-Ну, вот и кончилась, Верочка, твоя жизнь. — вслух, сама себе, сказала баба Вера, широко открытыми глазами вглядываясь в толщу бурлящей воды под мостом.
Река была холодная и страшная, клубилась чёрной пенной шапкой у столбов моста, поднимала обжигающий пар у своих берегов, и, равнодушная, неслась дальше. Ей не было никакого дела до Верочки, стоявшей на мосту, и считавшей, что её некогда счастливой жизни пришёл конец.
А ведь когда-то всё было по другому и баба Вера и подумать не могла, что будет вглядываться хмурой, осенней ночью в равнодушную пасть реки и мечтать только об одном — не бояться совершить последний шаг в такую манящую бездну.
Когда-то всё было по другому — был муж, любимая работа и Юлька, весёлая, озорная заводила — дочка, в которой и строгий Серёженька, и сама Верочка души не чаяли.
Всё началось со смерти любимого мужа. Про таких, как он, говорили «сгорел на работе». Сергей занимал неплохую должность в крупном конструкторском бюро и ради них — Верочки и Юльки днями и ночами корпел над чертежами и проектами. И однажды утром, собираясь на работу, схватился за сердце и сполз по стенке, скрипя зубами от боли. Испуганная Верочка вызвала скорую помощь.
В больнице умирающий муж сказал ей: «Ты смотри, Верка, девку не разбалуй. Она и так споваженная. Будет верёвки вить из тебя. Построже с ней, иначе не миновать беды».
Как в воду глядел муж — после его смерти Верочка замуж больше не вышла, хоть и кавалеров было много, растила Юльку в любви и достатке, благо, зарплата позволяла, и не замечала, как превращается её красавица и умница в махровую эгоистку, которая нуждается то в новой кофточке, то в брючках, да подороже и покрасивее.
Классная руководительница в школе намекала Верочке на то, что дочь надо брать в ежовые рукавицы, но Верочка только вздыхала: «Она же одна у меня, как же мне её не баловать. И без отца она...» На что молоденькая учительница с твёрдым взглядом и гладко причёсанной головой произнесла: «А вот отец девочке как раз не помешал бы.»
Рано начала её Юлька с парнями хороводиться, потом курить да алкоголь пробовать. С личной жизнью у неё всё не складывалось — нормальные, пообщавшись, сами уходили, а толклись возле неё только всякие пропойцы да урки. И бесполезны были слова матери о том, что ни к чему хорошему это не приведёт, никакие уговоры на Юльку не действовали. А когда она всяких приблуд домой водить начала, вот натерпелась Верочка страху — пряталась у себя в комнате, закрывшись на два замка и не спала всю ночь, слушая раскатистый хохот пьяных мужиков, да Юлькины похотливые взвизгивания.
Очень быстро некогда уютная квартирка превратилась в самый настоящий притон. А Юлька, которая превратилась к тому времени в громогласную сорокапятилетнюю бабищу весом в девяносто килограмм, начала ещё и мать поколачивать, обвиняя её в своей несложившейся жизни. А Верочке и пойти некуда — всю жизнь положила на Юльку, ни подруг не заводила, ни знакомых, да и на пенсию к тому времени уже вышла.
Соседям до неё и дела нет — ну и что, что ходит тихонькая старушка с третьего этажа день через день с фингалами на лице. И оставалось только бабе Вере плакать в своей комнате и молить равнодушного Бога, чтобы отправил её быстрее к Серёженьке.
Это случилось в октябре, в один из хмурых, нерадостных дней. Вернее, ночью. Баба Вера, мучившаяся в комнате от жажды, дождалась, когда пьяная компания угомониться и отправилась на кухню, чтобы набрать воды в кружку. Старалась не шуметь, не шаркать непослушными ногами в старых тапочках.
На диване и на полу увидела пьяные лица, застывшие во сне с равнодушными гримасами. Кругом была вонь перегара, валялись бутылки, объедки каких-то костей и пустые упаковки от «Роллтона» и «Доширака». Содрогнулась, когда увидела, как пьяная Юлька спит на груди огромного, волосатого мужика, скользнула на кухню, налила воды и тут ненароком зацепила бутылку с каким-то пойлом. Бутылка упала на пол и разбилась вдребезги.
От шума проснулась Юлька, подскочила, как ужаленная и, увидев, как из бутылки на пол льётся мутная жидкость, накинулась на мать с кулаками. Рвала ей волосы, била, куда придётся, повторяя: «Выметайся отсюда, старая карга, надоела ты мне, всю жизнь споганила своим нытьём. Квартиру мне отец оставил, выметайся отсюда, чтобы духу твоего не было!»
Еле-еле, уворачиваясь от ударов дочери, баба Вера покидала в пакет свои вещи, надела куцее, тонкое пальтишко и выскочила за дверь, лишь бы быстрее оказаться подальше от страшных глаз дочери и её болезненных ударов. Доковыляла до соседнего двора, села там на скамейку, поёжилась от пронизывающего, холодного осеннего ветра.
Мыслей в голове не было. Вообще никаких. Кому нужна она теперь, в этом равнодушном мире. Нет ей теперь места среди людей. Побрела к реке, на мост.
Мимо проезжающие машины и внимания не обращали на худенькую старушку с пакетом, стоявшую на мосту в такой поздний час. Чего им — молодым, обеспеченным, весёлым. Вон как несутся — шины по асфальту «ших-ших».
Никому не было дела до бабы Веры, маленького человечка в большом хороводе людских судеб. А той и бояться нечего — раз отказалась от неё единственная дочь, значит, никого у неё нет теперь, плакать по ней некому. Пора и честь знать — отжила, видать, своё, баба Вера, можно и к Серёженьке отправляться. Сказал он ей перед смертью ведь: «Дочь вырасти хорошим человеком, да сама поживи, порадуйся, внуков понянчи. А потом приходи, я ждать тебя буду...»
Не довелось внуков понянчить, горько на сердце — не смогла она из дочери человека сделать. Видать, за это ей на том свете и перед Сергеем ответ держать придётся, и перед Богом.
Подумала напоследок обо всём этом баба Вера и стала через невысоконький заборчик наклоняться. Вся жизнь перед глазами пронеслась, а чёрная, страшная река манила и манила к себе, шумела, переливаясь через пороги, била о берега, беспокойная, встревоженная ветром. Не почувствовала баба Вера, как кто-то схватил её тонкое, худое, старческое тело, и оттащил от заборчика, от бездны...
Услышала только голос мальчишеский, совсем ещё юный: «Да ты что, бабушка, ты что делаешь! Ишь, чего удумала!» Очнулась в машине, в тепле, мужская рука протягивала ей стакан с тёплым чаем. Глянула на спасителя — худенький парнишка, лет двадцать пять-двадцать семь, торчащие уши, нелепый длинный нос, копна вьющихся волос обрамляет тонкое лицо.
Произнесла только: «Да ведь мы не знакомы с тобой, милок. Ты зачем остановился-то?» Бледный от пережитого, парнишка только произнёс: «А Вы на бабушку мою похожи, только я не знаю, где она. Мы с Витькой, братом моим, её после детдома так и не нашли». Парнишка отвёз её в больницу и ночь баба Вера провела в чистой тёплой палате.
Следующие дни она помнила, как в бреду или во сне, видать, прогулки на холодном воздухе не прошли бесследно — у неё ломило голову, возникали какие-то галлюцинации, она металась в бреду на белой постели, и всё никак не могла прийти в себя. Сквозь пелену бессознательности всплывало обеспокоенное лицо её спасителя, он наклонялся над ней, а потом что-то спрашивал у врачей и голос его звучал тревожно.
Но выкарабкалась баба Вера, и, открыв глаза после тяжелого забытья, подумала про себя: «Значит, рано тебе ещё, Верочка, на покой. Нужна ты Господу для чего-то на этом свете.»
Скоро к ней подошла молоденькая медсестричка, дала таблетки, поставила укол, а потом произнесла: «Какой у вас внук хороший, заботливый!».
«Внук?» — спросила баба Вера, не веря своим ушам и словам миловидной медсестры.
«Ну, конечно, внук ваш, Женя, который вас привёз сюда. Вон, и палату вам отдельную оплатил, приезжает каждый день, спрашивает о вас, заботится. Фруктов полный холодильник привёз и соки. Такому внуку только позавидовать можно.» — на щеках медсестры образовались приятные ямочки, а улыбка оголила белоснежные зубки.
«Внук» — подумала баба Вера, — «Да откуда ж он нарисовался? Ведь не было внуков у меня»
Она прекрасно понимала, что не может пользоваться добротой парнишки, который принимает её за совершенно другого человека, а потому, когда он появился в её палате с очередным пакетом вкусностей, она сказала ему: «Милок, ты меня, видать, не за ту принял. Я не твоя бабушка».
На что парнишка сказал, присев на край её кровати: «А я знаю, бабуля. Просто ты на неё очень похожа. Я в ту ночь с работы возвращался, смотрю, на мосту стоите вы — маленькая, худая, а в профиль — ни дать, ни взять, моя бабуля. Сердце защемило, я понял, что не просто так вы в холодную ночь на мосту околачиваетесь, вот и остановился.
Меня с Витьком, моим братом, бабушка растила. А потом нас в детдом забрали. Мать пила, шаталась неизвестно где, отца мы не знаем своего, бабушка, как могла, тянула нас двоих. А когда я вышел из детдома, пришёл домой — а бабули нет, и приезжать она к нам в последние годы не приезжала.
Соседи разное говорили — что её в психушку забрали, что она ушла из дома и не вернулась. Мы много лет её искали, но так и не смогли найти, как будто канула она куда. А тут вы... И у вас, я вижу, не всё в порядке — врачи говорят, что в синяках вы, что в свежих, что в старых, значит, кто-то долго и методично бил вас. На голове вон раны, как будто волосы вам дёргали. И не просто же так вы ночью на реку пошли...
У нас с Витькой нет никого, только мы вдвоём всю жизнь... Оставайтесь с нами — бабушку нам замените, а мы о вас заботиться будем.»
Баба Вера заплакала, а потом сказала ему: «Да зачем вам такая обуза, сынок? И Витька твой — да разве согласится он чужого человека в доме принять?»
Парнишка засмеялся и сказал: Да ты нам уже, как родная!" И баба Вера, задыхаясь от слёз, поведала Женьке свою историю... И про Юльку, и про её гулянки, и про свою невесёлую участь...
А Женька сжал худые кисти в кулаки и произнёс: «Ну и натерпелась ты, бабушка. Тем более, нельзя тебе домой возвращаться — убьёт тебя спьяну твоя Юлька».
Через две недели бабу Веру подлечили, и Женька приехал за ней в больницу. Боялась баба Вера ехать к нему домой — а ну, как брат его, Витька, прогонит её, старую... Да и правильно сделает — никто она им, чужой человек, и близким никогда не станет, чтобы там не говорил Женька.
Дом братьев находился в дачном посёлке. Добротный, уютно обустроенный, с большим садом-огородом и резной беседкой во дворе. Два этажа, белоснежные стены, искусно выписанные ворота.
Баба Вера восхитилась, глядя на всю эту красоту и спросила Женьку: «Ты кем же работаешь, милок, что в таком молодом возрасте такой дом отстроил себе?».
Женька невесело усмехнулся: «Это бабушкин дом. Мы после детдома в нём поселились. Я Витьку под опеку забрал. Пахал днём и ночью, ещё учиться успевал. Я программёр, бабушка, самый лучший в городе. Потому и дом смог поднять, и Витьку вот... Учится он тоже. Только он к земле привязан, к хозяйству. Сад-огород весь на нём. И беседка, и калитка, и палисадник вот — его рук дело. Так и живём».
Навстречу им уже выходил из дома худенький, болезненного вида подросток. На его лице только необычно лучезарно светились добрым светом огромные голубые глаза. А волосы кудрявые, как у Женьки, только аккуратно причёсанные.
«Я там обед приготовил» — произнёс он звонким голосом. И повернулся к бабе Вере: «Пойдёмте, вас тут никто не обидит». Они показали ей её комнату на первом этаже — небольшую, уютную, с окном, которое выходило в сад. Баба Вера отметила про себя, что летом, вероятно, в этом саду очень красиво. В комнате у неё стоял стол, плательный шкаф, кресло, телевизор, удобная кровать.
Не веря в то, что это всё правда, баба Вера села на кровать и расплакалась от нахлынувших чувств. Ребята обняли её, сочувствуя и переживая вместе с ней.
С тех пор у неё началась совсем другая жизнь. Наконец-то ей казалось, что она живёт для себя, и в то же время о ком-то заботится, кому-то нужна.
Её внуки. Они стали ей дороже некогда родного человека — её дочери. Они называли её не иначе, как бабушка, или баба Вера. Прежде тихая старушка, не смевшая и носа показать из своей комнатки в захламленной квартире, превратилась в живенькую бабулю, по утрам успевающую настряпать «внукам» пирожков, а в обед накормить настоящим борщом.
И сколько бы ребята не уговаривали её отдохнуть, почаще лежать (Витька даже смастерил ей сам кресло-качалку), она то и дело находила себе заделье.
Обычно ребята целый день проводили кто на работе, кто на учёбе. Женька часто работал дома — на втором этаже у него был оборудован кабинет. Иногда баба Вера приходила туда, приносила ему чай с пирожками, гладила по вьющимся волосам и повторяла: «Испортишь ты зрение, Женечка! Хоть бы на минуту оторвался от своих машин.».
Женька улыбался, целовал её в морщинистую щёку, говорил: «Ничего, бабуля, прорвёмся» и с удовольствием поглощал пирожки.
Витька же появлялся только к вечеру. У него было много нагрузок в университете, и он приходил уставшим, но таким же весёлым, как и всегда. Вечером они собирались на террасе за домом, и пили чай с душистым вареньем.
Три раза в неделю в дом приходила женщина из посёлка, что бы навести порядок и убраться. Сначала баба Вера попыталась потихоньку воспротивиться этому, сказав Женьке про то, что работу по дому могла бы выполнять она, но Женька даже думать об этом запретил: «Я бабушку нашёл не для того, чтобы нагрузить её уборкой и стиркой. А тёте Люсе я неплохо плачу, и если без работы она останется, кто поднимет её двойняшек? Нет, ба, пришло твоё время отдыхать. И чтобы о тебе кто-то заботился».
И всё-таки баба Вера без дела сидеть не умела — то с вязаньем, то стряпнёй, то по лету цветы в саду высадить — вобщем, находила себе занятия.
Так, совершенно внезапно переменилась её жизнь и жизнь молодых мальчишек, не знавших с малых лет родительской любви и ласки, и рано потерявших единственно родного человека — свою бабушку. Очень сильно привязалась баба Вера к своей новой семье, и с содроганием вспоминала холодную октябрьскую ночь и жуткие воды чёрной, неприветливой реки. От синяков скоро не осталось и следа, да и душевные раны медленнее, но затягивались.
Всё реже вспоминала баба Вера свою Юльку, выгнавшую её на октябрьский холод, и всё больше привязывалась к своим новым «внукам». Болело её сердце только за то, что видимо, не выпутается уже дочь из этих сетей, не станет нормальным человеком. А иногда накатывал страх — а вдруг найдёт её Юлька в этом тихом, спокойном месте, где царит любовь и семейный комфорт, придёт, вытащит отсюда за волосы и потащит в грязную, пропахшую потом и перегаром, квартиру.
В такие минуты всё её худое тело содрогалось и она втягивала голову в плечи. Ребята, наблюдая это, с тревогой спрашивали: «Ты чего, ба, не заболела ли?». И словно понимали, что её тяготит или тревожит.
Прошло два года с тех событий.
Баба Вера окрепла, окончательно поправилась, перестала стесняться посторонних людей и в свободное время общалась с соседками по посёлку.
Ребята помогли ей освоить интернет, и она понемногу общалась в соцсетях с бывшими одноклассниками и однокурсниками. Там, в интернете, и разыскал её нотариус. Написал ей и попросил о встрече. Разговор касался Юльки.
Узнав об этом, баба Вера сначала испугалась, но потом всё-таки пригласила нотариуса домой. Приехав, он сказал ей, что её дочери больше нет — её избил сожитель после очередной попойки, и она не выжила. Поскольку наследников на квартиру после Юльки не осталось, нотариус очень долго искал бабу Веру, её мать. Передав все необходимые документы и объяснив, что нужно делать, нотариус уехал.
А баба Вера ещё долго сидела в беседке, пытаясь понять — испытывает ли она горечь утраты, сожаление, боль, оттого, что её дочь так беспутно закончила свою жизнь. Говорят, детей любят любыми... В глазах защипало от слёз — баба Вера вспомнила, какой ласковой певуньей была её дочь до того, как связалась с плохой компанией. Возможно, это её, матери вина — была с дочкой сильно мягкой, всё позволяла, жалела, что растёт без отца.
Внуки, вернувшиеся вечером, так и застали её, сидящей в беседке, бездумно перебирающей бумаги, привезённые нотариусом.
Квартиру баба Вера продала. Вырученные деньги отдала внукам — ведь они столько для неё сделали... Хотя Женька и зарабатывал прилично, но ей всё-таки хотелось сделать что-то для своих ребят. Да и ей теперь много и не нужно было — лишь бы её внуки были счастливы...
Автор: Записки Безработной Лентяйки
