключей, с трудом подняла его, открыла дверь и буквально затащила его внутрь. Сняв с него пальто, она кое-как уложила его на диван, стащила с него обувь, накрыла пледом, положила рядом ключи и вышла, захлопнув за собой дверь.
В приподнятом и почему-то романтическом настроении она делала свою работу, а перед глазами стоял образ немолодого уже человека, с благородной сединой, хорошо одетого, из приличного дома. Почему-то ей казалось всё произошедшее не случайным: как будто бы завершался какой-то одиннадцатиэтажный цикл, который вёл её к значительным переменам в жизни и непременно должен был закончиться как-то особенно.
На следующее утро она первый раз в жизни пошла в парикмахерскую. Её стильно подстригли и уложили, благо, волосы у неё были по-прежнему роскошными, и сделали опять же первый в её жизни маникюр. Ни на секунду не сомневаясь в правильности задуманного, она зашла в хороший, дорогой магазин, купила там две бутылки самого лучшего пива и направилась в новый дом, к вчерашнему, слава Богу, не-трупу.
Что и говорить, таким нестандартным жестом мужчина был просто потрясён и покорён. Они подружились, сходили в театр, несколько раз в кино, пару раз в ресторан, и к Новому году Татьяне было сделано предложение руки и сердца. А почему бы и нет? Он был вдовцом, его взрослый сын не так давно женился и отпочковался в отдельную квартиру, благо средства позволяли (мужчина тот был бизнесменом средней руки), и шаг этот был вполне логичным, ибо встреча с понимающей женской душой – явление по нынешним временам крайне редкое, и упускать свой шанс было бы глупо.
Выйдя замуж, Татьяна уволилась с работы, и весь свой опыт поддержания чистоты обратила во благо новой семьи. Присмотренный и ухоженный муж с энтузиазмом расширял свой бизнес, и был счастлив, потому что с одинаковым удовольствие как ходил на работу, так и возвращался домой. Иной раз, случалось, являлся изрядно пьяненьким, но редко, и Татьяна, сняв с него пальто и ботинки, укладывала его на диван, вновь переживая сладкую остроту их первой встречи.
Каждый день в пять часов она наведывала мать, благообразную старушку, одетую в дворянском стиле начала прошлого века, с неизменной брошью на очередной шикарной блузке. Они чинно пили хороший английский чай и обсуждали не очень нравившуюся им обеим невестку:
— Она совершенно неправильно воспитывает мальчика, — говорила мать. – Ни в коем случае нельзя потакать всем его прихотям.
— Что ты хочешь от неё, мама? Ты посмотри, во что она одета! Разве можно так безвкусно одеваться?
Автор: Анна Бессмертная
