— Ты, Сереж, главное правильно поступи. По совести. Чтоб потом самому перед собой стыдно не было, — Екатерина Петровна одернула на супруге китель и, легко коснувшись выбритой щеки, с беспокойством заглянула в родные серые глаза.
Чего бы там люди не судачили, как бы слова-камни в спину не бросали, она своего Сережу как облупленного знала. До каждого сомнения, до последней мысли, до самых потайных уголков строгой души. Да и как не знать, когда бок о бок, посчитай, тридцать лет положили.
Да, не дал Бог детей, а теперь вот и внуков. Но ведь взамен друг друга подарил. И в радости, и в горести, и в глухомани вот этой, которую после столицы и городом-то язык назвать не поворачивается. Да мало ли где еще, всего и не упомнишь. Везде выстояли. Все пережили и здесь как-нибудь сладят. Вон и дом построили. Брёвнышко к брёвнышку стены стоят, а уж хвоей как пахнет — дух после пыли городской захватывает!
Не заслужил
А пересуды… А что пересуды? Посудачат да забудут. У злых языков память короткая. Стерпится. Да и не стерпится, наплевать. Может, к лучшему будет, лезть меньше станут. А то повадились: Лютый да Лютый. Будто кто к языкам прозвище это приклеил бестолковое. Какой он Лютый, когда вон сердце кровью за чужие жизни обливается. Ехх…
Екатерина Петровна перевела взгляд на садящегося в служебный автомобиль полковника и, перекрестив мигнувшую фарами машину, принялась за домашние дела. Раньше семи Сережа домой не вернется, а уж она к этому времени и комнату доклеит, и на ужин что сообразит. Да мало ли какие еще дела у женщины по дому найдутся, всего и не упомнишь сразу. Вот только собаки эти...
Об «этих самых собаках» вот уже месяц, не умолкая, говорил весь отдел милиции. Где это видано, чтоб служебных псов — да на усыпление. Неужто мало они людям послужили, неужто...
Да только кто пойдет против приказа? Вот и Лютый их не пошел. Зачитал бумагу сверху спущенную, спросил, не найдутся ли желающие забрать отслуживших псов на доживание, а когда желающих не нашлось, посмотрел на всех задумчиво и отдал приказ вызывать ветеринарную службу.
Не зря они его Лютым прозвали. Лютый, как есть Лютый! Правильно начальство новое сразу невзлюбили! Как увидели выправку эту гордую, да глаза стальные, не хуже рентгена души людские просвечивающие, так и понеслась молва людская — хорошего от присланного из столицы полковника Лютикова Сергея Романовича ждать не приходится.
И ведь как в воду глядели! Года не прошло, как ряды сослуживцев поредели, а их места новые люди заняли. Ну и что, что честнее и исполнительней прежних. Видели они таких честных. Много их тут поначалу было.
Эх, узнать бы, за что его такого правильного в их глухомань сослали, не иначе как за справедливость. Все у него, видите ли, по справедливости, да по приказу. И шагу в сторону от принципов своих не отступит. Сколько народу повыгонял! Где это видано!
А сейчас и собак еще на «усыпалку» отправит, ирод. Живых собак, между прочим! Шестерых немецких овчарок и одного песца. И мало ли что отдел «нюхачей» расформировали, мало ли что приказ пришёл. Подумаешь! Человеком надо оставаться, человеком! И люди к тебе тогда по-человечески относиться будут. А этот! Тьфу...
А уж как кумушки местные раскопали, что детей у него, сухаря такого, нет, так и вообще все на места встало. Вот и правильно, что нет их! Вот и славно! Какие такому дети? Он их с малу своей справедливостью изведёт. Не нужны они ему. Не заслужил!
А Лютиков Сергей Романович, тем временем, смотрел, как в большой белый грузовик загружают последнюю клетку, сквозь прутья которой понуро просунул острый нос белоснежный, словно вновь выпавший снег, песец Гришка.
Черные бусины Гришкиных глаз смотрели на полковника внимательно. Грустно смотрели, безнадежно. Будто понимал отслуживший свой срок Гришка все. Понимал, да сделать ничего не мог. Разве ж можно против приказа пойти?
— Трогай, Ваня. — Сергей Романович, сел в служебную машину. Железный конь сипло чихнул и неспешно тронулся за белым фургоном.
Высыпавшие во внутренний двор сослуживцы, зло сверкая глазами, проводили процессию за территорию, да и разбрелись по своим кабинетам. Подумаешь, собак повезли усыплять. Не их грех ведь, не им на душу ляжет. А Лютый... А так и надо ему, сухарю столичному.
Когда везшая на смерть животных машина проехала ветеринарную станцию, Иван лишь искоса взглянул на сидящее рядом начальство.
Когда с асфальтированной дороги съехала на грунтовку — промолчал.
А уж когда вдруг встала у начальственных ворот, подле которых он каждое утро дежурил, не утерпел:
— Сергей Романыч? Это что же? Вы их что? Да как же это? Бумага сверху? Приказ?
— Приказ, Ваня, я исполнил. Отслуживших собак с баланса управления списал. А что списал не туда, куда велено, так ты уж будь другом — помалкивай.
Полковник вышел из остановившейся машины и, виновато посмотрев на замершую у ворот Катерину Петровну, отдал приказ разгружать клетки.
— По совести, Сереж?
— По совести, Катюш.
Мужчина обнял прильнувшую к груди немолодую женщину и, наблюдая, как зубасто-хвостатая компания настороженно расползается по большому, огороженному забором участку, хмыкнул.
«Не внуки, конечно, но тоже шалить да проказничать горазды. Приложится все как-нибудь, наладится. Справятся. Куда им теперь деваться. Вольер поставим, будки теплые. Брёвна вон после стройки остались, глядишь в ход пойдут, а то все лежат без дела, Катерина только и спотыкается ходит»
Из задумчивости седовласого полковника, обнимающего худенькую укутанную в плетеную шаль супругу, вывел Иван. Мнущийся у машины водитель, комкающий в одной руке снятые с собак ошейники, блестящими глазами смотрел на суровое начальство и пыхтел не хуже возглавленной песцом Гришкой собачьей своры, исследующей новые владения.
— Чего тебе, Ваня? Ты езжай назад, лейтенант. Езжай, да помалкивай. Нечего народу пищу для судачества давать, итак все языки об чужие кости стесали.
— Так Вы знаете?
— А чего там знать-то? Ты что думаешь, вы одни тут такие говорливые? Люди они везде люди, Вань. Уж если им чем не угодил, считай, не отмоешься. Пустое это все. Бестолковое. Езжай, я сегодня здесь нужнее. Катерина одна с таким зверинцем не справится.
Молодой лейтенант кивнул и, лихо выкрутив руль, укатил в сторону города. Он не стал говорить полковнику, что вечером обязательно вернется. Вернется к нему, к Лютому, сухому начальнику с пронзительными ледяными глазами. Вернется не по долгу службы. По совести.
По совести, что сейчас острыми иглами колола сердце и почему-то все время заставляла тереть ставшие вдруг красными глаза. И жену Иришку с собой захватит, и сыновей погодок. И Лешку из техотдела позовет, и Сему с дочкой из бухгалтерии. И даже Ольгу с девчонками близняшками из экономического. И обязательно с ее пирогами!
И пусть только скажет потом кто, что у Лютого детей нет. Что не заслужил полковник! Вот только пусть попробует сказать! Они им языки быстро пообрывают! И сам Ваня, и Лешка с Семой, и Ольга из экономического! И Иришка его с пацанами-погодками. Мало ли что неродные, мало ли что бестолковые, зато его – полковничьи.
Лютиковы!
Автор: Ольга Суслина
