В нашем подъезде прямо над нами жил Вовка. Его семья считалась неблагополучной; родители пили, а когда денег на выпивку не хватало, отец вымещал зло на жене и сыне. Вовка часто приходил в школу с синяками.
— Алеш, меня тревожит твоё общение с этим мальчиком, — мама кивнула на потолок.
— Да, уж... — вздохнул отец, — что из него выйдет с такими-то родителями...
— А помочь мы ему можем, а, мам? — спросил я.
— Макаренко ты мой доморощенный, — мама обняла меня за плечи, — чем же мы ему поможем...
...
На десятилетие родители подарили мне шахматы. В складном деревянном коробе лежали изящные фигурки, покрытые лаком. Отец показал как они ходят, разъяснил суть игры и вручил книгу с этюдами Ботвинника.
Чаще всего я разбирал упражнения во дворе на скамейке.
— Что это за игра у тебя такая, меня научить можешь? — я обернулся, за моей спиной стоял Вовка.
Я рассказал ему все, что знал про шахматы, а потом мы играли с ним до позднего вечера.
Утром он снова ждал меня на скамейке; его лицо и руки были в синяках и ссадинах.
Все лето мы с Вовкой сражались на равных.
— А у меня сегодня день рождения, — сказал Вовка, — только мне никогда ничего не дарят. Сегодня они опять напьются, — он вздохнул и кивнул в сторону своих окон, — и папка снова начнёт драться.
— Это тебе, — я протянул Вовке книгу с шахматными этюдами, — с ними можно играть без доски — в голове, и я поздравляю тебя с днём рождения.
От неожиданности Вовка взмахнул рукой и сбил с переносья простенькие пластмассовые очки со сломанной, но аккуратно замотанной синей изоляционной лентой дужкой, шмыгнул носом, пугливо оглянулся на свои окна и его влажные глаза с длинными густыми ресницами наполнились слезами. Он всхлипнул, словно собирался заплакать, наклонился, поднял с травы очки, потер стекла кончиком рубахи и дрожащей рукой водрузил их на нос, а потом со смущенной улыбкой на лице прошептал: «елки зеленые...», и спрятал книгу за пазуху.
Потом он еще долго сидел на скамейке и с тоской смотрел на голые окна своей квартиры, ожидая, когда в них погаснет лампочка, словно голова змеи, свисающая с потолка на длинном тонком проводе.
Утром у нашего подъезда стояли машины: скорая и милицейская, а строгая тетка в темном костюме — мама назвала ее соцработником — куда-то вела испуганного Вовку за руку; за плечами у него был тощий рюкзак, а другой рукой он прижимал к груди книгу.
Папа сказал, что Вовкины родители отравились паленой водкой.
...
Я заканчивал школу, имел разряд по шахматам, и участвовал в городских шахматных турнирах. На одном из соревнований я с интересом наблюдал за сеансом одновременной игры.
Долговязый парень в очках ходил вдоль столов с шахматными досками и быстро передвигал фигуры. Около одного из них он ненадолго задумался, аккуратно, за обе дужки снял очки с круглыми стёклами, прищурил близорукие глаза с пушистыми, как у барышни, ресницами, потёр рукой переносье, потом улыбнулся и, сказав — «Вот же елки зеленые» — положил фигуру короля на бок, поблагодарил соперника за игру, пожал ему руку и перешел к соседнему столику.
В нем я узнал Вовку.
Мы обнялись и он рассказал мне о своей жизни.
— Знаешь, в тот день, когда я увидел тебя с шахматами, родители собирались «на дело» — винный ларек грабить, а я должен был стоять на стрёме, но заигрался и опоздал. Отец тогда избил меня сильно. Я его до сих пор ненавижу.
Меня в детдом тогда определили; там все называли меня Маугли — старшие били часто, но я только рычал и кусался, а затем разговаривать перестал. Меня психиатру показывали, лечить пытались, потом рукой махнули да и забыли. А я говорить ни с кем не хотел, мне так проще жить было, да и какой спрос с немого.
В моей голове тогда поселились шахматы. На воображаемой доске я выстраивал деревянные фигуры и они оживали! Офицеры размахивали шпагами, пешки мечтали стать королевами. Я же был королём и от всех ждал защиты, ведь сам я мог только шаг вперед — назад, или в сторону сделать, а в случае опасности за ладью прятался. В реальной жизни у меня и этого не было. Знаешь, Лёш, я когда с фигурами мысленно разговаривал, то о своих несчастьях забывал; только шахматы и помогли мне выжить.
Ещё у меня враг был — Серега — из старшеклассников.
Я даже в столовке алюминиевую ложку стащил и заточку из неё сделал, думал как он ко мне подойдёт, в живот пырну.
Как-то я у завхоза шахматную доску увидел — простенькую — из сложенного пополам толстого картона и пластмассовые фигурки в серой коробке с оторванными углами; завхоз сказал, что на такой сам Ботвинник играть начинал и отдал ее мне.
Я расставил этюд и заигрался, да так, что про все на свете забыл, и не сразу заметил, как ко мне Серега приблизился. Я заточку в кармане нащупал, дышать перестал, приготовился, а он вдруг спрашивает:
— Как фигуры двигаются, рассказать можешь?
Я ему жестами игру объяснять начал, а он злится, и в толк не возьмёт никак.
— Дурак ты — говорит — полоумный, нормальному человеку разъяснить понятно не можешь, и игра у тебя дурацкая, для таких идиотов, как ты.
Разозлил он меня тогда, и за шахматы обидно стало; я кулаки сжал, насупился, пятнами красными пошел, да как закричу на него:
— Вот же ты, баран тупой, чего же тут непонятного, у тебя просто мозгов нет ни капельки.
С минуту Серега стоял в изумлении, а по мне пот от страха течёт, дрожу весь, а он вдруг как захохочет:
— Я психа ненормального от немоты вылечил, да ещё и разговаривать научил!
— Потом он меня опекать стал, — улыбнулся Вовка, — но в шахматы играть так и не научился.
— Знаешь, Лёш, — Вовка замолчал, снял очки, подышал на стекла, протер их носовым платком и, сощурив близорукие глаза, сказал, — я когда сопернику проигрывал, тебя всегда вспоминал… как ты руку мне пожимал и как за игру благодарил; многому я тогда у тебя научился... вот же елки зеленые...
Автор: Светлана Сурикова
