Зимнее утро было самым обычным: темнота, как ночью, туман за окном.
Собирая детей в садик, Маша коснулась ладонью лба младшенького:
«Так и есть – температура!»
— Ванечка, ты побудешь дома один? Я только Рому отведу и быстро-быстро вернусь. Потом мы вызовем доктора и будем читать книжку. Хорошо? Ты ведь не боишься остаться один?
— Я узе больсой, я — музик... Мне вот сколько, — и он растопырил три пальчика.
— Да-да, ты уже совсем взрослый! А я бегом в садик и обратно.
Маша даже не стала заходить в магазин, а врача вызвать собиралась по телефону от соседки, поскольку своего не было.
Она так спешила, что захватило дух, и уже перед домом остановилась, чтобы отдышаться, прежде чем подняться на четвертый этаж.
— Мама, а я здесь!
Маша подняла голову и с ужасом увидела, как сын перевесился из открытого окна на улицу.
Она только успела крикнуть:
— Сынок!
Ребенок камнем пролетел до, вычищенного дворником тротуара, и остался лежать неподвижно.
— Ванечка, — шепотом, словно боясь разбудить ребенка, прошептала несчастная женщина. — Ванечка, милый, нельзя так пугать маму, вставай. Мы с тобой сейчас книжку будем читать.
А отовсюду уже бежали люди:
— Ребенок разбился!
— Вызывайте «скорую».
— Мужчины, поддержите мать, видите, она едва на ногах стоит.
...Через полгода, выписавшись из психиатрической клиники, она впервые вошла в квартиру, где уже не было ее Ванечки.
Мать обняла ее, прижала к себе крепко-крепко:
— Доченька, ты должна быть сильной. Наш Ванечка теперь на небесах с ангелами. Я, как только получила телеграмму, отпела его в нашем храме. Поминали Ванечку и в девять, и в сорок дней, и в полгода. Будь мужественной, Машенька. Ты сможешь, я верю.
— Я не хочу быть мужественной, я хочу всегда помнить моего сыночка и плакать о нем.
— Поплачь, это помогает. Но надо жить дальше. Вот Рома скоро в школу пойдет. Тебе о нем и о муже думать надо.
— Мама, ты ведь не уедешь, не бросишь меня?
— Нет, солнышко мое, я с тобой, я тебя не оставлю.
Мама положила голову Маши себе на колени и гладила ее волосы, успокаивая.
Голос ее журчал, как ручеек. Маше становилось спокойней и она начинала верить, что сердечная незаживающая рана, может быть, когда-нибудь утихнет, а мысли о маленьком комочке на тротуаре перестанут терзать ее бедную душу.
***
Прошло четырнадцать лет. Мамы не стало пять лет назад.
Муж ушел к другой женщине еще раньше, сказав на прощанье:
— Надоело! Иконы в каждом углу. Молятся и молятся! Да нет никакого вашего Бога! Обе вы умалишенные. Я сына заберу, не оставлю с такими фанатичками.
И потянулись месяцы судов...
Рассматривали дело о лишении материнства Ветлицкой Марии три раза.
Но «истец» оказался не настолько примерным семьянином и работником, чтобы ему могли бы доверить ребенка.
А Маша была на хорошем счету в профилактории для металлургов, где работала медсестрой, и хорошая характеристика имела решающее значение.
Матери было оставлено право на воспитание сына.
А бывший муж выехал с новой женой куда-то в Украину, и больше известий о нем не было.
***
...Получив телеграмму от сына: «Жди завтра, прилетаю рейсом NN… Целую. Роман», Мария Тихоновна целый день пребывала в приподнятом настроении.
Она словно порхала по квартире, наводя порядок. Целый вечер лепила пельмени, готовясь к встрече.
«Три года в Морфлоте отслужил...»
Боже, как она скучала, как ждала редкие письма…
Перед призывом ей советовали взять справку, что сын является единственным кормильцем ее – инвалида II группы.
Но Ромка сказал:
— Мама, если не я, то кто? Ты сама меня так учила. И потом, тебе же снова предложили работу в профилактории. Выдержишь... Тебе надо научиться жить без меня. Может разлука поможет. Так нельзя. Ты меня из школы встречала все 10 лет. Хорошо, одноклассники понимающие попались, а то ведь засмеяли бы. В магазин отправишь, а сама сзади за людьми прячешься. Я понимаю, это из-за Ванечки. Но все равно –нельзя так. Если чему-то суждено случиться, ты меня не убережешь. Ты ведь сама мне твердишь: «На все воля Божия». Так дай же проявиться этой воле.
И Мария Тихоновна смирилась. Но все три года она провела в молитвах за сына. И душевное умиротворение, наконец-то, сошло на нее. Наступил покой, пришла уверенность, что с сыном ничего худого не может случиться.
И вот он прилетает.
— Слава Тебе, Господи!
В дверь позвонили.
Она не ждала Рому так рано. Хоть самолет по времени уже должен был прилететь, но ведь еще дорога от аэропорта занимает два часа. Нет, это не он.
И действительно, вошла соседка, баба Шура, которая непостижимым образом узнавала все новости раньше всех и спешила оповестить соседей.
— Тихоновна! Ты слышала, горе-то какое! «ИЛ-18» разбился на подлете к полосе. В живых только пять человек осталось! Ну, я дальше побежала… оставайся с Богом.
Мария продолжала автоматически водить губкой по кухонному столу.
— Надо же, вечно эта женщина настроение испортит! Глупость какая. Если бы что-то случилось, по радио бы передали.
Она включила радио:
"...просим соблюдать спокойствие. Встречающих другие рейсы просим дневной электричкой отправиться в город. Аэропорт будет закрыт до особого распоряжения. Повторяю: на подлете к посадочной полосе потерпел крушение самолет «ИЛ-18», выполнявший рейс N... Оставшиеся в живых: бортмеханик, стюардесса, мужчина примерно 40-45 лет и девочка 3-4 года. В сознании только ребенок, но она не может назвать родителей. Просим тех, кто ожидал прилета взрослых с ребенком такого возраста, обратиться в отделение милиции к дежурному. Передаем список пассажиров, зарегистрированных на потерпевший крушение рейс: Антонов Е.К., Баринова Н.И., Ветлицкий Р.К...
— Ромочка, сынок! Нет, я не верю! Господи, я столько молилась! Ведь это неправда?! Неправда?! Господи, что это я?.. Прости меня, Боже за мои сомнения!.. Да, я верю, Ромочка жив. Он скоро будет дома. Пусть не сегодня. Но он жив, я знаю.
Утром персонал профилактория был потрясен появлением на работе Марии Тихоновны, спокойно одевавшей белый халат.
— Зачем вы пришли? Мы все скорбим вместе с вами. Вам, наверное, сейчас надо заниматься похоронами? Мы вам поможем, в чем только будет необходимость. Рассчитывайте на нас.
— О чем это вы? Какие похороны? У меня скоро сын из армии вернется — радость!
Одна из сестер недвусмысленно повертела пальцем у виска:
— Опять!.. В больницу бы ее...
Но тут зазвонил телефон, приглашали Марию Тихоновну.
— Кого опознать? Какие фрагменты? Сговорились вы, что ли? Я его не узнАю, не узнАю! Можете за мной приехать, но я все равно его не узнАю! Это не мой сын! Не мой! Мой сын жив!
В морге она со страхом смотрела на останки молодого человека. Головы не было. Только части туловища и одна рука. Показали ей и куски шинели, погон ВМФ.
— Нет, Господь сохранил мое дитя. Это не он.
— Да, как же вы так уверены? Ведь он должен был лететь этим рейсом. И форма...
— А кисть руки? Смотрите, какая она широкая… крепкая, — спорила она. — А ведь у моего Ромочки ручки были другие – почти детские...
— Но ведь прошло три года, даже больше – он возмужал.
— Я же уже сказала – это не мой сын! — Мария Тихоновна смотрела холодно. — Мне очень жаль этого юношу. Прими Господь его душу! Но это не Роман.
Все только руками развели.
На похороны она не поехала.
На четвертый день Мария отдыхала, потому что ее чуть ли не насильно отправили в отпуск.
Прочитав утреннюю молитву, женщина поднялась с колен.
В дверь позвонили.
Со стучащим сердцем она трясущимися руками откинула цепочку и открыла дверь.
— Мамочка, милая, как ты, наверное, переживала! Прости меня. Это все из-за цветов. Я уже зарегистрировался на рейс, но вдруг подумал, как хорошо было бы привезти тебе живые цветы. Пока бегал, искал, самолет уже улетел. Какой-то тоже морячок вместо меня улетел. Я места себе не находил.
В аэропорту суматоха, никуда не достучишься, никому дела до меня нет. Только погибшие и их родственники всех интересуют. Да я и сам был в такой растерянности. Напросился к одним людям позвонить, чтобы тебя успокоить, но ни одного телефона знакомых не вспомнил! А дома у нас его и не было никогда. Надо было телеграмму дать. Только в самолете уже об этом подумал. Так за тебя волновался – совсем голову потерял. На вот – это тебе!
И он протянул матери три пунцовые, уже немного подвядшие, но все еще такие прекрасные розы.
Автор: Зинаида Санникова
