В большой семье кузнеца Петра Синицына Надя была младшей дочкой, шестой по счету.
Старшие братья души в ней не чаяли: катали на плечах, учили ездить верхом, делились с ней хрустящей коркой от каравая и вырезали для нее деревянных коней.
Отец Надю и вовсе баловал: то леденец с городского базара привезёт, то отрез цветного льна достанет на новый сарафан.
— Будешь ты у меня, как барышня, синичка. Вырастешь, жениха тебе богатого найдем, за бедняка не отдадим, — так он ей говорил, а синичкой звал по их фамилии — Синицыны.
Крестьянская девушка за вышиванием, художник А.Г. Венецианов
На самом же деле Надя вовсе не была красавицей — худенькая, как тростинка, маленького росточка, с торчащими в разные стороны завитками у лба — она была больше похожа на одуванчик, чем на какую-то там «барышню», про которую все время твердил отец. Ну какая барышня может обскакать верхом старшего брата? А Надя могла!
Петр Синицын известен был по всем близлежащим деревням и селам, как лучший кузнец в округе. Широкоплечий, высокий, грузный, с длинной бородой и густыми кустистыми бровями, был он для маленькой Нади, как добрый великан-богатырь.
Когда отец садился за стол вечерять вместе со старшими братьями, Надя, одевшись опрятно, подносила им по кругу нарезанный ржаной каравай и с детским восторгом слушала, как деревянные ложки постукивают по стенкам большого глиняного горшка.
— У хорошей хозяйки семья всегда должна быть сыта, — говорил девочке отец, вытирая бороду и усы от жирных капель.
Надя чувствовала себя в эти минуты настоящей хозяйкой, ведь она всегда помогала матери на кухне.
Отца Надя любила сильно. Мать, в отличие от него, всегда была строгой и требовательной с единственной дочерью. Наде порой очень не хватало женской ласки и материнского тепла, но она понимала, что мать занята работой по дому, ей не до нежностей.
Отец тоже трудился все дни, кроме воскресенья. С утра и до позднего вечера ковал он железо в кузнице. Со всех близлежащих сел ехали к нему крестьяне. В кузнице отцу помогал старший брат Нади — Пётр, названный в честь отца и идущий по стопам своего талантливого родителя.
Наде в кузницу входить строго-настрого запрещалось. Между тем, кузница, стоявшая позади дома, так и притягивала к себе внимание девочки. Надя знала, что стоит в кузнице огромная печь, от которой жарко, как в аду.
— Может и черти там живут? — спрашивала Надя братьев, но те только смеялись над ней.
Как-то Петр, Надин старший брат, рассказал девочке, что своей длинной бородой отец умеет проверять, готово ли железо к ковке. Если кончики его бороды шипят и плавятся, значит, хорошо железо раскалилось, пора ковать. С тех пор Надя считала, что отец ее владеет особым кузнечным колдовством.
Разнообразные звуки, крики, смех и ругательства, доносившиеся каждый день из кузницы, так и манили Надю внутрь. Бывало, только мельком заглянет девочка в кузницу, как уже слышит строгий отцовский окрик:
— А ну брысь отсюдова, синица!
Надя не понимала, что такого страшного может случиться от того, что она зайдет и всего пять минуточек постоит возле самых дверей, посмотрит, как отец кует железо огромным молотом, как разлетаются из-под молота в разные стороны горячие, красные искры. Это же так красиво, так сложно и так интересно!
Но отцовского слова в семье Синицыных не нарушал никто. Потому что праведный гнев Петра был так же широк, как широка была его доброта. Братья и даже маленькая Надя хорошо усвоили это.
Когда мать с отцом были заняты работой (то есть почти всегда), Надя проводила время с бабушками: Дарьей по матери и Анисьей по отцу. Они учили её рукоделию: вышивать и вязать салфетки, шить рубахи и женские нижние сорочки, искусно латать дыры на штанах братьев, прясть шерсть и ткать лен.
С ранних лет Надя, как любая девочка, знала, что к собственной свадьбе она должна уметь делать всю женскую работу. Но до свадьбы было еще ой как далеко! Поэтому, девочка хоть и училась рукоделию, но ей было скучно по несколько часов сидеть на одном месте. И как только бабушки начинали дремать после обеда на лавочке, Надя прятала косу под платок, скидывала с себя ненавистный сарафан, надевала не единожды залатанные портки с рубахой и бежала в поля, к старшим братьям. Там ей была воля: солнце золотило лицо, ветер трепал и без того непослушные кудри. На воле любая работа была Наде в радость.
Братья ругались, увидев девочку в полях одну, но она так рвалась помогать, что им ничего не оставалось, как брать Надю с собой в поля на сенокос, на жатву и на другие работы.
Среди деревенских ребят Надя заслужила себе славу девчонки не по годам шустрой, боевой и работящей.
Она легко могла обогнать верхом даже мальчишку, значительно старше её по возрасту. Она метко стреляла из рогатки, быстро бегала и не боялась ничего на свете, даже самого лешего.
Наверное, поэтому девочек-подружек у неё не было, хотя она всегда мечтала о хорошей подруге, о близком человеке, с которым можно было бы поделиться секретами и переживаниями, которые мальчишкам не понять. Надя в тайне очень жалела, что у нее нет родной сестры.
Как-то соседка Ира призналась Наде, что девочки не хотят с ней дружить, потому что она ведет себя, словно парень. Надя тогда весь вечер рыдала на сеновале от обиды и злости, а потом, увидев, что мать ушла доить коров, зашла на кухню и с остервенением отрезала свою косу острым кухонным ножом. Отрезала, и сама испугалась того, что наделала. Но время назад не воротишь...
Братья с отцом так и застыли с полными ложками, не донеся их до рта, когда увидели вечером Надю, вошедшую на кухню. Она заправила короткие кудри за уши, подтянула портки повыше и, как ни в чем не бывало, стала помогать матери у плиты.
— Что это с тобой, дочь? — строго спросил Петр, прикидывая в уме, как правильнее поступить — выпороть Надю или запереть в своей комнате за такой проступок.
— Все равно меня девчонки называют «парнем», дружить со мной не хотят. Так какая разница, как ходить? — пробурчала Надя себе под нос.
В тот вечер Петр впервые выпорол дочь ивовой розгой. Потому как не пристало девочке косы стричь до свадьбы.
Парни же, наоборот, Надю всегда уважали. А после того, как она, не испугавшись отцовского гнева, обстригла косу, они стали звать ее даже на самые опасные игры — перестрелку из рогаток и охоту на мышей-полевок. Наде это льстило, хотя бы мальчишки с ней дружили, иначе она бы, наверное, умерла от тоски и одиночества.
Чтобы не обидеть мальчишек, Надя нарочно промазывала, когда они на спор стреляли из рогаток по цели. Иначе вдруг и они перестанут с ней дружить, испугавшись соперничества?
— Не поверите! Вчера мой дед на речке кикимору видал! Настоящую! — сказал, понизив голос, вихрастый парень Тимофей.
На дворе было утро, день обещал быть жарким, и парни вместе с Надей хотели сегодня отправиться на охоту на полевок. Но после неожиданного заявления Тимофея все разом притихли и многозначительно переглянулись между собой.
— Не врешь? Настоящую кикимору? — спросил самый младший Андрюша, в восторге задрав голову и взглянув на старшего друга.
— Самую настоящую, — продолжал Тимофей, обращаясь к остальным, более старшим ребятам, — идет он по берегу, и вдруг видит на другом бережку среди зарослей рогоза — лицо. Только вроде как не человечье лицо вовсе, а рожа чья-то. Страшная-страшная, на человека только чуть похожа. Дед давай орать от страха, а рожа — нырк в кусты, и словно ее и не было. Дед от страху даже в штаны наделал!
Парни засмеялись, стали наперебой хвастать своей смелостью.
— Я б ни за что не испугался! — кричал Илья.
— И я бы не испугался. Чего ее, кикимориху, бояться! Она же безмозглая, не умнее лягушки!
Мальчишки долго спорили, кто из них меньше всего испугался бы кикиморы, и дело дошло почти до драки, но вдруг Надя громко сказала:
— Ну так пойдемте на Живичку, там и выясним, кто из нас трус, а кто храбрец.
Внезапно потасовка стихла и мальчишки все, как один, удивленно уставились на Надю.
— А пойдемте! — выкрикнул главный заводила их компании Санька Рыжий, — а встретится нам эта кикимориха, так мы ее из рогаток камнями обстреляем. Не испугаемся, правда же парни?
Он лукаво подмигнул Наде, давая понять, что поддержит любую ее смелую идею. А раз их уже двое, значит, остальным придется идти на Живичку, независимо от того, хотят они этого или нет. Ребята наложили в карманы побольше камней, взяли палки и дубинки и шумной толпой отправились через лес к речке Живичке.
У реки было туманно и прохладно, несмотря на то, что солнце уже палило беспощадно. Вдоволь находившись по колено в ледяной воде, мальчишки и Надя присели на берегу и стали ждать кикимору. Пока они плескались в воде, было совсем не страшно, но стоило всем замолчать и усесться плечом к плечу, как внезапно все вокруг стало мрачным и пугающим, а храбрость их постепенно улетучилась.
— Парни, может, ну ее, эту кикимору? Айда домой! — не выдержал напряженной тишины Глеб, серьезный, умный парень, который вряд ли вообще верил в то, что кикиморы существуют, но здесь, в лесу, испугался.
— Да... Есть охота... И спать клонит, — лениво протянул маленький Андрюша, которому уже просто надоело ждать.
— Ладно, будь по-вашему. Меня дома уже отец ждет. Надо помочь навоз из хлевов вывезти, — сказал Санька Рыжий, как будто только сейчас вспомнив о поручении, и встал с земли.
Парни восприняли это, как сигнал к бегству, повскакивали со своих мест и рванули по лесу назад, к дому, ловко перепрыгивая через пни и коряги.
Надя нехотя поднялась с земли. Здесь, в прохладной тени, было так спокойно, что душу наполняло умиротворение от пения птиц и журчания маленькой речушки. Как будто и вправду Живичка, которая в самом глубоком своем месте едва доходила Наде до пояса, обладала целительными силами, в которые люди давно перестали верить.
Мальчишки уже убежали, а она все стояла и смотрела на чистую, журчащую и переливающуюся на солнце разноцветной радугой воду.
Внезапно что-то зашевелилось в зарослях высокого рогоза на противоположном берегу речки. Что это? Птица или речной зверек? Надя пыталась отогнать от себя страх, но сердце ее тревожно и глухо билось в груди.
— Эй! Кто там? — крикнула она и достала из кармана портков рогатку и пару камней.
Ее вопрос остался без ответа, только дикие утки закрякали где-то вдали. И вдруг снова кусты зашевелились, словно сами по себе. А потом Надя увидела глаза: красивые, большие, прозрачно-зеленые...
Внезапно по лесу разнесся крик:
— Нааадькааа! Ты где? Ау!
Кричал Санька. Единственный, кто не сбежал домой без нее — вернулся искать отставшую подругу.
Надя вздрогнула от громкого звука, нарушившего лесную тишину, обернулась, а когда снова посмотрела на противоположный берег, то ничего там не увидела.
— Иду, — крикнула она в ответ другу, подтянула портки повыше и помчалась в сторону дома, сверкая босыми пятками.
В течение нескольких следующих дней Надя помогала родителям и братьям на сенокосе: разбивала траву, сгребала ее в длинные полоски. Но мысли ее были далеко — она думала о том, что увидела на болоте. Точнее, уже на следующее утро, Надя засомневалась, что увиденное было реальностью. Скорее всего, она просто слишком впечатлилась рассказом Тимофея и ей померещились эти зеленые глаза в зарослях рогоза.
После окончания сенокоса Надя решила снова идти на Живичку. Ей необходимо было выяснить, что ей привиделось тогда на берегу. Лес был, как и в прошлый раз, тих и спокоен. Надя быстро добежала до родников, которые давали начало реке, отдышалась, напилась ледяной воды и присела на берегу в ожидании. Просидев так около часа, Надя заскучала, встала со своего места, потянулась и пошла собирать цветы и травы по берегу. Венки у нее не получались, так как девочки с ней не дружили и учиться плести было не у кого.
Вот и теперь, скрутив, как попало, траву и цветки купальницы и ириса, Надя надела венок на голову и склонилась к небольшой заводи, чтобы посмотреть на свое отражение. Из воды на нее смотрела кареглазая девочка с темными бровями и ямочками на щеках. На растрепанных коротких кудрях красовалось нелепое подобие венка с торчащей из него во все стороны травой. Из-за обстриженных волос отец перестал ее называть «барышней», Наде было немного обидно, ведь он единственный видел в ней что-то девичье.
Надя состроила рожицу своему отражению — вот страшилище-то! Если бы она была красивой, у нее, наверное, было бы много подруг. Так ей казалось. Лицо Нади стало грустным, и тут рядом с ней на водной глади появилось еще одно лицо — такое безобразное, что девочку охватил ужас.
Зрелище было настолько отталкивающим, что Надя не могла пошевелиться от сковавшего все ее тело страха. Девочка крепко зажмурилась и стала глубоко дышать, чтобы успокоиться. Лишь спустя несколько минут она осмелилась открыть глаза — отражение рядом с ней исчезло. Надя осторожно обернулась, но никого не увидела позади себя. Она судорожно вздохнула и решила, что на сегодня хватит, пора идти домой.
Выбираясь с берега, Надя услышала из зарослей странный звук. Звук напоминал то ли пение, то ли мычание, так как слов песни было не разобрать. Но это был человеческий голос, Надя была в этом уверена.
Бросившись наутек с берега, она поскользнулась на мокрой траве и упала. При этом она услышала, как пение в кустах резко оборвалось, и кто-то, пока что невидимый, начал пробираться из зарослей в ее сторону. У Нади снова перехватило дыхание от страха. Боль в ноге не давала ей подняться с земли. Надя впилась ногтями в землю и задрожала всем телом. Неужели, это она — кикимора, о которой рассказывал Тимофей? Что же с ней теперь будет? Кикимора утопит ее? Съест? Сделает своей слугой?
— Помогите! — закричала изо всех сил девочка.
Никто не откликнулся на ее зов. Лес был пуст, и его некогда приветливая и успокаивающая тишина внезапно показалась зловещей...
Нечто приближалось к Наде все ближе и ближе. Еще пара секунд, и ее жизнь, вероятно, закончится. Кусты перед Надей зашевелились и перед ее взором предстала она...
Она была довольно высокого роста. Безобразное лицо, словно собранное из лоскутов бугристой кожи, точно такие же руки и ноги. На ее лице не было ни бровей, ни губ, ни носа — торчащая изо рта челюсть напоминала звериный оскал, на месте носа виднелись лишь два отверстия. А глаза ее Надя узнала — это ее она видела здесь в прошлый раз.
Более омерзительного зрелища Надя в жизни не видела, хотя она насмотрелась на множество неприглядных и даже страшных мальчишеских ран. Неужели, это и есть настоящая кикимора?
Казалось, Надя забыла, как дышать, она не могла пошевелиться, но и взгляда отвести от безобразной девушки не могла. А та, в свою очередь, подходила к ней все ближе и ближе, медленно и осторожно продвигаясь вперед.
На ней было светлое льняное платье, подвязанное на талии поясом. Единственным, что не пугало в ней, были волосы, которые мягкими пшеничными волнами падали на плечи девушки и спускались ниже — до самого пояса. И вдруг Надя увидела цветы, вплетенные в локоны этого жуткого существа. Непонятно, что больше шокировало ее в тот момент — безобразное лицо или эти прекрасные цветы в волосах, которые так не вязались с внешностью страшилища.
Подойдя к Наде почти вплотную, девушка остановилась и присела рядом с ней. Надя не могла понять по ее безобразному оскалу, какое у нее выражение лица, и что у нее на уме. Она сидела на земле бледная, напуганная, и чувствовала, что еще немного, и ее стошнит от отвращения и страха.
Надя взяла с земли палку и угрожающе замахнулась. Но тут девушка вытянула перед собой руки — на ее ладонях лежал венок, искусно сплетенный из рогоза, таволги и купальниц.
Венок был так красив, что Надя уставилась на него, удивленно подняв брови и раскрыв рот. А девушка легким движением руки надела венок ей на голову, потом встала и скрылась в кустах рогоза так быстро, что Надя даже не успела опомниться.
Дома Надя рассматривала венок, подаренный ей речной девушкой. Ни одна из деревенских девчонок не умела так искусно сплетать между собой цветы и травы. Венок был поистине прекрасен. Надя то и дело надевала его на голову и представляла себя невестой. И ей даже на миг показалось, что она красива...
Страх, ужас, оцепенение, которые охватили Надю на берегу Живички, вмиг исчезли после того, как она прибежала домой. Нога, которой она ударилась во время падения, немного болела, но Надя не обращала на это внимания. Она не разгадала тайну речной кикиморы, но теперь точно знала, что эта кикимора вовсе не злая и не хочет кому-либо навредить.
Через несколько дней Надя снова побежала на речку. В этот раз она взяла с собой подарок для кикиморы — завернула в тряпицу несколько кусков ржаного хлеба и пару вареных яиц. За деревней Надя на минуту остановилась, задумавшись, а потом наклонилась и нарвала целую охапку ярких полевых цветов.
В этот раз речная девушка вышла к Наде почти сразу же. Надя, хоть и вздрогнула, но уже не от страха, а от неожиданности. Как и в прошлый раз, ее гипнотизировало безобразное лицо, и она не отрываясь смотрела в прозрачную зелень глаз кикиморы.
Когда кикимора подошла и села рядом с Надей на траву, та догадалась отдать ей свои подарки. Девушка посмотрела внимательно на Надины дары, обнюхала их, хлеб и яйца отложила в сторону, а букет цветов покрутила немного в руках, а потом начала быстро перебирать пальцами, сплетая цветы и травы между собой.
Она замирала лишь на доли секунд, для того чтобы понять, как лучше расположить их по цветам. Надя, как зачарованная, смотрела за движениями обезображенных рук и удивлялась — как она, эта девушка, такая некрасивая внешне, может видеть вокруг себя столько красоты. Странно, что никогда до этого момента Надя не замечала, насколько могут быть красивы обычные полевые цветы...
Закончив плести, девушка полюбовалась своей работой и осторожно надела венок Наде на голову, поправив ее растрепанные кудри. Надя не могла определить выражение ее лица, но ей показалось, что глаза ее улыбаются. И тут Надя тоже улыбнулась и заметила, что ей совсем не страшно. Страх ушел навсегда, уступив место другому чувству...
С тех пор Надя стала наведываться к Живичке и ее загадочной обитательнице почти каждый день. Парни обижались на нее за то, что она перестала дружить с ними и участвовать в их играх и забавах, и иногда ей приходилось выжидать, пока они уйдут подальше от ее двора, чтобы бежать в лес незамеченной. Она никому не хотела рассказывать про свою новую тайную подругу.
Подруга... Неужели у нее и вправду появилась подруга? Пусть и кикимора, пусть и безобразная, но подруга. Надя улыбалась от этих мыслей и бережно хранила от всех свою тайну. Братья и все домашние заметили, что их «синичка стала гораздо веселее чирикать», но истинных причин Надиного счастья они не могли даже предположить...
Надя постепенно училась понимать, что хочет от нее кикимора. Ее мычание и жесты имели разные интонации. Они бродили вдвоем по лесу в окрестностях реки, собирали ягоды и цветы, прислушивались к птицам. Но больше всего они полюбили заплетать друг другу волосы, вплетая в них цветы и травы. Любуясь своим отражением в воде, Надя видела, что не так уж она и несимпатична. Наоборот, из воды на нее смотрела довольно милая девчонка. Но и кикимору Надя перестала называть про себя «страшилищем», ее лицо уже не казалось Наде таким отталкивающим. А какие красивые и выразительные были ее глаза, сколько природной грации было в ее движениях!
Надю тянуло к речной девушке, несмотря на ее отталкивающую внешность. И вскоре она поняла, почему — она чувствовала от нее любовь и заботу, которые так редко проявляла к ней мать. Что-то родное, сестринское было в том, как осторожно кикимора расчесывала Надины волосы, как мазала ей соком растений ушибы и синяки, как выслушивала ее переживания, как провожала до края леса и смотрела ей в след, когда Надя возвращалась домой.
— Знаешь, хоть ты и кикимора, но я все равно люблю тебя, как родную сестру! — призналась однажды Надя, когда они, напившись холодной родниковой воды, сидели на берегу, прижавшись друг к другу, — у меня ведь никогда не было подруг. Они всегда меня сторонились. Ты первая, кто полюбил меня и стал со мной дружить.
Кикимора молчала, но Надя была уверена в том, что она понимает каждое ее слово. Надя взяла девушку за руку и заглянула ей в глаза:
— Знаешь, я всегда мечтала, чтобы у меня была сестра, так вот... Отныне ты — моя речная сестра... Лучшая сестра, которая у меня могла бы быть!
Две слезинки покатились по безобразному лицу, Надя вытерла их своей ладонью и обняла речную девушку так крепко, как обнимают родных сестер.
— Говорят, ты, синица, каждый день в лес бегаешь. Скажи на милость, зачем? — спросил отец, сурово сдвинув кустистые черные брови.
Надя замялась слегка, но быстро нашлась, что ответить родителю:
— Мне с мальчишками играть больше не интересно, они все только бегают, да дерутся. А девочки меня в свои игры не берут. Вот я в лесу себе домик и построила, у меня там и куклы есть, папа. Хочешь, пойдем покажу?
— Домик у нее в лесу! А вот мальчишки соседские другое говорят, дочь! Они мне твердят, что тебя кикимора околдовала, и что ты ей подарки каждый день носишь, и скоро настанет день, когда утянет она тебя за собой на дно речной заводи.
Надя похолодела от таких слов и от строгих взглядов родителей, обращенных на нее. Она же всегда так старательно пряталась от парней — как они ее выследили? И много ли видели?
— Чтобы впредь сидела дома и училась у бабушек уму-разуму! А не шаталась по лесам! — рявкнул на дочь Петр, и Надя, стыдливо опустив глаза, покорно кивнула ему в ответ.
Весь вечер Надя ходила сама не своя, она думала, как сообщить речной сестре, что какое-то время не сможет навещать ее, по крайней мере, пока отец не остынет. Полночи она ворочалась в постели, тревожные мысли мешали ей спать. А утром к ней в окно постучали. Выглянув, Надя увидела маленького Андрюшу.
— Надь, а Надь? Леденец дашь? А я тебе взамен тайну расскажу!
— Нет у меня никакого леденца, Андрюша, видишь же, я дома наказанная сижу... — грустно ответила девочка.
— Ну смотри, как знаешь, — ответил пацаненок, взял в рот травинку и пошел дальше по улице.
— Эй, Андрюша, подожди, — вдруг закричала ему в след Надя, — а пряник подойдет?
— Подойдет, почему нет, — ответил довольный Андрюша и снова подошел к Надиному окну.
Надя открыла свой сундук, который отец смастерила ей для будущего приданого, и достала со дна небольшой сверток. Пару месяцев назад отец привез ей пряник из города, она его берегла для особого дня. Похоже, этот день настал...
Отдав пряник Андрюше, и посмотрев, как он сразу же откусил от него добрую половину, Надя нетерпеливо воскликнула:
— Ну, говори же скорее! Что за тайна?
Андрюша проглотил пряник, громко и довольно рыгнул, и только потом заговорил:
— Парни ушли на Живичку кикимориху твою бить.
— Что? — только и смогла вымолвить побледневшая, как мел, Надя.
— Что слышала! Кикимориху ушли бить. Нечего ей делать в наших лесах. Вон тебя как приколдовала! Того гляди ты тоже скоро кикиморихой обернешься.
Андрюша подкинул вверх остатки пряника, ловко поймал его и засунул целиком в рот. Потом развернулся и убежал от Нади, которая стояла у окна, раскрыв от изумления рот. И что же теперь делать? Как ей предупредить речную сестру о том, что ей грозит опасность?
От волнения Надю стала бить дрожь. Отец запретил ей выходить из дома. Если она уйдет, ей точно не поздоровится, бабушки обязательно расскажут ему об этом. Но как тогда остановить глупых мальчишек? Как защитить сестру? Она же такая добрая, такая доверчивая, такая беззащитная перед людьми... По щекам у Нади потекли слезы, она стала бить кулаками по подоконнику, впервые в жизни ощущая свое бессилие...
Немного успокоившись, Надя решила все-таки отправиться в лес. По-другому она не могла. Заглянув к бабушкам, которые пряли шерсть, сидя рядом на лавочке, Надя громко прокашлялась, чтобы привлечь к себе внимание.
— Я сейчас уйду. Человеку, который мне дорог, грозит опасность, и я должна помочь. Если вы скажете отцу, что я убегала, то домой я больше не вернусь, так и знайте... Убегу в соседнее село и буду скитаться сиротой. И вы будете в этом виноваты, — сказала так и, не дав бабушкам опомниться, выбежала из дома.
Подбегая к устью реки, Надя поняла, что опоздала... С берега слышались крики, гиканья и громкие вопли Саньки Рыжего:
— Бей ее парни, стреляй!
У Нади замерло сердце, когда она увидела всех своих друзей, которые стеной стояли на берегу. А напротив них стояла одинокая фигура — тонкая, почти прозрачная, закрывающая окровавленными пальцами лицо, по которому тонкими струйками стекала кровь. Тонкое льняное платье алело на солнце яркими пятнами.
Надя закричала, кинулась на Саньку, вцепилась в его вихры, как дикая кошка, а потом принялась бить так, как никогда в жизни не била — с яростью, с остервенением, как будто это был ее последний бой.
— Парни, крутите Надьку, ее кикимориха заколдовала, она не соображает, что делает, — завопил Санька, пытаясь высвободиться из рук Нади.
Со всех сторон Надю стали хватать парни, они пытались оттащить ее от своего главаря. Но сделать это было не так-то просто. Могучая сила кузнеца Петра жила и в его детях, даже в маленькой и хрупкой на первый взгляд Наде.
Санька с Надей упали на землю и кубарем покатились вниз с откосого берега. Не замечая ничего вокруг, Надя колотила парня по лицу и груди. Так, вцепившись друг в друга, они упали в речку. Ледяная вода обожгла кожу, но Надя ни на секунду не ослабила крепкой хватки.
— Да перестань ты, дикая! — кричал Санька, из разбитой губы которого текла кровь, — мы тебя спасти хотим, дура!
— Отпущу, если пообещаешь уйти отсюда сейчас же! — вопила в ответ Надя.
— Уйдем! Только если и ты с нами уйдешь! Я тебя кикиморихе этой не отдам! Я же тебя, дуру такую, люблю! — прокричал Санька, утирая нос кулаком.
Надя замерла, отступила от Саньки на шаг, обернулась на остальных парней, которые в нерешительности стояли по колено в воде, потом посмотрела на сестру — девушка сидела на земле, по-прежнему прижимая обе руки к лицу. Ее прекрасные волосы были выпачканы запекшейся кровью, а к виску прилипла ромашка — одна из тех, что вчера приносила ей Надя...
Надя закрыла глаза, глубоко вздохнула и сказала:
— Хорошо. Мы уйдем отсюда все вместе.
Санька вылез из воды, махнул ребятам рукой, и они, нехотя, пошли друг за другом к тропе, идущей из леса.
Только сейчас Надя почувствовала, что она не чувствует ног, так сильно они замерзли в воде. Кое-как выбравшись на берег, она умыла распухшее лицо, посмотрела еще раз на неподвижно сидящую сестру, и поплелась за Санькой.
Мальчишки рассказали ее отцу о том, что произошло сегодня на Живичке — они гордились тем, что чуть было не забили до смерти камнями страшную кикимору, которая и на человека-то не похожа. А еще они спасли Надю — насильно вывели ее, околдованную, из леса. По их меркам, это был поистине геройский поступок.
Вероятно, Наде не удалось бы избежать самого строгого наказания, но, когда Петр пришел домой, девочка лежала в постели и металась в бреду. Тело ее горело огнем, она никого не узнавала и повторяла только одну единственную фразу:
— Она же моя сестра...
Бабушка Анисья несколько дней и ночей прикладывала к голове больной Нади компрессы из целебных трав, вливала ей в пересохшие губы настои и снадобья, читала над ней молитвы и заговоры, но жар не спадал. Петр места себе не находил от переживаний, подолгу сидел у постели дочери и гладил своей огромной натруженной рукой короткие, непослушные кудри.
— Точно колдовство это, Петенька, — шептала ему каждый раз Анисья, — ничего ей не помогает. Не иначе, как и вправду околдовала ее кикимориха речная! Правду тебе парни сказали.
Петр ходил из угла в угол, слушал хрипящее дыхание дочери, а потом не выдержал, пошел на Живичку один, взяв с собой только одну-единственную вещь — острый кинжал, принадлежащий еще его отцу.
Отсутствовал Петр совсем недолго. Но вернулся он домой другим человеком — постаревшим, осунувшимся и глубоко несчастным.
— Что случилось, Петенька, сынок? — взволнованно спросила Анисья, положив морщинистые руки с крючковатыми пальцами на поникшие плечи Петра.
Петр ничего не ответил матери, лишь закрыл лицо ладонями и зарыдал так отчаянно, как будто хотел вместе со слезами излить из своей души всю ту вину и боль, которыми она была переполнена.
Из рук его выпал и покатился по полу деревянный коловрат, оберег, подвешенный на льняную веревку...
Вскоре Наде стало лучше. Жар спал, она пришла в себя, стала есть по несколько ложек бульона, правда от слабости еще не могла вставать с постели — ноги дрожали и отказывались держать ее. Все домашние вздохнули от облегчения. В последние дни они места себе не находили от беспокойства.
Как-то вечером к Наде зашел отец. Девочка внимательно посмотрела на него и испугалась — ее отец, могучий кузнец-богатырь, словно постарел на несколько десятков лет, пока она лежала в постели больная.
Присев рядом с дочкой, Петр рассказал ей о том, как сильно испугался за нее и о том, как пошел к речке Живичке, чтобы отомстить хитрой кикиморе за ее колдовство. Рассказал также и о том, как испугался, увидев в зарослях рогоза безобразное лицо, о том, как всадил кинжал кикиморе в грудь, надеясь разбить тем самым злые чары, опутавшие Надю, и как увидел на шее бездыханной девушки деревянный оберег — коловрат. Его коловрат...
Надя тихо плакала, и вместе с ней плакал могучий кузнец Петр. Они не стеснялись своих слез, солеными потоками стекающих по щекам. Обоим казалось в тот момент, что им не вынести такой сильной, разрывающей сердце, боли и такого, холодящего душу, одиночества...
— Она, действительно, околдовала меня, папа. Только чары эти были любовью. Эта девушка любила меня — так, как никто никогда не любил... Она никакая не кикимора! Она была моей подругой. Она была моей... сестрой! Да! Самой настоящей сестрой...
Петр опустил голову, тяжело вздохнул. Никогда в жизни Надя бы не подумала, что такой сильный мужчина, как ее отец, умеет плакать. А потом Петр повернулся к дочери и сказал:
— Все именно так, синичка. Она была твоей сестрой...
... Семья у молодого кузнеца Петра Синицына была всем на зависть — хозяйственная и умная жена, пятеро сыновей-помощников и красавица-дочка Любава.
Дочку Любавушку Петр любил больше жизни: такая она была умница и такая красавица, что не описать словами — русые косы, белая кожа, румяные щеки, зеленые глаза, длинные ресницы. Смотреть — не насмотреться!
Работа у Петра спорилась, жена уважала и заботилась, сыновья слушались и помогали во всем, а дочка Любавушка с каждым днем все больше расцветала, словно цветок редкой красоты.
Но счастье человеческое непредсказуемо и непостоянно. Вот и в семье Синицыных случилось горе — не уследили за Любавой бабушки, она пришла из любопытства в отцовскую кузницу, посмотреть что там да как, споткнулась ненароком и опрокинула на себя котел с кипящей смолой. Пётр её голыми руками подхватил, выбежал из кузницы, но, как помочь — не знал. В страшных муках девочка погибала на его обожженных руках. Тело и лицо ее превратились в сплошное кровавое месиво.
Сердце могучего кузнеца в тот миг разорвалось на части, не мог он вынести этой боли, и побежал с Любавой на руках за деревню, через лес, к маленькой речушке Живичке.
Старики говорили, что раньше на речке этой жила старуха-колдунья, которая умела речной водой лечить недуги и даже оживлять погибших. Издавна воду в речке считали живой.
Много лет прошло с тех пор, давно уже старуха не выходила к людям, и былая сила речки Живички постепенно стала забываться. Но Петр все помнил...
Он помнил, как его, маленького мальчишку, принес к истоку реки отец. Петр истекал кровью: в мастерской на него упал плуг, пронзив тело насквозь в нескольких местах и раздробив кости.
Отец тогда положил трясущимися руками искалеченного мальчика в воду, поплакал над ним, и ушёл прочь. Петр умирал в одиночестве в страшных муках.
И вот, когда мальчик сделал свой последний вдох, появилась она — речная колдунья. У нее были длинные, седые волосы и темные, словно подведенные углем, глаза. Она положила на лицо Петра свою холодную и влажную ладонь, и внезапно его муки отступили, а по телу разлилось удивительное тепло. Как будто старуха наполнила его изнутри жизнью. Последнее что запомнил Петр — приятное покачивание прохладных вод маленькой речки вокруг него...
Через три дня Петр вернулся домой: живой и здоровый. О страшных увечьях напоминали лишь небольшие шрамы на теле, да деревянный оберег-коловрат, подвешенный мальчику на шею речной колдуньей.
... Вот и теперь Петр принес Любаву к устью речки Живички. Положил обожженное, обезображенное тело в холодную воду и заплакал. На свои руки ему было наплевать, он, как будто, совсем не чувствовал боли. Петр не знал, зачем оставляет здесь свое погибающее дитя, ведь старуха, наверняка, уже давно умерла. Но человек всегда верит в чудо, особенно в страшных ситуациях. Верил в чудо и могучий кузнец Петр. Сняв с шеи свой оберег, подаренный ему когда-то речной старухой — резной коловрат на льняной веревке, он повесил его на шею девочки. А потом ушел, не разбирая дороги от слез, застилающих его глаза.
А потом Петр ждал. Но Любава так и не вернулась домой: ни через три дня, ни через три года...
После случившейся трагедии почти полгода Пётр в кузницу заходить не мог, чуть рассудок не потерял от отчаяния и горя. Ходил по дому из угла в угол с обмотанными тряпками руками. Анисья тогда отпаивала его заговоренной травой и, как умела, лечила обожженные руки.
Руки зажили, душевные раны затянулись, да и старший сын Пётр плохо справлялся в кузнице один, нужно было еще многому научить его. Петр дал себе обещание ради сыновей не вспоминать о погибшей дочери, вот так — взять и забыть о ней раз и навсегда.
А через несколько лет в семье Синицыных снова родилась девочка. На радость братьям и Петру. Он назвал ее Надежда, потому что до сих пор надежда на лучшее жила в его раненом сердце.
***
...Любаву похоронили на кладбище рядом с родными Петра. Каждое лето Петр клал на могилку дочери полевые цветы и подолгу сидел там, разговаривая сам с собой. С каждым годом плечи могучего кузнеца все ниже и ниже клонились к земле. Он так и не смог простить себя и унес в могилу и любовь, и боль, и страшную вину...
Надя выросла и вышла замуж за Саньку Рыжего. Их семейная жизнь протекала спокойно и счастливо. Надя всегда помнила, чему научила ее речная сестра — замечать красоту вокруг, даже в самых обычных вещах, а в людях видеть не блеск нарядов или лица, а их душу.
У Нади родилось три сильных и здоровых мальчика, а последней, на радость родителям, родилась рыжеволосая красавица-дочка — Любава...
Автор: Пирог С Клюквой
