В сенную дверь громко постучали. Неожиданно, резко, бесцеремонно. Потом ещё и ещё раз. Непривыкшие к такому обращению доски жалобно застонали под напором чей – то сильной, натренированной руки. А потом послышался голос: громкий, строгий, уверенный в себе голос:
— Хозяйка, открывай!
Сердце Анны Митрофановны инстинктивно сжалось в комок:
— Пришли всё — таки, ироды! – тихо прошептала она и через мгновение ещё тише, — значит это судьба!
Окинув взглядом избу, она трижды перекрестилась перед иконой, мельком взглянула на испуганных, сжавшихся в кучку детей и медленно пошла к двери. Тяжёлые, словно налитые свинцом ноги медленно волочились, изо всех сил упираясь при каждом шаге.
— Мамка, не открывай! – не своим голосом закричала старшая дочь – Катя!
— Так дверь выломают! — безразличным тоном ответила мать и покорно поплелась в сени. Уже будучи в сенях она вновь трижды перекрестилась и пробормотала первую пришедшую на ум молитву:
— Господи, спаси и сохрани!
Затем привычным движением отбросила дверной засов и рывком открыла входную дверь. На пороге стоял незнакомый, усатый капитан. Анна Митрофановна снизу в верх посмотрела на улыбающегося во весь рот офицера. Ярко – красная звезда с серпом и молотом гордо красовалась на его пилотке, а на плече висел грозный ППШ.
— Капитан Егоров! – лихо представился он, взяв под козырёк, — мамаша, не найдётся водички?
— Водички? – не поняла Анна Митрофановна, и еле слышно выдохнув, — наши! — упала в обморок.
— Ну, чего там, Сергеев?
— Пока ничего, господин офицер!
— Сколько раз тебе говорить, дурачина? Я не офицер, а фельдфебель, то есть старшина!
— Ну так скоро будите офицером, господин Хохлов! – подхалимски заявил Сергеев и осторожно потыкал вилами в дальний угол сеновала.
Савелий Семёнович Хохлов бывший управляющий барского имения «Заречье», а теперь старший полицейский местного полицейского участка с нежностью погладил белую нарукавную повязку и довольно улыбнулся:
— Может быть! Вот повешу десятка два краснопёрых, тогда и унтера получу, затем гаупта, а там и до лейтенанта не далеко! Немецкая власть – она власть справедливая и тех, кто ей верно служит она щедро награждает!
— Искренно буду за вас рад, Савелий Семёнович! – раболепски заулыбался Сергеев.
Хохлов довольно «замурлыкал»:
— Ты меня держись, Алексей! Будешь мне верно служить я тебя, дурачину, в обиду не дам! – по барски погладил свой большой живот Хохлов, — только смотри, я порядок очень люблю!
— Да я со всем усердием, ваше благородие, со всем усердием! — низко поклонился Сергеев.
— Фу ты чёрт, учишь тебя, учишь, да ладно! Иди вон в том углу посмотри!
Сергеев шустро схватил вилы и немедленно отправился исполнять приказ. Хохлов презрительно посмотрел ему в след:
— Сено – то не развороши, оно ещё германской армии послужит!
— Не извольте беспокоиться, Савелий Семёнович, не извольте беспокоиться! Я аккуратно! – воскликнул не в меру ретивый Сергеев.
— Давай, давай ищи! Должно что — то быть!
Хохлов уселся на рядом стоящую лавочку, достал папиросу и закурил. Серо – смрадный дым окутал его с ног до головы. Сладкая истома подступила к «хозяина здешних мест» и он лениво потянулся.
— Нюрка! – громко позвал он, и потом ещё раз уже сердито, — Нюрка, твою мать!
— Ну, чего тебе, окаянный!
Маленькая, хрупкая женщина больше похожая на старушку вышла из сеней рядом стоящего дома.
— Самогонки тащи! – рявкнул на неё Хохлов.
— Да где же я тебе её найду, неугомонный! У меня отродясь самогонки не было! Не пьющие мы! Ни я, ни муж мой, — Андрей Антонович!
— Это верно! Коммунистам пить не положено! – зло засмеялся Хохлов, — а то светлое будущее строить не кому будет!
От этой, показавшейся ему язвительной остроты, Хохлов засмеялся ещё громче:
— Пьяные строители – народные вредители!
Истеричный смех перешёл в визгливый хохот больше похожий на визг зарезанного поросёнка. Так продолжалось минут десять.
Вдоволь насмеявшись Хохлов вытер набежавшие слёзы:
— Ступай, к Прасковье! Скажешь, что от меня! Она нальёт четвертинку!
— Тебе надо, ты и иди! Я тебе, что? Холопка на побегушках?
— Чего? Это так ты новую власть уважаешь? Дрянь большевицкая!
— Кому дрянь, а кому Анна Митрофановна!
— Да я тебя сейчас…
Хохлов потянулся к кобуре.
— Только попробуй! Вот придут наши…
— Слышь, Митрофановна спесь – то поубавь!
Крикнул Сергеев выглянув из — за угла.
— Тебя уважаемый человек просит! А у тебя пятеро детей и муж коммунист! И глазом не успеешь моргнуть как поставим всех к стенке! И тебя, и выкидышей твоих паршивых! Муж твой далеко, если живой ещё, а Савелий Семёнович тут! При погонах, звании и уважении!
— Вот кто его уважает, то пусть ему и носит! – Анна Митрофановна грозно сверкнула глазами, — а детей моих не тронь: не тобой деланные – не тебе их и судить!
— Ладно, запомним, запишем! — злобно зашипел Сергеев.
Хохлов резко вскочил на ноги.
— Ищи, Сергеев, ищи! Весь дом переверни, но найди!
— Чего искать – то, ваше благородие?
— Всё равно чего! Лишь бы эту тварь в комендатуру отправить! А там господин Лямке из неё всю дурь большевицкую выбьет! Быстро научит новую власть любить!
— Ага, я сейчас, я мигом!
Хохлов слышал, как Сергеев полез на чердак. Жалобно заскрипели ступеньки. Длинная, дубовая лестница сильно прогнулась под тяжестью тела и до слуха Хохлова донеслась отборная, мужицкая брань.
— Чего там, Сергеев?
— Замок, ваше благородие!
— Так сбей его!
— Не получиться, крепкий слишком! Тут ключ нужен!
— Нюрка, ключ где?
— Да откуда я знаю, мы чердаком не пользуемся! Вот, как муж мой – Андрей Антонович на фронт ушёл, так два года уже и не пользуемся!
Хохлов пристально посмотрел в глаза Анне Митрофановне. Он всегда смотрел в глаза своему собеседнику. Неотрывно, оценивающе, зло. И когда был управляющим у графа Щеглова, и теперь служа новой германской власти. Не многие выдерживали этот взгляд – высокомерный, ненавидящий всё и всех. Но именно он иногда помогал Хохлову полностью просканировать человека и понять кто перед ним; лжец, трус или предатель. Первых он недолюбливал, вторых он презирал, а к третьим – таким же, как и он сам – относился равнодушно. Каждый как может, так и живёт, считал он.
Был ещё и четвёртый сорт людей, которых он искренно уважал и которых немного побаивался. Небожители – так он их называл. Не в лицо – за спиной. Тихо, шёпотом, подобострастно. Он всегда завидовал им – этим баловням судьбы – успешным, богатым бого человекам, с лёгкостью готовым казнить и миловать целые народы. Именно поэтому он пошёл в полицию. Именно поэтому он страстно желал быть причастным к очередному переделу мира. «Если и не стану одним из них, — думал он, — то хотя бы немного покупаюсь в лучах, исходящих от них божественной славы!».
— Ну чего уставился?
Анна Митрофановна вытерла руки о передник.
— Нету у меня ключа! Где хочешь ищи! Нету! Потерялся!
— Врешь, тварь! – зло рявкнул Хохлов, — нутром чую, что врёшь! Да, Бог с ним! Сергеев, отрывай навески! Посмотрим, что она там прячет!
— Чем отрывать?
— Топор в сарае возьми, дурачина, пусть он великой германии послужит!
— Что же вы делаете, ироды! – всплеснула руками Анна Митрофановна, — кто же это всё обратно приделает?
— Вот ваши придут и приделают! – съехидничал Хохлов.
— Так не долго осталось! – еле слышно прошептала Анна Митрофановна, -чай не сорок первый год, а сорок третий! Наши уже недалеко!
— Ты чего там шепчешь, дура пролетарская? Наверно на своих надеешься? Так зря! Не пустит их германец сюда! Слово даю! Не пустит! — не унимался Хохлов, — такую силищу собирает! Никогда такой не было!
Поняв, что сболтнул лишнего Хохлов со злости пнул ногой камешек и громко крикнул:
— Сергеев, ну чего ты там?
— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, вот топор нашёл! Сейчас мигом всё сделаю!
Высокая лестница жалобно заскрипела под тяжестью толстых ног. Анна Митрофановна слышала, как младший полицейский ругаясь на чём свет стоит со всем усердием отрывал дверные петли. Вскоре деревянная, обитая коровьей кожей дверь бессильно повисла на проушинах.
— Все, готово, Савелий Семёнович! – радостно воскликнул полицейский.
— Давай, лезь туда! Посмотрим, что она там прячет!
Сердце Анны Митрофановны сжалось. Пошла минута, другая, наконец толстая морда Сергеева высунулась из дверного проёма.
— Нет там ничего, господин фельдфебель! Хлам один! Да велосипед старый – ржавый уже!
— Велосипед? – заинтересовался Хохов, — какой — такой велосипед? Он на ходу?
-Да, ваше благородие! Если его почистить, помыть, а потом ещё и смазать хорошенько, то катайся сколько влезет! У меня у зятя такой!
— Значит на ходу! – радостно заулыбался Хохлов, — а знаешь ли ты мерзость большевицкая, что согласно распоряжению коменданта волости господина Хайнца, все транспортные средства имеющиеся у населения подлежат немедленной конфискации в пользу великого Рейха?!
А тем, кто добровольно не сдаст – полагается расстрел?
— Побойся Бога, Хохлов, я про него совсем забыла! – испуганно перекрестилась Анна Митрофановна.
— Забыла? Все вы такие, большевики поганые! Лозунги, транспаранты! А как к стенке поставишь креститься начинаете! Про Бога вспоминаете!
— Я про Бога никогда не забываю! Верующая я! В отличии от тебя! Ты вон любого пере крестясь вешать готов!
— Это точно! Я вас всех краснопёрых на тот свет отправлю! Дайте только срок!
Хохлов опять потянулся за самокруткой.
— А что же, муженёк твой? Коммунист! Не перевоспитал тебя? – издевательским тоном спросил он.
— Да я же замуж по любви выходила! Мы мнения друг – друга уважали! У него свои стремления были, — у меня свои!
Хохлов закурил. Вонючий дым махорки окутал его с ног до головы.
— Значит так! Велосипед я конфискую для нужд германской армии! И на первый раз я тебя, стерву большевицкую, прощаю! Но смотри у меня! Ещё один неуважительный жест в сторону германской власти, и я тебя лично в комендатуру отведу! Поняла? Эй, Сергеев, стаскивай эту железяку!
Анна Митрофановна слышала, как толстый, неуклюжий полицейский кряхтя и охая стаскивал с чердака свою добычу. Железная машина мужественно сопротивлялась оккупанту то и дело цепляясь педалями за ступеньки лестницы. После чего Сергеев взрывался отборной руганью проклиная всё и всех.
Наконец он подкатил велосипед к Хохлову:
— Вот, ваше благородие, вон он гадёныш большевицкий! Еле спустил!
— Отлично, тащи его в участок! Там разберёмся!
Сергеев собрался было трогаться в путь, как тяжёлая, женская рука легла на руль велосипеда:
— Не отдам! – резко заявила Анна Митрофановна, — мужа велосипед! Не отдам!
— Чего? – опешил Хохлов.
Недолго думая он схватился двумя руками за руль велосипеда и что есть силы потянул на себя:
— А ну, пусти, тварь!
— Не пущу!
Голос женщины зазвучал твёрдо и убеждённо. Гордо подняв голову, она пристально посмотрела в чёрные, злые глаза фельдфебеля. Натруженные руки крепко сжали руль. Страх её куда – то улетучился и теперь она, простая русская баба, мать пятерых детей и жена коммуниста, в одиночку противостала огромной орде захватчиков. Сегодня фронт её был здесь, в этом маленьком, забытым Богом городишке. Правда и кривда сошлись в смертельном бою, где победителем мог быть только один из них.
И Хохлов дрогнул! Его прогнившая насквозь душонка, привыкшая побеждать более слабых духом противников испуганно попятилась. Он отпустил руки и сделал несколько шагов назад одновременно расстёгивая кобуру:
— Да как ты смеешь, дрянь! – заикаясь пробормотал он, — я представитель власти! И мне дано право…
— Да в гробу я видела твою власть! – плюнув на землю гордо ответила Анна Митрофановна, — скоро придут наши и тогда поглядим чего ты стоишь!
— Сергеев, а ну тащи её к коменданту! – ошарашенно проговорил фельдфебель.
Толстяк Сергеев бросив велосипед неуклюже схватил Анну Митрофановну за руку и потащил на улицу.
— А ну пусти, собака!
Женщина грозно сверкнула глазами.
-Зря ты так, Митрофановна, — тяжело вздохнул Сергеев, — высекут тебя публично на площади, за твои слова! Не хорошо нынешнюю власть хаять! Всё равно какая она – царская, коммунистическая или германская! Власть есть власть! С любой властью дружить нужно!
— Вы, с Хохловым как хамелеоны! То красные, то белые, то зелёные! – вырывая руку брезгливо улыбнулась Анна Митрофановна.
— Зато живые! – шутовски скривил рожицу Хохлов доставая пистолет, — а ну, поднимай велик и ступай вперёд!
— Тебе надо, ты и подымай!
— Я сказал подними велосипед, дрянь, и иди вперёд! – зашипел фельдфебель, снимая пистолет с предохранителя, — застрелю!
— Стреляй, никуда я не пойду!
— Пойдёшь! Как миленькая пойдешь! – пригрозил Хохлов целясь в Анну Митрофановну.
— Не указ ты мне, Савелий Семёнович, не указ! И технику тебе я не отдам – мужа она – советская значит! И германцу твоему служить не будет! Я не дам!
Анна Митрофановна рывком подняла велосипед и демонстративно повернувшись спиной к полицейским покатила его в сарай.
Хохлов привыкший к тому, что перед ним все падали ниц — «остолбенел». Такого неуважения к себе за свои сорок с лишним лет он не испытывал никогда. Глаза его остекленели. Руки предательски затряслись. Словно жестокий, страшный демон вырвавшийся из глубин ада он грозно зарычал и зажмурив глаза нервно нажал на курок.
Над деревенской округой прогремел громкий выстрел. Спавшие на берёзах крикливые вороны недовольно протестуя тучей взмыли ввысь. Анна Митрофановна слегка ойкнула и медленно опускаясь схватилась за голову. Между пальцами женщины потекли алые струйки крови.
— Ты, что? Убил её, благородь? — испуганный Сергеев попятился назад.
— Чёрт с ней, — затрясся Хохлов, — хватай велосипед и уходим от сюда! Пока народ не сбежался!
Сергеев крадучись подобрался к уткнувшейся в землю Анне Митрофановне и потянул велосипед к себе. Женщина чуть приоткрыла залитые кровью глаза и ещё крепче схватилась за раму:
— Не отдам! – чуть слышно прошептала она.
Сергеев внимательно посмотрел на неё и довольно улыбнулся:
— Живая она, ваше благородие, как пить живая! Пуля вскользь прошла! Может добить?
— Уходим отсюда, Сергеев, быстро уходим!
— А как же велик? Она вон как вцепилась!
— Чёрт с ним, с этим великом, уходим! Лямке нас и так за стрельбу по головке не погладит!
Уже отойдя от дома где жила Анна Митрофановна шагов на пятьдесят Хохлов услышал, как где – то там, за его спиной заголосили прибежавшие на выстрел бабы. Он слегка съёжился. Что- то было зловещее в этом невыносимом, бабьем вое. Как будто стая голодных, жаждущая его крови волков, вышла на очередную охоту.
— О, как завыли! – заметил семенивший за Хохловым Сергеев, — прямо как о покойнике!
— Да, лучше бы она сдохла!
Фельдфебель зло сплюнул на землю и прибавил шаг. Идя по разбитой войной просёлочной дороге, он мучительно пытался придумать как объяснить своему шефу гауптштурмфюреру СС Лямке тот злополучный выстрел безусловно взбудораживший всю округу.
2.
Начальник городской комендатуры гауптштурмфюрер СС Георг Лямке находился в прекрасном расположении духа. Сегодня он слушал фюрера. Гитлер в свойственной ему манере горячо убеждал: «наконец – то восточный фронт, после нескольких месяцев тяжёлых, кровопролитных боёв стабилизировался, а значит всё ещё впереди. Последние неудачи германских войск несомненно носили временный характер. Но теперь великий Рейх соберёт все силы в могучий кулак и сокрушительным ударом повернёт ход истории вспять.
Германия не допустит, чтобы кровавые орды большевиков топтали исконно – арийские земли. Необходимо лишь плотнее сплотить свои ряды, и тогда несомненно окончательная победа будет за Рейхом. Могучая арийская раса растопчет любого, кто встанет у неё пути: будь то русский, или украинец, мужчина или женщина, ребёнок или старик! Никто и ничто не может остановить великую немецкую экспансию на восток. Только вперёд, и только вместе! Так мы завоюем себе необходимое жизненное пространство!» — звучало из репродуктора.
Лямке выключил радио. Он никогда не сомневался ни в величии фюрера, ни в своей избранности. Он всегда верил в своё великое предназначение. И тогда, когда отправлял голландских евреев в концлагеря, и потом, когда во французских Альпах воевал с местными партизанами, и сейчас, когда устанавливал новый мировой порядок среди местных аборигенов. «Фюрер совершенно справедливо считает этих варваров людьми второго сорта, убогой, низшей расой способных лишь плодить себе подобных!» — размышлял он, — а потому церемониться с ними, проявлять великодушие и гуманность свойственную благородным арийцам дело лишнее и даже вредное. Чем больше их сдохнет, тем лучше!» – считал Лямке.
Будучи убеждённым нацистом, он с радостью встретил приход к власти Гитлера. В семнадцать лет добровольно вступив в партию, а затем и в СС, Георг Лямке быстро поднялся по служебной лестнице. Удача ему улыбалась. Начальство покровительствовало. Методы работы с населением впечатляли. И хотя он оставлял позади себя широкий, кровавый след — это мало волновала и его, и вышестоящее командование. «В конце концов, — это просто работа!» — так считал немецкий офицер.
И даже последние поражения на восточном фронте не сломили его дух. «Фюрер сказал, что мы победим – значит мы победим!»- не раз повторял он сам себе.
Лямке подошёл к столу и налил в стакан немного водки. Чего – чего, а водка у туземцев отличная, не хуже нашей. А может быть даже лучше – ядрёней! Что ж, это даже лучше! На следующей недели она нам всем очень пригодиться!
Гауптштурмфюрер взял лист белой бумаги, лежащий на его столе. Это был секретный приказ, полученный им сегодня утром от непосредственного начальника штурмбанфюрера СС Хайвица. Мелкие, печатные буквы цинично делили жителей районного городка и ближайших деревень на живых и мёртвых. Лямке ещё раз прочитал документ:
«…Приказываю: в срок до 25 июня 1943 года составить списки неблагонадёжных жителей района негативно настроенных к оккупационным властям! Особое внимание уделить семьям коммунистов, партизан, военнослужащих и всем сочувствующим им! Для этого привлечь местные силы полиции. В срок до 28 июня 1943 года провести показательную акцию с последующей ликвидацией всех неблагонадёжных элементов…
«Что ж, сама мысль подключить к карательной акции местных туземцев довольно недурна!» — подумал Лямке, — «Во всяком случае проливать кровь чужими руками дело хоть и неблагородное, но вполне приемлемое! К тому же все они заинтересованы в доверии Третьего Рейха!».
Лямке подошёл к двери и рывком открыл её:
— Шульц! – позвал он.
— Да, господин гауптштурмфюрер! – молодой, очкастый адъютант вытянулся в струнку.
— Где Хохлов? – строго спросил Лямке.
— Не знаю, господин гауптштурмфюрер!
— Найди мне его! Только быстро!
— Слушаюсь, господин гауптштурмфюрер! – щёлкнул каблуками Шульц и тут же радостно воскликнул, — да вот же он, господин Лямке! Я его в окно вижу!
— Что он там делает? – удивился офицер.
— Отнял у кого — то старый велосипед и моет его в грязной луже! – улыбнулся шарфюрер.
— Тащи эту свинью сюда! И проследи, чтобы нам никто не мешал!
— А если позвонит штурмбанфюрер?
— Меня ни для кого нет! Я на территории!
— Понял вас, господин гауптштурмфюрер!
Уже через несколько минут мокрый, грязный фельдфебель «вытянувшись в струнку» стоял перед немецким офицером.
— Что нового, Хохлов? –поинтересовался Лямке, — как вы оцениваете боеспособность вверенного вам подразделения?
— Всё отлично, господин офицер! Готовы выполнить любое задание Рейха! – не моргнув глазом выпалил фельдфебель.
— А моральный дух?
— Очень высокий, господин офицер! –громким командным голосом отрапортовал Хохлов.
— Господин, Хохлов! Если вы хотите и дальше служить великому Рейху, то вам стоит выучить звания вышестоящего начальства! Я, например, имею чин гауптштурмфюрера СС – то есть капитана по – вашему!
— Виноват, господин гауптштурмфюрер! — рявкнул Хохлов, — рад служить великому Рейху!
Фельдфебель заметно занервничал. Его голос дрогнул. Былая бравада поубавилась. Лямке это заметил. Лямке это понравилось. Хохлов никогда не импонировал ему. «Предавший раз – предаст и два!», – считал Лямке. При всей своей видимой покорности для немецкого офицера Хохлов был тёмной лошадкой. Он не знал, чего можно было ожидать от этого страшного человека. Это настораживало Лямке. В отличии от него, офицера СС, воюющего за идею, Хохлов воевал за деньги! А значит при первой возможности он был способен вновь предать, сбежав к тому хозяину, который заплатит больше! И хотя спиной к нему поворачиваться было опасно, он всё – таки был на одной с гауптштурмфюрером стороне. Поэтому офицер и терпел его.
Лямке взял со стола трофейный портсигар и открыв его протянул фельдфебелю:
— Курите? – спросил он.
Хохлов мотнул головой и молча потянулся рукой.
— Берите! Берите! Курите! Не стесняйтесь – великодушно предложил гауптштурмфюрер, — это хорошие сигареты – французские! Знаете, для чего я вас позвал? – таинственным тоном спросил он.
— Никак нет!
— У меня к вам одно поручение! Если вы его добросовестно выполните, то получите моё расположение и отпуск на три месяца!
— Слушаю, господин гауптштурмфюрер! Чего прикажите?
Лямке зажёг спичку и закурил.
— К завтрашнему дню, — пристально посмотрев на полицейского сказал офицер, — составьте мне списки всех неблагонадёжных жителей вашего района! Поимённо! Адреса! Фамилии! Состав семьи! Короче всё, что вы сможете сообщить великому Рейху! Разумеется, не мне вам говорить, что семьи коммунистов, военнослужащих, партизан и прочих непримиримых врагов арийской расы должны быть внесены в него в первую очередь! Вам понятно?
— Так точно, господин гауптштурмфюрер! Всё будет исполнено! – вытянулся в струнку Хохлов.
— Что ж, замечательно! Можете идти!
— Хай, Гитлер! – громко рявкнул фельдфебель, выкинув в знак приветствия правую руку.
— Хай! – негромко ответил Лямке.
Хохлов по — удальски повернулся, лихо щелкнув каблуками и чётко чеканя каждый шаг направился к двери.
— Да, Хохлов, чуть не забыл!
Фельдфебель развернулся и словно статуя застыл на месте.
— Я сегодня слышал выстрел! Не знаете, что это было?
— Никак нет, господин гауптштурмфюрер!
— Хохлов, врать своему начальству дело опасное, я бы даже сказал — очень опасное! И так, я ещё раз спрашиваю вас, кто стрелял?
— Я стрелял! – опустив голову пробормотал фельдфебель.
— Почему вы стреляли?
— Это вышло произвольно, господин Лямке! Забыл поставить на предохранитель и случайно нажал на курок! – бормоча себе под нос ответил Хохлов.
— И опять вы мне лжёте, фельдфебель! Видимо вас не пугает перспектива сгореть в газовой камере! Вы трус и лжец, Хохлов!
Лямке в плотную подошёл к трясущемуся от страха полицаю и грубо схватил его за грудки:
— Зачем ты стрелял, свинья? – не своим голосом заорал он.
— Изымал в пользу немецкой армии транспортное средство! – заикаясь ответил испуганный полицай.
— Ну и как? Успешно? – похлопав по щеке фельдфебеля, с издёвкой спросил Лямке, — я всё знаю, Хохов, у меня везде есть уши! Вы болван, фельдфебель! Не смогли справиться с одной русской бабой!
— Господин Лямке, — испуганно запричитал полицейский, — там такая баба попалась – зверь! Стерва большевицкая! Орёт не отдам и всё! Кстати жена коммуниста! Пришлось стрелять!
— Надеюсь, вы не убили её? – воскликнул Лямке.
— Да, что вы, господин гауптштурмфюрер, — только попугали! – скривился в усмешке фельдфебель.
— Что ж, это хорошо, господин Хохлов! Очень хорошо! У вас есть прекрасная возможность отмстить ей и всем вашим недоброжелателям!
— Каким образом, господин гауптштурмфюрер?
— Всё очень просто, Хохлов! Внесите вашу мегеру в список врагов Рейха, а потом самолично расстреляйте её!
— Расстрелять?
— Вот именно, Хохлов! Этим вы докажете свою лояльность великой Германии, а заодно уничтожите своих врагов! Разве это не чудесно?
— Так точно, господин гауптштурмфюрер! – рявкнул фельдфебель и тут же попросил:
— Позвольте одну просьбу, господин Лямке!
— Что – то ещё, Хохлов?
— Разрешите мне повесить эту стерву? Со всем её отрепьем повесить!
— Неужели из – за такой мелочи, вы так возненавидели эту женщину? – удивился гауптштурмфюрер.
— Патронов жалко, господин офицер! – скривился в ухмылке фельдфебель.
Лямке пристально посмотрел на не в меру ретивого подчинённого. Зловещая гримаса исказила лицо Хохлова. Глаза его заблестели, он весь как – то странно напрягся и офицеру на мгновение показалось, что перед ним не человек, а лютый оборотень, готовый разорвать любого, кто встанет на его пути.
— Позвольте спросить, господин гауптштурмфюрер! – прервал затянувшуюся паузу фельдфебель.
— Слушаю вас, Хохлов!
— А сколько человек внести в списки? А то у нас почитай все: кто коммунист, кто сочувствующий, кто партизан!
— Выберите семьи самых активных, человек двадцать – тридцать!
— Как прикажите, господин Лямке! Исполню всё, со всем усердием!
— Что ж! – улыбнулся гауптштурмфюрер, — показательно – карательная акция пойдёт вам только на пользу. Но учтите, фельдфебель, до определённого момента никто не должен знать о наших планах. Никаких провокаций! Спокойная, размеренная жизнь района! Никаких выстрелов! Жители должны чувствовать себя в полной безопасности! Никакой паники и слухов! Вы поняли меня, фельдфебель? До момента Х полная тишина!
— Не извольте беспокоится, господин гауптштурмфюрер! – рявкнул Хохлов, — а когда он наступит, этот момент Х? – уже более спокойно спросил он.
-Не ваше время знать времена и сроки! Вам сообщат! Идите и работайте!
— Хай, Гитлер! – вскинул руку вверх фельдфебель.
— Хай! – небрежно махнул рукой Лямке.
Вспотевший от страха фельдфебель, слегка кланяясь, попятился назад. Он быстро сообразил, что только что был на грани катастрофы! Сегодня он первый раз в жизни не угодил немецкому офицеру! А этого он боялся больше всего! И дело было вовсе не в том, что он не смог отобрать велосипед у простой, русской бабы! Взамен, он притащил свой — старый, ржавый, валявшийся на чердаке. Сегодня Лямке поймал его на лжи! А это была катастрофа! Настоящая катастрофа! Теперь гауптштурмфюрер перестанет ему доверять. А значит его карьерная лестница сильно зашатается. И звание офицера Рейха ему не видать, как своих ушей. Этого допустить он не мог. Теперь надо было что – то срочно предпринимать! Надо было что – то срочно придумать! Нужно было срочно как – то реабилитироваться!
«Выход есть! Всегда есть выход! И я должен его найти!» — мучительно размышлял Хохлов блуждая по улицам городка.
И тут зловещая мысль посетила его! Воспалённый разум Иуды заработал с удвоенной энергией. Фельдфебель криво усмехнулся. Эта чудовищная мысль ему понравилась. Но самое главное, что эта идея, наверняка, понравиться его хозяевам. И гауптштурмфюрер Лямке вновь будет доволен. И гауптштурмфюрер Лямке его простит! А значит жизнь вновь наладится! Жизнь потечёт своим чередом!
Фельдфебель посмотрел на небо и трижды перекрестился:
— Спасибо тебе, Господи! – тихо прошептал он.
Едва рассвело полицейский, переминаясь с ноги на ногу, одиноко стоял у здания комендатуры. В правой руке он держал скрученный в трубочку лист бумаги. Чётким, ровным, каллиграфическим почерком в нём были записаны триста шестьдесят две фамилии. Триста шестьдесят два жителя района не лояльных по мнению Хохлова к великому Рейху. Триста шестьдесят два человека: женщины, дети, старики, аккуратно разделённые на два столбика: Р и П – расстрелять и повесить. И пусть добрая половина из них была невиновна, это мало волновало фельдфебеля! «Чем больше – тем лучше!» — так считал он.
3.
Лямке внимательно изучал список. Вот уже три часа он вертел его и так и сяк, внимательно вчитываясь в непонятные ему фамилии: Нечипоренко Анна – 16 лет — дочь военнослужащего Нечипоренко С. А, Палёнова Ольга -37 лет — жена коммуниста Палёнова Л.В, Мышкина Т.Л. – 12 лет, -дочь лейтенанта РККА Мышкина А.А, Свиридов Т.А – 78 лет член ВКП(б), Кузьмина А.М. – 40 лет, –жена коммуниста Кузьмина М.М.
— Шульц! – наконец окликнул он адъютанта, — где Хохлов?
— Здесь, господин гауптштурмфюрер! В приёмной! – отозвался молодой шарфюрер.
— Пусть зайдёт!
Хохлов зашёл низко кланяясь смотря на немецкого офицера преданными, собачьими глазами.
— Очень хорошо, Савелий Семёнович! – Лямке впервые назвал фельдфебеля по имени отчеству, — только вот объясните мне какую опасность великому Рейху может представлять Мышкина Т.Л? Вы хотите, чтобы все говорили, что великая арийская раса воюет с детьми?
— Господин гауптштурмфюрер, дети, — тут Хохлов противно усмехнулся, — они как глина — пока они ещё совсем юные из них можно вылепить что угодно! Научить мыслить так, как нам выгодно! Повернуть их жизнь в нужное нам русло! Закабалить, растлить, сделать послушными рабами!
— Тем более, Хохлов, зачем их убивать? Детей необходимо отправить в Германию, в наши спецшколы и трудовые лагеря — для перевоспитания! Там их всему научат! Они пройдут комплексную обработку и выйдут на свободу вполне лояльными гражданами!
— Уже поздно, господин Лямке, к моему большому сожалению, уже поздно! Я где — то слышал, что характер ребёнка формируется до пяти лет. Потом перевоспитать их уже невозможно! Я знаю эту Мышкину, всю их поганую семью знаю! Эта девочка никогда не будет лояльной к великому Рейху! К тому же она пионерка!
— Ну и что? Сегодня она пионерка, а завтра ...
— А завтра она взорвёт очередной состав с техникой и людьми! — перебил офицера Хохлов.
Он тут же осознал свою ошибку и сильно смутившись произнёс:
— Простите, господин гауптштурмфюрер!
Лямке брезгливо посмотрел на своего подчинённого:
— Вы слишком часто забываетесь, Хохлов! Наше с вами общение носит чисто официальный характер!
— Ещё раз простите, господин гауптштурмфюрер! Погорячился!
— Я понимаю к чему вы клоните, фельдфебель! Этот ужасный случай под Сосновкой! Сколько лет было тому бандиту? Одиннадцать? Двенадцать?
— Десять, господин гауптштурмфюрер!
— Десять лет! — закачал головой Лямке, — моему сыну столько же! А он без единого выстрела нанёс нам урону больше чем рота большевиков! Двести тридцать два солдата вермахта, три танка, десять автомашин! Ему бы в игрушки играть! В солдатиков там разных! А они под поезд с бомбой! Как вы думаете, почему, Хохлов?
— Большевицкая пропаганда, господин Лямке! — не моргнув глазом выпалил фельдфебель.
— Да полно вам нести эту чушь, фельдфебель! Вы же сами в это не верите!
— Немецкие солдаты!
— Что немецкие солдаты? — не понял его Лямке.
— Немецкие солдаты, зондеркоманда 7 а, сначала изнасиловали, а затем расстреляли его мать и трёх сестёр!
— Это была спецоперация! — разозлился гауптштурмфюрер, — спецоперация по уничтожению бандитских пособников! Или вы так не считаете?
— Считаю, господин гауптштурмфюрер, поэтому и говорю, что всех их от мало до велико нужно уничтожить! Искоренить, так сказать под корень, всю эту большевицкую заразу!
— Что ж, возможно вы и правы! — Лямке похлопал Хохлова по плечу, -ну, тогда, как там у вас говориться: вам и карты в руки! Действуйте, Хохлов, действуйте! Перекройте все дороги, стройте виселицы, копайте могилы, считайте, что для вас час Х уже наступил. Великий Рейх развязывает вам руки!
— Хай, Гитлер! — вытянувшись в струнку и резко выбросив вперёд правую руку, рявкнул фельдфебель.
— Хай! Идите и выполняйте свой долг перед Великой Германией! — Лямке брезгливо поморщившись пожал ему руку.
4.
На следующее утро жизнь небольшого городка сильно изменилась. По узким, кривым уличкам замаячили патрули. Был введён комендантский час. Некогда и без того безлюдные дороги опустели. И лишь многочисленные мотоциклисты в серых, полевых мундирах засучив по локоть рукава вальяжно разъезжали туда — сюда перекрывая все возможные пути для спасения. Тут же на главной площади городка противно завизжали пилы. И скоро высокие остовы сколоченных на скорую руку виселиц вытянули свои страшные, длинные «руки» вперёд словно приветствуя всех мимо проходящих жителей: Хайль Гитлер!
Страшное, доселе никому не знакомое словосочетание — карательная акция передавалось из уст в уста тихим, безысходным шёпотом. По окрестным дворам поползли слухи о каких — то таинственных списках, якобы уже разделивших горожан на живых и мёртвых. И мрачные тени поплелись в комендатуру, чтобы узнать о своей судьбе. Но их там моментально отправляли по домам, чем ещё больше наводили страх и ужас на местное население.
Зато Савелий Семёнович Хохлов расцвёл во всей своей красе. Целый день он в паре с Сергеевым ходил по улицам городка, криво улыбаясь и охотно беседуя с редкими горожанами.
— А как вы думали, — говорил он, — немецкая власть уничтожает каждого кто ей сопротивляется! Она принесла нам свободу от ненавистных большевицких орд! Но не все это понимают! Некоторые противятся! Вот тех, кто этому противится, она нещадно и карает своей могучей, беспощадной рукой! Но лояльных к ней граждан великий Рейх уважает! Поэтому и были составлены списки, чтоб не пострадали невиновные!
Конечно, за приличную мзду всегда можно было выкупить своего родственника — вычеркнуть его из списков, вписав в него кого — то другого менее удачливого, но всё это делалось в тайне чтобы не навлечь на себя гнев вышестоящего начальства. Списки многократно переписывались и тот, кто ещё вчера был на грани смерти, сегодня облегчённо выдыхая мог чувствовать себя в относительной безопасности. И лишь несколько имён никогда не подвергались сомнению. Среди них была и Анна Митрофановна.
Первым об этом ей сообщил Хохлов. Немного выпив для храбрости, он ввалился к ней в хату с шумной толпой опьяневших эсэсовцев и прямо с порога заявил:
— Нюрка, жрать давай!
— Очумел, что ли, Савелий Семёнович, чем же я такую орду прокормлю? — всплеснула руками Анна Митрофановна.
— А что есть в хате — то и неси! — злобно сверкнув глазами приказал полицейский, — тебе оно уже без надобности, а немецкие господа кушать хотят!
— Это почему же мне без надобности? — удивилась женщина, — у меня вон сколько ртов, их кормить чем — то надо!
— Уже не надо! — засмеялся фельдфебель, — после завтра мы тебя вешать будем! Со всем твоим выводком!
— Ой, мамочки родные, да за что же, Семён Савельевич — Анна Митрофановна побледнев упала на стул, со страху перепутав имя и отчество Хохлова.
— А за то, чтобы ты, дура, думала за кого замуж выходить! Твой — то муженёк сейчас воюет где — то! Солдат немецких убивает! А Великий Рейх такого не прощает!
— Окстись, Савелий! Он железнодорожник! Он пути восстанавливает! Между прочим, те пути, которые твои бесы — при этом она кивнула в сторону сидящих за столом эсэсовцев, — разбомбили!
— Вот, вот, а по этим путям войска перевозят, танки там разные, да пушки!
— А он здесь причём? Он человек подневольный, ему чего приказывают, то он и делает!
— Всё равно он виновен! — рявкнул фельдфебель, — из этих пушек убивают немецких солдат!
— Мы их сюда не звали, они сами пришли! — женщина косо взглянула на незваных гостей.
— Хватит! Тварь большевицкая! Хватит здесь свою пропаганду нести! Все виновны! Ты виновна, он виновен! Все виновны! — разозлился Хохлов, — готовься после завтра вешать вас будем!
— Что, и Нинку мою вешать будете?
— А то, я самолично ей виселицу сколотил! — улыбнулся полицейский.
— Да ей же полтора года всего, она — то в чём виновна? — всплеснула руками Анна Митрофановна.
— Дочь коммуниста — есть дочь коммуниста! — громко рявкнул Хохлов, трижды перекрестился перед иконой, и уже обращаясь к немецким солдатам заявил, — пойдёмте в следующую хату, господа, здесь кушать найн!
— Найн? — удивился толстый, рыжий детина, неохотно вылезая из — за стола, — млеко, яйка найн
— Найн, господин роттенфюрер, найн! Пройдёмте в другую хату!
Хохлов подобострастно кланяясь слегка подтолкнул ефрейтора. Эсэсовец злобно выругался и пошёл к выходу. За ним, громко бряцая винтовками поплелись и его подчинённые.
Когда они ушли Анна Митрофановна закрыла на щеколду дверь.
— Дети, выходите! — не своим голосом позвала она, — ушли они!
Из соседней комнаты послышались тихие шорохи. Дверь открылась и на пороге появилась вся её гвардия — пятеро голодных, тощих ребятишек старшей из которых — Катьке едва исполнилось четырнадцать.
— Мамка, чего они приходили? — прямо с порога спросила она.
— Жрать захотели! — тяжело вздохнула Анна Митрофановна.
— А ты? — спросил самый младший пятилетний Славка.
-А я не дала! — еле заметно улыбнулась женщина, — я давеча картофельных очистков возле немецкой кухни насобирала! В котелке они, варёные — поешьте!
— А как же ты? — спросила семилетняя Люда.
— Я уже ела! — соврала Анна Митрофановна и разрыдалась.
— Не плачь, мама, мы всё слышали! — обняла мать десятилетняя Тамара, — они вешать нас будут!
— Ой, деточки мои, родненькие! — заголосила Анна Митрофановна, — да за что же это всё нам?! Дети, обняв мать зарыдали вместе с ней.
— А давайте убежим! — сквозь слёзы проговорил Славка, — в Антоновку, на родину бати, нас там спрячут!
— Не выпустят нас в Антоновку, сынок! Никуда нас не выпустят! — вытирая слёзы ответила Анна Митрофановна, — заложники мы!
— Чьи заложники? — переспросила Люда.
— Судьбы заложники! — ответила мать, — что нам на роду написано, то и исполнится! И не нам решать, что принесёт завтрашний день! Пусть! Что будет, то будет! Давайте натопим баньку, вымоемся хорошенько и будем ждать, что судьба нам уготовила! Негоже нам перед Богом немытыми являться! Ни душой, ни телом!
— А он есть Бог — то? — спросила Тамара.
— Наверное! — пожала плечами Анна Митрофановна и потом уже более убеждённо добавила, — конечно есть! Вон слышите, Илья — пророк к нам на помощь на огненной колеснице едет!
Дети прислушались. Где — то там, на востоке, что — то громко грохотало. Яркие, огненные всполохи освещали чёрное, ночное небо непривычными, разноцветными красками.
— Да это же гром гремит, и молния сверкает! — впервые за долгое время улыбнулись дети.
— Для кого гром, а для кого — Илья — пророк на колеснице! Всё от веры зависит! — подбодрила всех Анна Митрофановна.
— Ну, если за нас сам Илья — пророк, то нам бояться нечего! — воскликнула до этого молчавшая Катя, — пошли воду таскать.
И все отправились к ближайшему колодцу.
Ни дети, ни Анна Митрофановна, ни жители небольшого районного городка даже не догадывались, что этой ночью войска Красной Армии неожиданным ударом прорвали немецкую оборону и теперь сметая всё на своём пути стремительно приближались к тихому, заснувшему городку.
Эпилог.
Ярким, весенним днём 1947 года в сени Анны Митрофановны громко постучали.
— Кто там? Входите! — женщина отбросила только что заштопанную кофточку и с трудом поднялась на встречу неожиданному гостю. Неожиданным гостем оказалась соседская девчушка с красивым именем Победа. Юркой егозой она ворвалась в дом и прямо с порога громко затараторила с трудом успевая набрать в лёгкие очередную порцию воздуха:
— Тётя Нюра, тётя Нюра вас в горком вызывают! Срочно! Антон Григорьевич сказал, чтобы вы бросили все свои дела и несись к нему пулей!
— Случилось чего? — заволновалась Анна Митрофановна.
— Случилось, случилось! — вновь затараторила девчушка, — там какие — то военные приехали с области, вас спрашивают! Я подслушала немножко о чём они говорят, но ничего не поняла!
— Ну, что ж, пойдём посмотрим на твоих военных!
Анна Митрофановна накинула на плечи пуховый платок — недавний подарок мужа, и взяв за руку Победу не торопясь пошла в по улице. Возле горкома уже собралась толпа любопытных зевак. Они боязливо стояли в сторонке и тихо перешептываясь между собой. Увидев Анну Митрофановну все замолчали, искоса поглядывая на женщину. Анна Митрофановна кивком поприветствовала их. Те ответили взаимностью. Войдя в одноэтажное здание Анна Митрофановна привычно повернула на право, и пошла по длинному, пустому коридору. Отсчитав пятую справа дверь с едва заметной табличкой «секретарь горкома» она осторожно постучала.
— Да, да войдите! — голос за дверью был спокойным и доброжелательным.
Женщина толкнула дверь вперёд:
— Можно?
— Входи, входи, Анна Митрофановна! Давно тебя ждём!
Секретарь горкома Антон Григорьевич Павленко — высокий, седой мужчина с изуродованным страшными ожогами лицом, поднялся из — за стола, и заметно хромая шагнул ей на встречу.
— Здравствуй, уважаемая! Вот, товарищи из области к тебе приехали! Поговорить с тобой хотят!
Но увидев волнение на её лице простодушно улыбнулся:
— Да не переживай ты так, тебе в твоём положении волноваться вредно!
Анна Митрофановна посмотрела на свой округлый живот, на двух военных, одиноко сидящих в углу на стареньком диване, и тихо ответила:
— А мы с сыночком и не переживаем, нам бояться нечего!
— Вот и хорошо! — улыбнулся Павленко посмотрев на офицеров словно давая им слово.
— Анна Митрофановна, — обратился к ней один из них, — ярко — рыжий, розовощёкий здоровяк, — я капитан Самойлов из КГБ, а это мой товарищ старший лейтенант Петровский! Знаете, чем мы занимаемся?
— Как не знать! — нервно ответила Анна Митрофановна.
— Насколько нам известно, в период с ноября 1941 — по 14 июня 1943 года вы с малолетними детьми находились на оккупированной территории?
— Как и многие! — не понимая, чего от неё хотят, осторожно ответила женщина.
— Тогда, вы должны проехать с нами! – тоном, не требующим возражений ответил Самойлов.
— Куда это? — удивилась Анна Митрофановна, — я перед родиной чиста!
— А мы вас ни в чём и не подозреваем! Никто не сомневается в вашей порядочности и честности! — ответил чекист, пытаясь хоть как — то смягчить тяжёлый, нервный разговор. После некоторой паузы он продолжил, — понимаете, Анна Митрофановна, официальная бумага в наше время вещь ненадёжная. Повестка может затеряться. А в нашей работе каждый день на вес золота! Поэтому мы частенько пользуемся машиной! Так просто быстрее!
— Я понимаю!
— Ну и отлично! Да вы не переживайте! Через три часа вас привезут обратно в целости, так сказать, и сохранности!
— Спасибо!
— Не стоит благодарности! — ответил капитан Самойлов, — прошу вас!
До областного центра они доехали за час. Довоенная «Эмка», кряхтя и охая, как могла оберегала свою беременную пассажирку, аккуратно объезжая многочисленные рытвины и канавы. Ещё минут двадцать они петляли по широким улицам и проспектам. Высокие раскидистые тополя приветливо помахали им своей зелёной, только что распустившейся кроной. А многочисленные вороны и грачи встретили громким, пронзительным ором.
Здание областного КГБ находилось в старом, каменном особняке девятнадцатого века. Пройдя обычную процедуру проверки, они поднялись на третий этаж, прошли по длинному, узкому коридору и оказались перед старой, сильно обшарпанной дверью с пугающей табличкой «кабинет № 13». Капитан Самойлов решительно постучал;
— Входите!
Голос показался Анне Митрофановне спокойным и даже вполне дружелюбным. Капитан Самойлов решительно толкнул дверь вперёд:
— Разрешите, товарищ полковник?
— Да, да входите, капитан! Ну, что привезли?
— Так точно, товарищ полковник! Гражданка Борзенкова Анна Митрофановна! Собственной так сказать персоной! – улыбаясь ответил капитан, пропуская женщину вперёд.
— Очень хорошо, — улыбнулся в ответ полковник, и увидев Анну Митрофановну добродушно позвал:
— Проходите, не стесняйтесь, Анна Митрофановна! Разрешите представится: я полковник Белов Пётр Андреевич начальник третьего отдела! Прошу Вас, присаживайтесь!
С этими словами он указал женщине на стул. На вид Белову было лет сорок, и, если бы не глубокие морщины на его лице и косой шрам на лбу, он вполне бы мог дать фору любому местному красавцу. Ярко — голубые глаза добродушно смотрели на Анну Митрофановну небесной синевой, а белокурые, аккуратно подстриженные волосы были предметом гордости их владельца.
— За ранее прошу прощение за беспокойство! – после непродолжительной паузы заговорил Белов, — но мы пригласили вас, Анна Митрофановна, по очень важному, государственному делу! Вы ведь всю войну в райцентре прожили?
— Да! – словно защищаясь фыркнула Анна Митрофановна.
— Значит всех местных полицаев знали? – Белов пристально посмотрел на женщину.
— И знала, и кормила! А куда было деваться? – не отводя взгляд ответила Анна Митрофановна.
— Да, досталось вам, в оккупации! – соглашаясь вздохнул Белов, — а вы их хорошо запомнили? Опознать сможете?
— Не знаю, столько лет прошло! А почему вы спрашиваете?
— Понимаете, нами задержан гражданин Свистунов Павел Сергеевич, 1903 года рождения, уроженец города Иркутска! Но есть у нас сомнения, что он не тот, за кого себя выдаёт. Скажу вам более: у нас есть информация, что он был полицаем в этих краях, участвовал в карательных акциях против мирного населения и руки его по локоть в крови! Но вот опознать его, как ни странно, не может никто! То ли бояться, то ли не решаются! Ведь опорочить честное имя человека легко, а вот отмыть потом – непросто! Не будешь же каждому встречному доказывать, что ты честный, порядочный человек, а не прихвостень фашистский!
— Правда ваша! – ответила Анна Митрофановна.
— Ну, значит договорились? Поможете нам?
И не давая времени ответить — продолжил:
— Сейчас мы пройдём с вами в соседний кабинет, там вы увидите несколько человек! Не торопитесь, внимательно рассмотрите каждого из них! Если узнаете кого, не бойтесь, чётко и ясно назовите имя этого человека, а также где и при каких обстоятельствах вы познакомились с ним! Вам понятно?
— Да, мне всё ясно! – поднимаясь ответила Анна Митрофановна.
— Очень хорошо!
Они прошли по длинному, старинному коридору и по винтовой лестнице спустились на первый этаж.
— У вас всё готово? – на ходу спросил Белов какого – то лейтенанта.
— Так точно, товарищ полковник! – козырнул в ответ офицер.
— Хорошо! – довольно кивнул Белов.
В большом, просторном кабинете было почти безлюдно — лишь несколько скучавших офицеров охраны, да три человека одиноко сидящих на дряхлой, растрескавшейся скамейке. Когда полковник Белов и Анна Митрофановна зашли в кабинет она сразу узнала его. И хотя с той поры он сильно изменился: разлохмаченные, длинные волосы покрылись обильной сединой, глубокие, извилистые морщины расписали всё лицо отвратительным, старческим узором, а густая, неухоженная борода покрыла некогда аккуратно бритый подбородок — она всё равно узнала своего визави. Его глаза, по — прежнему злые, свирепые, пронзительные глаза, словно острым буравом пробуравили её на сквозь наводя на её израненную душу дикий, леденящий ужас.
Анна Митрофановна немного постояла словно приходя в себя, а затем осторожно подошла в плотную к сидящему на скамейке «зверю»:
— Ты узнаёшь меня? – тихо спросила она.
Зверь пристально посмотрел на неё и тихо зарычал.
— Вы узнаёте этого человека? – спросил Белов.
— Да, это Хохлов Савелий Семёнович, бывший полицейский в Заречье.
— А вы, Свистунов, узнаёте эту женщину?
— В первые вижу! — усмехнулся зверь.
— Как же так? – воскликнула женщина, — ты же стрелял в меня, ирод, вот и шрам на виске остался!
С этими словами она задрала у виска прядь густых, пепельных волос и показала ему свой заросший красновато – белый рубец.
— Видишь, гад! – воскликнула она, — твоя работа!
И тут же продолжила:
— Да вы не сомневайтесь, товарищ полковник! Хохлов это, как пить дать, Хохлов! Хотите я и детей приведу, и соседей?! Они этого беса до сих пор помнят!
Полковник Белов посмотрел на бывшего полицая:
— Что скажите на это, Свистунов? Или как вас там, Хохлов?
— То и скажу! Жаль, что промахнулся тогда! — сплюнув сквозь зубы на пол прорычал монстр.
— Что ж, хорошо, тогда всем спасибо!
Белов пристально посмотрел на полицейского.
— Долго же вы нам мозги пудрили, Свистунов: юлили, лгали, изворачивались! Ну ничего! Не зря в народе говорят: сколько верёвочке не виться, а конец будет!
Хохлов молчал, низко опустив голову, лишь искоса поглядывая куда – то в угол. Жуткая, кривая ухмылка исказила его лицо. Он словно остолбенел, предчувствуя свой близкий конец. Теперь он понимал, что проиграл!
Через десять минут Анна Митрофановна вышла на улицу в сопровождении двух молоденьких лейтенантов заботливо предоставленных в её распоряжение полковником Беловым. Уже знакомая ей «Эмка», готовая в обратный путь, нетерпеливо поджидала её возле парадного подъезда. Яркое, весеннее солнышко заботливо приласкало женщину своим теплыми лучами. А лёгкий проказник – ветерок ласково потрепал её пепельные, собранные в пучок волосы.
На душе Анны Митрофановны было светло и уютно. Она нежно погладила свой толстый, похожий на небольшой арбуз живот, и улыбнулась — жизнь продолжалась! Дома её ждали заботливый супруг и любимые дети! А впереди – долгая, счастливая жизнь полная радостных и светлых моментов!
