– Ой, я бы так не смогла. Свихнуться можно с лежачими больными! Человек, как овощ делается. Сдавать их надо в специальные места! И не смотри на меня так, Люба! Чего миндальничать-то? Вон, животных усыпляют. И ничего. А мы все такие гуманные. В Японии стариков вообще в лес на гору уносят… далеко и там оставляют. А еще... – хотела продолжить Антонина.
Но Любаша ее перебила:
– Тонь, ты бы хоть постеснялась такое говорить! Мама же это наша! Какая гора, какой лес? Совсем с ума сошла!
– Ну, во-первых, мама эта не «наша», а ваша. Она мужа моего – брата твоего и твоя мать. Что, согласись, большая разница. Во-вторых, будь даже моя, я бы тоже определила ее куда надо, когда бы она такая стала. Люба, ну, ладно, ухаживать за малышами. Они ж сладенькие такие! А когда взрослый становится беспомощный? Извини меня, запах и все такое! И надежды нет!..
Да, я еще спросить хотела. Жилье-то матери теперь кому? Ну, в смысле, раз ты ее к себе-то забрала? Квартира-то стоит – пустует. Я думаю, надо ее продать. Пока цены не опустились. У нас же Ваське – вон – учиться надо. Петька жениться хочет. Вообще, по сути, нам жилье нужнее. Ты дочку поздно родила. Когда она у тебя еще вырастет? Вот, по-человечески, отказалась бы ты в пользу брата и... – Антонина не договорила.
– Любушка! Любочка, где ты, доченька? – донеслось из комнаты.
– Ты иди, Тоня. Мама проснулась, – Люба стала подталкивать родственницу к входной двери.
Голова гудела.
Мамуля себя неважно чувствовала, и Люба не спала уже толком три ночи. Но все-таки подумалось: «А вдруг мама слышала их разговор? Нехорошо-то как!»
Вошла в комнату. Надо окно распахнуть. Запах тяжелый – удушливый. Но маме все холодно – мерзнет. Она ее в шаль закутывает.
На звук шагов мама обернулась. Приподнялась на постели. Волосы чуть поправила.
Люба посмотрела на ее руки: натруженные, а кисть тонкая. И вены бегут узорчатые. Перебирает что-то ручками. Глаза беспомощно глядят в одну точку – не видит мама. Вроде говорят, что на одном глазу может какой-то процент зрения восстановиться. Но Люба уже не верит.
Подошла, привычно поменяла белье, постель. Покормила.
Мама свернулась клубочком и заснула.
А Люба к врачу побежала: спросить, посоветоваться.
Голова была ватная, да и просто хотелось сбежать от проблем.
Долго жаловалась, что улучшений нет, что тяжело.
Врач, импозантный, с бородкой быстро заполнял бумаги – очередь ведь перед кабинетом.
С сочувствием поднял на Любу уставшие глаза.
– Наверное, это... работы много у вас, – вдруг с пониманием спросила она.
– Хватает. А докторов – не хватает. Если бы, барышня, я мог разливать по флаконам одно и то же средство и раздавать его всем желающим, то очередей бы стало меньше и больных тоже, – чуть улыбнувшись, ответил он.
– Какое средство? Его можно достать? – откликнулась с надеждой Люба.
– В том-то и дело, что нет такого средства – это молодость. Так-то вот… – сняв очки, произнес доктор. – Что ж вы сразу загрустили?.. Вот вы устали, жалуетесь. Все понятно. А ваша мама жаловалась, когда вы болели в детстве?.. Когда она вставала к вам среди ночи?
Любаша вздохнула. Память услужливо подсовывала ей веер воспоминаний.
Вот она, пятилетняя, лежит с простудой. Мама берет ее на руки и носит по несколько часов. Тяжело ей, но носит. И чай дает с лимоном, и бруснику где-то достала. Почти полночь была, когда ей морса захотелось. Мама и ушла. В ночь. Вернулась с ягодами. Где взяла? Неизвестно. Под утро температура спала. Любаша уснула, а мама ушла на работу.
И сколько она себя помнила, мама всегда работала в 2-3 местах. Чтобы у нее все самое лучшее было.
А однажды зимой они перед магазином стояли. Там платье было – серебристое мерцающее. И мама так на него смотрела – восхищенно. А потом развернулась, погладила Любашу по щеке, и пошли они дальше, пальтишко ей покупать, ботиночки. Себе мама так ничего и не купила.
А был еще торт. Красивый – бело-розовый. Маленький, правда. Во времена дефицита такой торт был равносилен сказочному подарку. И Любаша его почти весь сама съела. Маме только немножко крема досталось. Глянула на маму виновато… А та ее к себе прижала, мол, ничего дочка, прорвемся, потом еще тортик тебе куплю.
– Дети вырастают и забывают, сколько сил и здоровья отдали им родители, – продолжал доктор. – Вы же были маленькой и беспомощной? Ну, а теперь ваша мама стала такой. И что же теперь?.. Понимаю – устали. Но давайте на минуту задумайтесь, милая барышня. Вот вдруг не станет вашей мамы. Время у вас появится свободное. Не надо будет ночью вставать, ухаживать. Вы будете довольны и счастливы тогда? – с металлическими нотками в голосе проговорил доктор.
– Ничего... Ничего, я... Просто. Вот, значит, что вы советовали, то и будем делать. Вы извините, что я так, я потом приду! – Любаша вылетела из кабинета.
Щеки ее пылали.
«Что она делает? Как это – не станет мамы?! Нет, так не пойдет. Она же... Не сможет без нее. Пусть сама давно взрослая – дочка растет. Только мама… Это все!»
Сколько раз Любаша рыдала, уткнувшись в мамины колени?
И когда что-то случалось, стиснув зубы, терпела, а в голове была лишь одна мысль:
«Ничего, это все скоро закончится. И я смогу пойти домой, к маме. Она утешит, пожалеет. Подскажет, как лучше».
Зазвонил телефон. Яшка – брат.
– Чего тебе? Тонька была уже. Квартиру вам? Да все забирайте, надоели уже… крохоборы. Мама-то так тебя любит! Все беспокоится. Про Яшеньку спрашивает. А ты? Тогда валялся три месяца, кто за тобой ходил? Чего молчишь? Мама! Она нас с тобой одна поднимала, – Любаша в сердцах отключила трубку.
По лужам шла, а не замечала. Слезы по лицу размазывала. Вышла к магазину. Зашла. Смотрит, а там платье серебристое – похожее на то. Любаша ринулась к манекену.
– Одно осталось… только этого размера, – сказала девушка-продавец. – Вам бы побольше надо. Это не налезет.
– Да знаю я! Снимайте, заверните. Не мне это – маме. Она у меня худенькая, – вытерла нос Любаша.
Девушка глазами только похлопала.
То платье... Оно такое же было – нарядное. Сейчас она, Любаша, придет домой и оденет мамочку. По дороге торт купила… такой же, как из детства – бело-розовый. Мама не увидит его. И пусть. Она расскажет, какой он красивый.
Через три ступеньки бежала, чуть не споткнулась. Дверь открыла. Слышит, дочка поет. Любаша в комнату. А Танечка сидит возле бабушки, гладит ее по голове и песенку напевает.
А мамочка улыбается:
– Любонька пришла. Ты иди, дочка. Поспи. Устаешь ты, родная моя, золотая. Совсем я тебя измучила, – мама протянула руку, головой завертела, пытаясь понять, где Любаша.
Комок в горле застыл. Даже дышать стало трудно.
Всем даются испытания. Только вот не все их достойно выдерживают.
А она, Любаша, выдержит, чего бы ей это не стоило.
– Мама! – она подошла и тихо уткнулась в руки матери.
Вот оно – то нежное и сладкое ощущение.
Живы родители – мы дети. Нет их – сироты.
Сколько бы лет вам не было – это неважно.
Любому нужна мама.
– Мам, я ж тебе платьице купила. Как то, в витрине тогда – серебристое. Помнишь?.. И торт. Сейчас мы оденемся и чай пить будем. Ох, и красавица ты у меня станешь! – Любаша принялась распускать мамины волосы.
А та бережно теребила платье и робко так улыбалась.
Маму одели. Любаша ей волосы уложила. Танечка сбегала за духами, губки бабушке подкрасила и чайник поставила.
Вспоминали всё, чай пили.
И Любаша думала, какая же мамочка красивая! Лицо доброе безмятежное. Нет почти сейчас таких лиц. Уходят они вместе с теми поколениями. Как бы плохо и больно маме не было – ни единой жалобы, ни стона.
Тут стук в дверь.
Открыли. Братец Яша на пороге. Цветы в руках держит… и ананас!
– Ананас-то зачем? Яша! – всплеснула руками Люба.
– Так это… Мама однажды покушать его хотела. А денег тогда не было. Вот я... хочешь, каждый день ананасы приносить буду? Ты прости меня, Люба. И Тоньку прости. Не обращай внимания. Вот вредная баба! Ну, ее. Пусть мамуля живет долго. Не нужны мне никакие метры. Получше ей станет – обратно к себе от тебя переедет. Также будем на пироги в гости ходить! – ответил Яша.
В комнату вошел. И все восхищался платьем маминым.
А та смеялась, смущаясь. Словно и не болела.
Другие дни у Любы начались. Она вдруг представила, сильно так, до крика, до боли, что стало бы, не будь мамы.
И теперь боролась за каждый день ее на этом свете… отчаянно, изо всех сил.
– Все боялась, что приду, а мамочки нет. Стала она совсем, как ребенок – я ее купала, заплетала. И шептала: «Только живи! Пусть в любом виде. Лишь бы рядом!» – так говорила она всем родным и знакомым.
Любаша прогнала из дома ощущение безысходности и горя. Старалась чаще улыбаться. Рассказывала маме смешные истории. Говорила, что совсем скоро та встанет на ноги. И превращала каждый день в маленький праздник: то шаров с Танечкой надуют да развесят, то караоке споют.
Мама очень песни любит! И у самой голос прекрасный, сильный! Им подпевать стала.
– Любочка. Что-то желтенькое на тебе, да? – однажды спросила мама.
Любаша выронила тряпку из рук.
На ней и в самом деле было желтое платье в мелкий цветочек.
– Да ты видеть немного стала. Господи, счастье-то какое! Мамочка! – кинулась она к ней.
Понемногу, по стеночке, мама даже начала ходить.
И не было большей радости для Любаши.
Конечно, в квартиру свою она ее не отпустила.
Пусть вместе. Рядом. Мало ли что.
– Так и будем жить три девочки: я, ты и Танечка. Столько же всего успеть надо! Ты ж меня стряпать хотела научить – формы для хлеба так и лежат. А у меня всегда пироги подгорают. Готовлю отлично, а с выпечкой вот неувязка какая-то. Яша обещал прийти, – целовала маму Любаша.
Брат пришел. Он у них здоровенный – под два метра. И сильный. Мама его, шутя, «медвежонком» называет.
На руках маму во двор вынес, на скамейку посадил. Сам рядом устроился.
Залюбовалась Любаша, что мамочка у них такая аккуратненькая. В пальто новом, в шапочке красивой. Как куколка.
И впервые успокоение пришло. Один шажок, другой. Все поправимо, все достижимо. Только живи, мамочка. Только бы слышать твой голосок. Каждый день. Потому что в тебе – жизнь и сила наша. Так и цветок не сможет без воды и солнца. Скукожится, пропадет. А в матерях – и вода, и солнце, и свет.
И что пожелать вот тут можно? Пусть всегда бьются сердца матерей наших. Побольше им заботы и тепла от детей своих. Букетики цветочков в ненастный день, платьице, которое пусть уже и надеть-то некуда. Но любая женщина ему рада. И в любом возрасте – флакончик духов.
И самые главные слова, которые надо говорить при жизни:
– Я люблю тебя, мамочка! Только будь всегда, мамочка! Ты самое лучшее, что есть в моей жизни, мамочка!
Автор: Татьяна Пахоменко
