Моя мама всю свою жизнь посвятила медицине. Будучи подростком, она хотела стать химиком, но после того, как тяжело заболела и умерла ее маленькая сестренка, твердо решила пойти учиться на детского онколога.
Мама очень была привязана к Люсе, младшенькой. Это даже была не сестринская любовь, а почти материнская. Катя очень хотела, чтобы у нее появился братик, и, когда уже почти потеряла веру в то, что родители подарят ей это счастье, родилась Люся. Моей маме было 10 лет, так что была она уже сознательной и безотказной няней для малышки.
Ласковее, заботливее старшей сестры не бывало на свете. Так Катя стала незаменимой помощницей для своей матери. Но в 6 лет Люсе поставили страшный диагноз. Родители почернели от горя, мать непрерывно плакала, и Катя, от которой все скрывали, еще не понимая, что за беда пришла в их дом, плакала тоже, чувствуя надвигающуюся катастрофу.
Люся умирала тихо, слава богу без особых болей. Она просто постоянно спала, а открывая глаза, видела сестру, лежащую рядом, и нежно брала ее за руку.
— Почитаешь? — спрашивала она слабым голоском.
— Конечно! Какую сказку?
Когда сестры не стало, Катя замолчала на две недели. Она сидела в углу дивана, глядя в окно, и не произносила ни слова. Почти не ела. Ее даже показывали врачам, но те только прописали успокоительное. Почти год Катя приходила в себя, а потом объявила родителям: «Стану врачом! Спасу как можно больше детей!»
И стала. Окончила вуз с красным дипломом. Потом диссертацию написала. И больше 20 лет лечила ребятишек от рака. И каждое выздоровление считала своей большой победой, а каждую смерть — личной трагедией. Всегда вспоминала Люсю. И говорила: «Вот опять предала ее». Я, конечно, кидалась убеждать, горячо твердила: «Ты все сделала, что могла!» Но мама считала, что в ответе за каждую неспасенную жизнь.
Три года назад мама сама заболела онкологией. Не знаю, как мы проглядели эту страшную гадость, но, когда выяснилось, что у мамы рак, оказалось, что делать операцию уже поздно. До последних дней, пока позволяли силы и здоровье, мама пыталась вырвать из лап смерти хоть еще одного ребенка. Ходила на работу, несмотря на то что была на краю. Однажды она упала в обморок прямо во время обхода. И вот тогда главврач и близкий друг нашей семьи настоял на том, чтобы мама взяла длительный отпуск, как он сформулировал, «чтобы восстановить силы».
— Сереж, не надо сказок, я же врач, ты забыл? — улыбалась мама.
— Дядя Сережа, скажите, что все будет хорошо! — требовала я, хватая его за руку. — Ну, скажите ей, что она выберется!
— Врать не стану, — опускал он глаза. — Мы будем пытаться… А ты увези ее на дачу пока. Пусть забудет о работе… Там свежий воздух и соловьи поют…
В начале июня мы с ней уехали в деревню под Рузу. Я понимала, что конец близок, но старалась держаться изо всех сил. Изображала энтузиазм и веру в светлое будущее. Плакать позволяла себе только ночью. Мама в первые дни еще гуляла по саду, потом, когда пошли сильные обезболивающие, почти не вставала с постели. Это было грустное лето…
В тот августовский день разбушевалась страшная гроза. Молнии сверкали так, словно кто-то решил разнести наш домик с мезонином в клочья. На небо страшно было взглянуть: оно полыхало и готово было обрушиться на землю. Дождь хлестал яростно, словно небеса исторгли годовой запас воды. И ветер, я помню, как пугающе завывал шквалистый ветер.
— Сонечка, отведи меня на веранду, пожалуйста, — попросила мама.
— Но там такой ураган, мамуль.
— И хорошо, — настаивала она. — Хочу ощутить силу стихии!
Я вывела ее на веранду, усадила в кресло. Закутала в плед. Мне было не по себе. Я закрывала уши руками от жутких раскатов грома, втягивала голову от пугающих вспышек и ежилась от пронизывающего ветра. А маме вроде даже было хорошо. Она улыбалась и чуть взмахивала исхудавшей кистью, словно дирижировала этим светопреставлением.
Вдруг сверкнула особенно яркая вспышка, раздался такой грохот, что я вскрикнула и с головой закрылась пледом. И после этого стало тихо-тихо. Как будто и дождь прекратился. Я высунула голову. Действительно ветер стих. Буря улеглась. Только я увидела, как в замедленной съемке, что прямо напротив входа висит небольшой светящийся шар, он слегка шипит и пульсирует.
Мне стало страшно, я никогда не видела шаровых молний, но подумала, что это она и есть. Вскочила, чтобы закрыть маму собой, и, видимо, от движения воздуха шар рванул следом: пролетел пару метров по веранде и замер. А мама, оттолкнув меня от себя, вдруг протянула к нему руки. Мне показалось, что шар послушно направился в ее объятия. «Нет!» — заорала я, но он вдруг взорвался, раздался грохот, и я, отброшенная волной, полетела к дальней стене.
Головой я ударилась так сильно, что потеряла сознание. Не знаю, сколько лежала там… А когда очнулась, мама сидела надо мной, гладила по волосам и звала по имени: «Соня, Соня…» Я поднялась, покачиваясь. Едва переставляя ноги, позволила ей перевести меня в кресло. И только плюхнувшись в него, поняла: «Но мама же ходит! Сама! Еще и меня тащила почти бесчувственную. И сейчас стоит надо мной, улыбается, а утром не могла подняться самостоятельно с кровати?!»
— Мам, ты как? Тебя не задело? Тебе лучше?
— Гораздо! — она налила мне воды.
— Но мне показалось, молния летела прямо к тебе… Я так испугалась!
— Напрасно. Это был добрый знак. От Люси…
— Что? — я не сразу поняла, о чем она. — Люся послала этот шар? Ты хорошо себя чувствуешь?
— Нет, я не сошла с ума, не бойся! — мама засмеялась своим бархатным раскатистым смехом, который я обожала и которого не слышала уже год, а может, и больше… Со времен, когда озвучили ее диагноз.
— Ты бы присела, мам…
— Не хочу! А знаешь, я не умру! — весело сказала мама.
— Конечно, нет, — кивнула я, но внутренне сжалась и едва сдержала слезы.
— Люся сказала, что не умру! Мне пока рано. Она придет за мной потом…
Я подумала: «Ну вот, пошли метастазы в мозг! Теперь она начнет терять разум… Это самое ужасное!»
В тот вечер она была весела как-то истерически, но зато поела с большим аппетитом. Давно я не видела у нее чистой тарелки после ужина. Назавтра мама была еще бодрее: просила чаю с малиной и свежего творога. Я бросилась по деревне искать тетку с коровой. И так день за днем она потихоньку возвращалась к жизни…
Через месяц мы с мамой приехали на плановое обследование к дяде Сереже, и он очень удивился, увидев, как мама сама вышла из такси.
— Ого! Да у тебя румянец! Или это сила макияжа? — он обнял ее. — Какое-то волшебное место у вас под Рузой… Просто целебный край.
Сделав анализы, он вынужден был признать, что опухоль уменьшилась. В разы. «Не знаю, что сказать… Чудеса!» — разводил он руками. И через пару месяцев мы снова услышали: «Невероятно! Но это ремиссия!»
Через полгода мама вернулась в строй. Она и сегодня спасает детские жизни, вырывая их из когтистых лап смерти. И каждый вечер, вернувшись домой, сидит полчаса с портретом Люси в руках и что-то шепчет ей. Точно молится.
Автор: Life-story
