До конца смены оставалось чуть большее часа. Катя перевела взгляд с настенных часов на окно, за которым шёл нудный дождь вперемешку со снегом.
«Никто больше, видимо, не придёт… Праздники кончились, а до Нового года ещё долго… Все надели шапки и капюшоны, причёски уже не так важны», — усмехнулась она, неторопливо наводя порядок среди расчёсок, ножниц и фенов.
Однако, минут десять спустя, когда порядок уже был, практически, наведён, колокольчик, подвешенный у дверей, звякнул, и на пороге показалась немолодая женщина.
— Здравствуйте! Простите, могу я записаться на стрижку?
— Конечно, — ответила Катя. – Когда вам удобно?
— Если можно, завтра утром… — несмело сказала женщина.
— Можно завтра. Можно и сегодня… Можно и прямо сейчас, если хотите, — улыбнулась Катя.
— Ой… Даже не ожидала… Хочу, конечно!
— Тогда проходите… Плащ можно вот здесь повесить.Только стрижку?
— И окраску… Если можно.
— Конечно…
— Серьги… Может быть снять? Не мешают?
— Нет, не нужно… Не мешают…- ответила Катя.
« А интересные серёжки, — нанося краску широкой щёточкой на волосы клиентки, подумала она, — в магазинах таких не видела…»
— Красивые серьги у вас… Какие-то необычные…
— Спасибо. Это старые серёжки… Очень старые. Мне они вообще-то жизнь спасли…
— Как? – изумилась Катя.
— Это долго рассказывать…
— Вам ещё сорок минут сидеть, — улыбнулась Катя. – Всё равно никого нет…
— Ну, если интересно, — улыбнулась и клиентка, — расскажу… Вы – Катя, я прочла… Она кивнула на табличку, висевшую над зеркалом: «Вас обслуживает мастер Екатерина Алексеенко» . А меня зовут Елена Сергеевна.
— Я ведь блокадница… — начала она, немного помолчав. — Блокадный ребёнок. До войны мы жили почти в центре, минут пять быстрым шагом до Невского. Квартира, конечно, коммунальная. Пять комнат. Это немного… Были квартиры, где и по двенадцать комнат было… А вот детей в квартире, кроме меня, никого не было.
Помню Гошу, дядю Гошу, он… выпивал. Но тихий был. Никого не трогал. Потом старички, двое, их дети отдельно жили. Женщина с взрослой дочерью, Викой… Ещё одна женщина была, одинокая, Капитолина Ивановна. Про неё все говорили, что она дочь бывшего хозяина всего этого дома. Шёпотом говорили, ни с кем она не общалась. Где-то работала, одевалась неприметно. Меня она не интересовала. Казалась старой, а ей и было-то только немного за сорок , — усмехнулась Елена Сергеевна.
— Мы с мамой вдвоём жили. Папа умер, когда мне год исполнился, я его не помнила совсем. Мама у меня красивая была… А замуж вот так и не вышла больше… Почему, не знаю. Мама в детском саду работала, нянечкой. Жили мы скромно, очень скромно. Перед самой войной мама путёвку в пионерский лагерь достала, под Лугой. И так получилось, что её сестра, тётка моя, в это время пригласила нас к себе в гости.
За Уралом она жила, в небольшом городе. Но я так в лагерь хотела! Никогда ещё не была. Мне тогда уже одиннадцать исполнилось. Ну, мы и решили – мама едет к тётке, а я в лагерь. Это первая смена была, июнь месяц… До конца смены ещё несколько дней оставалось, когда война началась… За некоторыми ребятами родители приехали, увезли. А нас, кто остался, посадили в автобус и тоже повезли в Ленинград…
Меня никто не встречал, конечно. Мама ещё была там, за Уралом. Потом мне на переговоры телеграмму принесли. Как взрослой. Мама кричала (плохо слышно было),что никак уехать не может, но обязательно приедет, обязательно! А приехала только после снятия блокады. К лучшему, наверное…
Тётя Капа тогда меня под своё крыло взяла. Готовила, стирала… Сказала, пока мама не приедет, чтобы я её слушалась. Ну, конечно… Я сначала храбрилась, а потом растерялась, плакала… Маму мы с ней вместе ждали.
В квартире пусто стало… Старички к дочери переехали, муж у неё на фронт ушёл. Поддержать её чтобы. Кто там кого уж поддерживал… После войны они не появились. Наверное, умерли… Комнату их новым жильцам отдали. Гоша тоже не вернулся… У него никого не было, о его судьбе я не знаю. Вика… Она тоже ушла на фронт.
Она ведь медицинской сестрой была. Вика после войны вернулась. Только матери её уже не было, пропала. Утром пошла за хлебом, мы ведь в булочную рано утром ходили... Очереди большие, несколько часов порой на морозе стояли. Вот ушла, а обратно мы её не дождались. Это уже в сорок втором было, зимой. Где-то упала, видимо, не дошла. Так часто бывало…
Мы с тётей Капой жили в её комнате, в тети Капиной. Комнатушка у неё маленькая была, а книг! Большой шкаф и множество полок. Она до войны в библиотеке работала, оказывается. «Буржуйку» поставили… По утрам за хлебом ходили, за водой. Всё это трудно было, очень трудно… Да вы знаете, наверное, читали…
Продукты, что у нас были, тётя Капа на строгий учёт взяла. Это поначалу. У мамы крупы были кое-какие, макароны, консервы оставались, лекарства, свечи. Ну, и у неё тоже. Она всё переписала, что, сколько… День как-то быстро кончался. Сначала я ещё бойкая была – во дворе дежурила, на чердак лазала с ребятами. Зажигалки тушить. Хотя взрослые и гоняли нас, ребятишек. Интересно нам было, глупые ещё… Ну, а потом… Холодно, голодно, обстрелы...
Вечерами тётя Капа мне книжки пересказывала. Читать не давала. Только те, где про еду ничего не было. А таких и нет почти. Да и темно читать… «Анну Каренину» мне пересказала, Достоевского, Чехова, «Давида Копперфильда»… Да много чего… Так что я рано с настоящей литературой познакомилась. Как-то раз я спросила, правда ли, что она дочка хозяина дома? Посмеялась тётя Капа. Говорит, знаю я про эти слухи, слышала… Только не дочкой была, а прислугой в доме.
У хозяина друг был, частенько к ним захаживал, запросто. Хозяину он был другом, а хозяйке – любовником. Хозяин не знал, конечно же. Однажды подарил ей друг этот серёжки золотые… Вот эти самые. С намёком. Его Сергеем звали. Серьги от Сергея… Только надеть она их не могла. У неё денег-то своих не было. Муж спросил бы – откуда? А что ответишь… Деньги были хозяина, он сам ей делал подарки, покупал, что нужно. Она их, серёжки эти, у тети Капы хранила.
Иногда приходила в её комнату, мерила, вздыхала и снова отдавала Капе… А в девятнадцатом году уехали они. Собирались наспех, про серьги и хозяйка, и Капа просто забыли… Так и остались. Показала она мне их. Красивые… Говорит – вещь чужая, храню. Вдруг, родственники какие вспомнят, придут за ними… Только никто не приходил.
Тётя Капа при советской власти и школу окончила (до этого-то она мало училась), и в техникум поступила, в библиотечный. Работать стала. Очень читать любила. У неё и хозяйские книги остались, и сама она покупала те, что выпускали…
Карточки у нас – у меня иждивенческая, у неё для служащих. Это всего двести пятьдесят граммов хлеба на двоих… Самое страшное – голод… Первое время при бомбёжках мы ещё спускались в убежище, а потом перестали… Страх пропал. Да и я постепенно слабеть стала. Ничего не хотелось, даже есть. Только лежать. За хлебом уже только тётя Капа ходила. Хотя и сама чуть двигалась. Видно, поняла она, что я умираю…
Как-то раз хлеб принесла и снова куда-то ушла. А я … Всё время в полудрёме была. Когда Капа вернулась, даже не слышала. Разбудила она меня. «Буржуйку» подтопила. Мы уже все стулья пожгли, что у нас дома были, и у Капы тоже. Обложками от книг топили…
Принесла она брикет супа горохового, граммов сто масла, банку консервов рыбных, хлеба полбуханки, две луковицы, коробок спичек неполный… Это потом я уже узнала, что она на базар ходила, ну, где вещи меняли на продукты. Недалеко от нас базарчик открылся, стихийный. Отдала она серёжки дядьке какому-то сытому. И откуда только брались такие…
Мы потом несколько дней эти продукты ели. Я вставать стала. Спасла меня Капа, серёжки её спасли …
Потом я ещё раз их увидела, серёжки эти. После войны уже. Я уже замужем была, дочка подрастала. Как-то зашли с подругой в магазин комиссионный. Что мне там нужно было уже не помню, никогда раньше ведь в комиссионки не ходила. А тут как потянуло... И вот там, в витрине, их и увидела. Я их сразу узнала, сразу… Но цена! Для нашей семьи неподъемная была. Это же вся моя зарплата. Ну, что я почувствовала, не передать просто…
Жили мы уже отдельно, мужу комнату дали от завода. Потом, позже, когда у мамы в гостях была, ни маме, ни тёте Капе ничего не сказала… Не хотела расстраивать. Никому я не сказала тогда, никому… Только мужу. Ходила смотреть на них каждый день и ему показала... А через несколько дней их уже не было. Купили.
Это в марте было, а в апреле у меня день рождения. Тридцать лет исполнялось, маленький юбилей. Отмечать решили сами, своей семьёй, тётю Капу позвать. Мама тоже с ней очень дружна стала. Благодарна ей была за меня. Ничем это не измерить…
Ну, собрались за столом. Мама пирог испекла, Капа кофточку крючком связала, муж цветы нам с мамой принёс. Оля маленькая ещё, а тоже что-то нарисовала, вроде как портрет мой. Уже пирог разрезали, к чаю перешли , как муж и говорит: «Капитолина Ивановна, а это ведь и ваш день тоже… Если бы не вы, то не было бы у меня ни моей жены, ни дочки… Вот, позвольте вам подарить… Это ваше».
Достаёт коробочку, открывает… Мама только ахнула, я просто онемела... А у Капы губы мелко-мелко задрожали. Руку протянула, взяла коробочку, посмотрела… «Нет, — говорит, — это Леночкины… Пусть носит на счастье. Возьми, девочка. На память обо мне…».
Вот тут я заплакала... Купил он их всё-таки, в долг у кого-то взял...
Так они у меня снова и оказались. Я их не снимаю никогда. Когда дочь замуж выходила, хотела ей подарить. Но она отказалась. Сказала: «Нет, мамочка. Это твоя память, пусть у тебя останутся».
А завтра внучке пять лет исполняется. Опять семьёй соберёмся. Только в другом составе. Ведь ни мамы, ни тёти Капы давно нет… А подрастёт Капа маленькая, ей серёжки останутся. Будет знать, в честь кого её назвали и почему…
Вот так, Катюша… Сорок минут уже прошли? Ну, тогда давайте смывать краску…
Автор: Елена Полякова
