Была у меня любимая тетушка. Тетя Вика. К сожалению, ее не стало несколько лет назад. Был у тети Вики брат, дядя Саша. Замечательный человек, которого любили все родственники и друзья. Дядя Саша не дожил до пенсии два года — скоропостижно скончался. Это было горе всей семьи.
Каково же было удивление многочисленных родственников, которые после его смерти узнали, что он нам не родной по крови. Оказалось, и сам дядя Саша всю жизнь даже не подозревал, что он приемный.
Те родственники, которые знали его историю, никогда и никому и словом не обмолвились, и остальные узнали обо всем уже после его смерти. Хотя это ни на что не повлияло, дядю Сашу сильно любили и уважали. А теперь сама история, рассказанная тетей Викой после смерти брата.
Тетя Вика родилась незадолго до войны в Ленинграде. Когда началась блокада, ей было шесть лет. Далее — с ее слов от первого лица.
Шел первый год блокады. Голодали сильно. Продовольственные нормы были маленькие, но мы тогда еще не знали, что дальше они будут все меньше и меньше. Отец воевал на фронте, а мама работала на заводе. Нас, маленьких детей разных возрастов, родители, уходя на работу, отводили в подобие детского сада, где за нами присматривали три женщины.
Однажды мы полночи просидели в подвале. Бомбили где-то рядом, но наш дом уцелел. Утром выяснилось, что от нашего детского сада осталась одна воронка. Маме надо было бежать на смену, тогда за опоздание можно было попасть под суд. С кем оставить меня, мама не знала. Решили, что я посижу в квартире одна, а мама на работе узнает, куда определят детей. Мама убежала, велев никуда не выходить, а в случае воздушной тревоги взять заранее приготовленную котомку и спуститься в подвал.
Осталась я в квартире одна. Было скучно и немножко страшно. День казался длинным-длинным. На улице моросил, изредка прекращаясь, дождь. Ближе к вечеру я все чаще и чаще подходила к окну. Отодвинув маскировочное одеяло, я в щелку выглядывала во двор, высматривая, не идет ли мама. Жили мы в трехэтажном доме на первом этаже.
И вот, выглянув в очередной раз на улицу, я увидела во дворе, напротив нашего окна, женщину. Ее вид буквально парализовал меня. Она была как солнышко, как принцесса из сказки. Молодая, красивая, в нарядном платье и в туфлях на каблуках. Волосы уложены в красивую прическу. Она стояла и оглядывала двор. Меня так поразил ее вид, что я залезла на подоконник между окном и одеялом и прилипла носом к стеклу.
Женщина увидела меня, ласково улыбнулась и поманила рукой к себе. Я тут же поспешила во двор, переживая, что женщина уйдет. Я так хотела рассмотреть ее поближе! Женщина дождалась меня. Ласково улыбаясь, она повернулась и пошла со двора, маня меня рукой за собой. Я шла с ней рядом, задрав голову, не видя, куда я ставлю ноги и только восхищенно глядя ей в лицо.
Недалеко от нашего дома стоял разрушенный дом. Когда мы поравнялись с домом, женщина указала рукой на небольшую кучу мусора. Я на секунду уставилась на эту кучу, а когда повернулась к женщине, ее не было. Я чуть не заплакала от досады. Стояла и топталась на месте, высматривая, в какую сторону она ушла.
И вдруг боковым зрением увидела, что куча шевельнулась. Страха не было. Подойдя поближе и пнув ногой мусор, я увидела мертвую старушку, лежащую на спине и смотревшую в небо остановившимся взглядом. Покойников я не боялась. К тому времени я уже видела и более страшные вещи. Стояла и думала, что надо сказать маме, когда она придет с работы, чтобы вызвали похоронную бригаду. И вдруг вижу, с другой стороны что-то шевельнулось опять.
Обойдя труп, я увидела, что к боку старушки прижался маленький мальчик. Он посмотрел на меня и снова закрыл глаза. На вид ему было два-три года. Хотя тогда все дети выглядели младше, и только когда смотрел в их глаза, казалось, что перед тобой все повидавший взрослый человек. Мне так жалко стало этого мальчика, что я решила привести его к себе домой.
Я пыталась поставить его на ноги, но он заваливался, как куль. Пришлось нести его на руках. Какая же длинная это была дорога. Я видела невдалеке свой дом, но думала, что никогда до него не дойду. Мальчик был очень тяжелым. Я делала два-три шага, положив ношу на землю, отдыхала, а потом все заново. Когда мы добрались до квартиры, у меня уже не было сил. Положив ребенка на пол, я села рядом. Так и просидела и проревела до прихода мамы, только проверяя, дышит ли мальчик.
Когда пришла мама, то перенесла мальчика на кровать, выслушала меня, и ушла вызывать похоронную бригаду. Позже, когда я уже выросла, мама сказала, что ту старушку убили. Ударили чем-то по голове, обчистили труп, забрав все документы и карточки и засыпали мусором.
Ребенка не тронули. Или рука не поднялась, или не захотели мараться. Вечером я услышала, как мама разговаривает с соседями, что если малыш ночью не умрет, то утром надо отвести его в детский дом. Я устроила истерику маме, что не отдам Сашу (это я так решила его назвать), и если его заберут, я тут же умру. Мама решила выждать несколько дней, а за это время уговорить меня отдать Сашу.
Опустив подробности, скажу, что Саша так и остался у нас. С трудом мама выправила ему метрику и получила на него детскую продовольственную карточку. Саша не помнил, кто он, откуда, сколько ему лет, кто была ему эта старушка. Он вообще до восьми лет не говорил, хотя был очень умным и смышленым мальчиком.
Потом погиб отец на фронте, и к своим карточкам мы стали получать еще и пенсию за отца. Да и мама приносила с заводской столовой баланду, отделяя от себя, чтобы покормить нас с Сашей. А еще через год нас вывезли на Большую землю. И я больше никогда не была в Ленинграде.
Я уже стала стара и многое уже не помню. Но я до мельчайших подробностей помню ту женщину. Все морщинки на лице, складки на одежде, как будто это было вчера. Как-то описала ее Саше, не сказав, где я ее встретила. Саша сказал, что никогда не знал и не видел эту женщину.
Пока могла сама ходить в церковь, всегда ставила свечи за упокой двух женщин. Я не знала, как их звали, но, думаю, Бог понимал, за кого я молюсь. Так и говорила: за упокой души Сашиной мамы и за упокой души Сашиной бабушки.
