Преодолевая боль, Лика с удивлением осматривалась по сторонам и не верила, что в жизни такое возможно. Не понимала за что и почему она вдруг вновь проходит тот же путь по той же самой дороге. Прошлое и настоящее смешалось в восприятии в одно целое и это не было явлением дежавю, ведь много лет назад она действительно в том же положении сидела на этом же месте, на таком же деревянном стуле и глядела в тоже самое окно, и это казалось невероятным.
Недовольная акушерка, заполняя медицинскую карту, мучила её вопросами, не обращая внимания на болезненные схватки, от которых Лика, сдерживая стоны, сгибалась пополам, и не замолкая ворчала, что принесла нелёгкая в субботний день к ним в роддом уже вторую проблемную роженицу.
– Сколько недель?
– Тридцать вторая.
– Сколько было родов, абортов? Хронические заболевания…
Лика не выдержала и, вскрикнув от боли, обхватила живот руками: «Ой, ой… не могу больше… Помогите! Ой-й-й…»
На пол со стула потекла вода.
– Готовь родовую, – закричала кому-то сестричка, – у нас воды отошли!
И крепко, но бережно взяв Лику под руки, повела по коридору.
Роды были скоротечными, лёгкими, да вот только увидев ребёнка акушерка нахмурилась и позвала врача.
– Кило семьсот, гляди… нежилец, похоже, – услышав шёпот, роженица запаниковала. Ребёнок не плакал, он пищал, как котёнок и, казалось, задыхался. Вспомнив, каким громким криком известил мир о своём приходе её первый малыш, не дожив при этом до вечера, Лика забилась в истерике.
– Покажите мне его… он не должен умереть…, – закричала она, не управляя собой. Задёргалась попыталась встать, судорожно схватила акушерку за руку и успокоилась лишь тогда, когда врач со всего размаха ударила её по щеке. От неожиданности замерла, и в этот момент сестра сумела вколоть ей в вену успокоительное.
В палате Лика присмирела, огляделась. На кровати рядом, свернувшись калачиком и отвернувшись к стене, лежала то ли мелкая женщина, то ли подросток. Разметались по подушке густые русые волосы и на красивом маленьком ушке блестели колечками несколько серёжек в ряд. Лежала, как неживая, не шелохнувшись.
«Первая проблемная», – догадалась и в очередной раз подивилась, как быстро меняется страна, а здесь всё осталось по-прежнему. Те же выкрашенные белой краской железные кровати и много раз крашенные-перекрашенные тумбочки рядом; высокие скрипящие тяжёлые двери с белыми занавесками; деревянные рамы на окнах и марля от комаров на них. И та же врач – шумная, говорливая, но беззлобная и неравнодушная… Никак не могла Лика понять для чего и с какой целью, вновь повторился уже бывший в прошлой её жизни сценарий и случился он в том же самом месте.
«Всё развивается по спирали, – вспомнилось, – от простого к сложному, от старого к новому. Значит, я вернулась в «прошлое» не просто так, это возвращение, возможно, новый виток вперёд с каким-то неясным для меня смыслом. Знать бы в чём замысел…, но как тяжело на сердце и как больно…»
В палату вошла Ольга Матвеевна – врач, что ударила Лику. Села на кровать рядом: «Не сердись, это помогает. Мы не боги, – вздохнула, – переживёт ночь, может, будет жить. Молись. Возраст рисковый, срок тоже… Зачем из столицы в нашу глухомань приехала?»
– По делам.
– Да какие такие дела могут быть у нас? Все напротив, уезжают отсюда. Наш роддом вот закрывают со следующего месяца… рожать некому, – усмехнулась, – все по делам разъехались.
– Не говори, Ольга Матвеевна, работаем, как абортарий, а не роддом, – вошла сестричка и села рядом, – рожать совсем перестали.
День был субботний. В больнице на дневном стационаре лежали всего три беременные на сохранении и вот надо же – в такое чудесное утро скорая помощь привезла с вокзала роженицу лет пятнадцати-семнадцати. Девушка была без документов, на вопросы не отвечала. Рожая, не издала ни звука, и отвернувшись от ребёнка, сказала, что он ей не нужен.
Мальчонка родился крепеньким, по первому осмотру здоровеньким. Уж как не пытались разговорить молодую мать, не проронила она больше ни слова, глаза только беспомощно бегали, руки дрожали и, как кошка в волнении, постоянно облизывала сухие губы…
«И жалко дурёху, – сокрушалась врач, – и убить готова!»
А в обед привезли «ещё одну проблему» – старородящую, и тоже с вокзала. За всю многолетнюю практику врача такое случилось впервые. Всякое бывало, порой и хуже, но… чтобы в один день две приезжие и такие проблемные – это в первый раз. «Не к добру», – встревожилась Ольга Матвеевна. Она давно на пенсии, сколько раз порывалась уйти, да в облздраве умоляли поработать до закрытия.
Лика не заметила, как уснула, а проснувшись не сразу поняла, где находится и что произошло. Беспокоил живот и всё тело болело, болело так, словно его накануне поколотили палками. Непривычная тишина вокруг. Сквозь открытое окно нежная сладкая прохлада умиротворяла и птичий щебет ласкал слух. На все голоса заливались пернатые. Роддом в берёзовой рощице, а вокруг кусты сирени. Благодать, да всё не в радость… «Нежилец», – вспомнила, слезами залилась и встала.
Выглянула в коридор. Ольга Матвеевна за что-то отчитывала сестру-акушерку, а та просила отпустить её домой: «Не будет больше рожениц, наших на подходе нет, а поезда и автобусы все прошли». Они засмеялись. «Иди, – махнула рукой врач, – ежели что, позвоню. Дверь захлопни».
– Живой, успокойся, – ответила на вопросительный взгляд Лики. Осмотрела её сама принесла остывший ужин, объяснила, что не хотела будить, ведь сон – это лучшее лекарство, и присела на край кровати «первой проблемной». Уставшая, посидела некоторое время молча и в очередной раз спросила: «Не передумала?» В ответ тишина. Не выдержала, в сердцах высказала:
– Ты понимаешь, глупая, если напишешь официальный отказ, у тебя будет полгода на размышление, а уйдёшь молча – уже через неделю не найдёшь ребёнка и никому ничего не докажешь. За такими малышами очередь в тридцать три велюшки стоит… Как звать? Откуда приехала? Родителей испугалась? Скажи номер телефона матери я сама с ней поговорю. Ох, и дурёха же ты…
Дурёха лежала, не шелохнувшись. Ольга Матвеевна похлопала её по спине: «Не уходи в себя! Замкнёшься – впадёшь в смертное отчаяние так, что жить не захочешь. Знаю, что говорю, много я вашего брата повидала».
Лицо доктора покраснело, грузная и немолодая – она дышала шумно с одышкой. Чувствовалось, что небезразлична ей судьба молодой девчонки, что упорно продолжала молчать, отвернувшись к стене и, стараясь унять нервную дрожь, крепко сжимала кулачки.
Не добившись ответа, повернулась к Лике: «А вы, скажите, за какой такой надобностью за пятьсот километров от дома отъехали? В вашем положении дышать надо было через раз».
– Всё было хорошо.
– Да не было ничего хорошего, вы хоть наблюдались в консультации?
Лика вспомнила, что и тогда, много лет назад, Ольга Матвеевна была такой же говорливой.
– Вы меня не помните? – неожиданно для самой себя спросила.
– А должна?
– Это было двадцать лет назад. Август. Меня рожать в ваш городок привезла мать. Мне шестнадцать было. Имя моё Гликерия, вы всё удивлялись, что редкое и старинное. Забыли? Конечно, столько лет прошло… Мама у меня очень красивая, высокая, статная… Вы тогда много с ней говорили, а после так сильно ругались! Я – родственница Ирины Сергеевны. Вступила недавно в наследство и приехала её дом продавать.
На минуту замерев, словно испугавшись, Ольга Матвеевна всплеснула руками: «Ой, это же надо такому случиться – вы опять здесь!»
– Я сама в недоумении…
Врач перебила её: «Да разве такое забудешь? Наделала тогда твоя мать шороху! Весь роддом гудел! Красивая – да, но… – она недобро хмыкнула, – чтобы родная бабка – молодая, при деньгах, на первенца единственной дочери, на своего внучка, не взглянув даже, отказ написала! Всем конверты пихала, чтоб скорее оформили и… оставили их в покое. Да… такое не забудешь! Ну, ладно бы, больной, урод какой родился – мальчик на загляденье был…»
– Так он же умер, – не дала договорить ей Лика, – умер. Вы же сами об этом сказали, справку написали. Мне мать её показывала.
Растерялась Ольга Матвеевна, руки к щекам прижала – охладить их и зачем-то начала оправдываться: «Ой, ну и дела… Справку показывала она… сама, поди, написала… Жив был малец, живее, чем мы с тобой сейчас – во всю глотку кричал, родившись… чуял, наверно, что никому не нужен…, а…» И вмиг замолкла, испугавшись. Как пришло понимание, что своенравная и скандальная мать молодой роженицы двадцать лет назад равнодушно отвергла и «похоронила» кроху, сорвалась, как всегда не подумав Ольга Матвеевна, и наговорила много лишнего…
Вот уж воистину нет большего горя, чем длинный язык! Как же она сейчас корила себя за этот разговор! Ну почему не промолчала, да мало ли, что было столько лет назад! Сказала бы, что не помнит и всё…
Обезумевшая от страшной новости, Лика была близка к обмороку. «Где он? – округлив перепуганные глаза, зашептала. – Где? Вы обязаны мне сказать! Я должна знать, я – мать!»
– Ишь, слова-то какие вспомнила: «должна, обязана», а вам разве не говорили учителя и родители, – выплескивая гнев в том числе и на себя, доктор развела руки в стороны и указала пальцем в каждую, – что спать с мальчиками вам ещё рано? Не говорили? Вам разве не говорили, что в школу вы пришли учиться и вы обязаны были заниматься только этим, а уж после, встав на ноги, могли детей рожать. Не говорили? Ишь, все вам обязаны!
– Я не хотела оставлять ребёнка, – чётко по слогам проговорила Лика.
– Да-а!? А у тебя было право хотеть или не хотеть? Так забирала бы! В чём дело? Хотела она…, – Ольга Матвеевна, пытаясь успокоить сердце, протяжно выдохнула. – Да ты хоть на один подгузник заработала? Ты сама себя хоть один день прокормила бы? У тебя было где жить? У ребёнка был отец? Да вы без мамки «никто» и звать вас «никак»! Ишь, сопля голландская, хотела она! У вас только одна «хотелка» тогда работала – что хочу, то и ворочу и никто мне не указ, а сейчас у вас во всём весь мир виноват.
Вышла, громко хлопнув дверью, накапала валокордина. Расстроилась она крепко, что не сдержалась. Как часто Ольгу Матвеевну подводила излишняя болтливость, сколько неприятностей она имела по жизни из-за этого, а сейчас вдобавок ко всему, подставила близких людей. Начнёт эта взбалмошная московская девица сына искать и натворит немало бед. Как же она испугалась, что по её вине в семье сестры могут возникнуть проблемы! Ведь приёмному Владику даже в голову не могло прийти, что мать и отец ему не родные. Мальчик был усыновлён официально по всем правилам, но само собой – тайно.
Зашла в детскую, «нежилец» не дышал… Ой, горюшко-горе… Не будет она сейчас ничего говорить, устала – сил нет! Вколет им обеим снотворное и пусть спят, а утро вечера мудренее.
Вернулась в палату со шприцами: «Руки давайте». Послушно протянули обе.
– Обиделись, – села на свободную кровать, – неприятное услышали, а вы сами никого не обидели? Или уже забыли? Я не буду вам говорить про ваших матерей и отцов… не справились они, не досмотрели, но они пытались и от вас не отказывались. Я скажу о тех, кто в Доме малютки брошенный, никому не нужный, лежит. Если бы люди знали в каких муках рождается человек! Стараясь вытолкнуть плод, матка начинает резко сокращаться. Сокращаясь, она сжимает и душит, терзая болью его маленькое тельце, и всё чаще и всё сильнее. Бывает, помогая, давят на живот матери и нерадивые акушеры… Кричите от боли вы, и к его страху примешивается ваш страх и ваша боль. Он же, проживший в единстве с вами девять месяцев, бессознательно считывает все ваши чувства и эмоции. Из невесомости, тишины, тепла, покоя и уюта малыш, из последних сил проталкивает себе путь в жизнь головой и измученный, немощный выходит в чуждый опасный мир. Господи, как же ему страшно! Он зажмуривается от яркого света, сжимается от неизвестного адского для него шума, холода и перемены давления. Ему кажется, что он умирает… Его мышцы судорожно подёргиваются, он вздрагивает от каждого прикосновения и утешить, согреть его могут только руки матери, только её голос, ибо он знает его и доверяет только ему. Нежное материнское покачивание, тепло рук и запах родного тела не только успокаивает, оно словно возвращает младенчика в ту спокойную среду, из которой он вышел. Поэтому не меньше, чем в кормлении, он нуждается в вашей любви, в ваших ласковых заботливых объятиях, нуждается с первой секунды, как появился на свет, но вы отказываетесь от него, освобождаетесь, как от ненужного мусора: «Дайте бумаги, я подпишу!» ... «Мне он не нужен!» … Эх! Ребёнок получается из ваших клеточек, из вашей плоти и крови, он столько месяцев сердце ваше слушал, звуком голоса вашего усмирялся и мать – единственное живое существо, кому он доверяет, но он ещё и вздохнуть не успел, как вы его уже предали… Беспомощный, никому ненужный, он один в этом страшном жестоком мире… Скажите, есть ли вам после этого прощение? Да как вы жить после этого можете? Есть, дышать…
Резко встала, громко щёлкнула выключателем: «Спать! И не ищите себе оправдания, что молодые и глупые! В пятнадцать лет человек уже должен давать оценку своим поступкам и обязан знать, что хорошо, а что плохо».
Хлопком плотно закрыла дверь. Как же она устала сегодня! Всегда тяжело давались ей «отказники». Много говорила она, взывая к совести, и случалось за это получала выговоры, мол, не входит это в её обязанности, не её это дело. А ведь дело-то общее – человеческое, так она всегда понимала, и не умела смолчать… на свою и чужую беду.
– Послушайте, – молодая мать повернулась к Лике и зашептала, с опаской поглядывая на дверь, – заберите моего сына себе. Прошу вас, заберите. Меня родители убьют, понимаете! Домой точно не пустят. Отец всегда говорил: «Нагуляешь, на порог не пущу, как щенков выкину…» Мне некуда идти… Возьмите, а то вот такая сумасшедшая усыновит…
– Она не сумасшедшая, она во всём права, – ответила Лика, а про себя подумала, что «убить» родители действительно могут. Она только что в этом убедилась. Никогда она особо не верила сочувствию матери по поводу смерти ребёнка, но даже подумать не могла, что та от него хладнокровно отказалась. «Не взглянув, даже», – больно ранили душу слова.
– Может и права, да только кто ей дал право судить? Хорошо старикам быть порядочными и поучать всех, свои проделки они позабыли. Моя мать тоже любит про девичью честь поговорить, а сама родила меня через шесть месяцев после свадьбы. Отца заставила на себе жениться, вот и не живут, а собачатся всю жизнь. А врачиха взвилась, потому, что лишнее сболтнула… Знает она, где ваш сын, проговорилась – вот и разоралась. И, простите, вряд ли выживет этот ваш мальчик… Ну… сами понимаете…, а я всё равно уйду, – девушка всхлипнула, пытаясь справиться со слезами, – она сама предложит вам… чтобы не искали… Вот увидите. Не отказывайтесь. Возьмите!
Удивилась Лика. Лежала безучастной «дурёха», а всё поняла правильно. Значит, не такая уж девчонка и дурочка.
– Я не наркоманка, не бойтесь. Я – аллергик, в детстве всегда щёки были красные от диатеза. «Снегирёнком» звали…, – голосок опять задрожал, – Ой-й…
Застонала, ладошкой рот закрыла: «Я и его так звала: «Снегирёнок Тёмочка». Уверена была, что мальчик. Ну, возьмите…»
– Он крыс ловить будет, – неожиданно ответила Лика.
– Что? – растерялась девочка.
– Крыс, говорю, будет ловить… Кошка у нас была – Матильдой звали. Два раза в год котят приносила. Тогда в голову никому не приходило кошку таблетками пичкать. Пришло время гулять – выставили за дверь, а после носили мы котят по частному сектору и предлагали: «Ну, возьмите, возьмите», а для пущей убедительности врали, что Матильда наша не только мышей, но и крыс ловит…
– И вы туда же, – резко отвернулась, – тоже уже праведницей стали!
Свернулась калачиком, затихла, словно улитка в домик спряталась…, даже не слышно было, как дышит. До щемящей боли в душе стало жаль эту растерянную, натворившей бед, девочку. Как никто другой понимала её Лика, только мыслили они уже по-разному, двадцать лет жизни разделяли их. Они уже были из разных поколений.
Надрывалось сердце Лики. «Господи, как же ты допустил столь великое беззаконие? – взывала она. – Разве может мать родная так предать, сознательно в бездну погибели ввергнуть дочь, внука… Что же ты наделала, мама! Не сына ты у меня отняла, жизнь мою погубила! И не только мою…»
Парень, от кого родила, погиб в армии на учениях. Как плакала мать его и горевала, что ничего от сына не осталось!
В одночасье рухнул мир её, замерло, затихло всё вокруг, и почувствовала Лика, что прошла жизнь мимо, не оглянувшись, не улыбнувшись ей, не признав её.
Защёлкали, заливаясь трелями за окном в кустах сирени соловьи. Жизнь продолжалась и возрождалась в любовном птичьем пении во мраке тихой ночи, а в палате застыло горе со слезами на глазах. Не заметила, как уснула, а проснулась ранним-ранним утром от нестерпимой боли в груди.
Посмотрела на молочные пятна на сорочке, обхватила тяжёлую, словно ставшую каменной, грудь руками и застонала от боли.
– Проснулась, – в дверь заглянула Ольга Матвеевна. По её участливому взгляду Лика всё поняла. К этому она уже была готова, и не было сил плакать. Держала, растерянная, ладонями полные молока груди и не знала, что с ними делать. Перевязывать – это же так больно и… это так неправильно… Ей сейчас и умереть было не страшно, так пусто и горько было на душе.
– Покорми отказничка, сделай доброе дело. Я тебя всё равно выписать пока не могу. Сбежала мамаша-то… в окно сбежала, я ведь все двери на замки заперла, а она – в окно, надо же!
Лика и подумать не успела, как ей протянули свёрток: «Сейчас научу». Нежно зажала Ольга Матвеевна узловатыми пальцами крошечный носик, и младенчик, открыв ротик, сам потянулся к соску. С интересом Лика разглядывала кукольное личико чужого ребёнка, а он забавно, словно старичок морщился, напрягался тельцом, кряхтел, сопел и жадно, временами захлёбываясь, наслаждался молочком. Было больно, было мучительно больно, но боль была сладкая, непередаваемо приятная. Неизведанное доныне чувство перекрывало её возвышенной радостью. Но сердце плакало от грусти, что где-то там лежит её недоношенный остывший сынок...
Молока осталось много. Спросила, что делать. «Раньше молоко в баночки собирали, не всем хватало, а сейчас – сцеживай в раковину», – Ольга Матвеевна показала, как.
– А можно сделать так… так, чтобы… – Лика не спросила, она ещё даже не осмыслила даже до конца, что будет говорить – это душа её, вкусив блаженство материнства, опередила стоном, но не закончила она, как её перебила доктор: «Всё сделаю, это лучшее, что можно предпринять в данной ситуации. Для тебя всё очень удачно сложилось, да и для малыша тоже, но… сама понимаешь…»
Лика кивнула.
– Хоть сказала, как зовут?
Лика вновь закивала: «Да. Ещё забрать просила».
– Ну, вот и славно, только слова к делу не пришьёшь.
Пока сцеживала молоко, Ольга Матвеевна подробно объясняла Лике, что и как они будут делать. В роддомах такая практика существует, но, понятное дело, тайно. За хорошими детьми действительно стоит очередь и платят за них огромные деньги, но в глухом посёлке, практически без свидетелей… Медсестра – племянница, договорятся… Да и почудилось каждой в этом деле что-то необычное. Лика поделилась мыслью, что возможно это промысел Божий и благодать Его, что натворили они в своей свободе выбора прежде много зла и души их поникли, погибая, вот и собрал их Господь в одном месте, чтобы спасти.
– Меня клали на сохранение, – рассказывала, – а я испугалась, что напичкают лекарствами, перестраховщиками врачей называла, обвиняла, грешным делом, в алчности – я платила им много. Чувствовала себя прекрасно, меня ничего не беспокоило, вот и поехала…
– Молись Богу и всем святым, – Ольга Матвеевна сморщилась и замахала руками, – и не ищи ничего сверхъестественного, не лезь туда, в чём ничего не понимаешь. Думай лучше о том, что мужу скажешь.
Нервничала она сильно. Дорабатывала последний месяц и никогда бы не стала менять детей и создавать себе проблемы, да не получилось. Только ради сестры родной, которая в своём приёмном сыне души не чаяла, только ради семьи их доброй и порядочной, грех на душу взяла. Решила она, запишет мёртвого ребёночка на неизвестную и повяжет москвичку обязательствами и тайной, и даст Бог, всё успокоится.
А девчонку, что сбежала, ей было искренне жаль: не понимала Ольга Матвеевна, что ж это за родители такие, что детям своим хуже врагов. Те отступились, а они не руку помощи протянули, а сердце захлопнув, окрысились, как звери, и дальше в пропасть толкнули, одним разом столько душ загубили!
Лика умоляла показать ей своего умершего сыночка, после просила разрешения похоронить его. На всё получала жёсткие ответы: «Нет».
– Взрослей наконец-то, – повысила голос врач, – зачем тебе видеть то, что после будет долго стоять перед глазами и терзать душу. Ты же мать кормящая, тебе нервничать нельзя! А похороны – это уже не твой ребёнок… Выбирай, милая, что-то одно. В городок наш – ни ногой. Дом по доверенности продашь. Сына первого вздумаешь искать – этого отберу… И ещё, если мать жива – ни одним словом не вспомнишь и не упрекнёшь. Не ищи виноватых, не мути воду. Поднимется грязь, захлебнётесь в ней обе, а правды не найдёте, потому, как у каждого она своя. А матери твоей и так жизни мало будет, чтобы грех свой отмолить. Среди жестокости и неправды, будь милосердна, тем более, что ты теперь сама мать!
«Господи, – взмолилась Лика, – помоги мне всё это пережить!»
– И не серчай на меня, не со зла, а по опыту всё это тебе говорю, потому как детишек мне боле всего жаль, – обняла, оттолкнула и ушла переписывать документы...
Полненькая, невысокая, со взлохмаченной короткой стрижкой на седых волосах, что смешно торчали в разные стороны из-под медицинской шапочки, она сидела, ссутулившись, и писала… писала, заполняя многочисленные документы, глубоко пряча истину. А за окном поднимался летний тёплый воскресный день, закрывая собой ночные кошмары. Лика уснула, на смену Ольге Матвеевны пришёл другой доктор…
Человек удивительное существо! Как быстро он привыкает и к хорошему, и к плохому. Как разумно устроен его мозг, который умеет не только исказить и сгладить неприятную ситуацию в памяти, но и запрятать болезненные воспоминания столь глубоко, словно их и не было вовсе. И какое счастье, если человек умеет смиряться. Уже на пятый день – день выписки – Лика всем сердцем любила своего маленького «снегирёнка» Тёмочку и сгладились тяжкие воспоминания потери своего родного ребёнка.
А Ольга Матвеевна переживала и каялась в грехе, но был ли грех в подмене младенцев? Какие же трудные вопросы она пыталась решить в день субботний, в день своего дежурства! А может быть она «извлекла драгоценное из ничтожного»*, и в этом недостойном поступке всё-таки есть добрый смысл? Может и права была Лика, когда увидела Божественный промысел в этой истории. Может это и был урок для всех – через грех к очищению? Кто скажет?
* * *
Вернувшись домой, Лика полностью изменилась, жизнь её наполнилась иным смыслом, новыми интересами, радостями и проблемами. В квартире отныне властвовал младенец и всё суетой вертелось вокруг него. В воздухе витали сладкие детские запахи: молочными смесями, глаженым бельём, травяными ароматами кремов и мыла. Звенели погремушки и звучали протяжные колыбельные песни.
Общей семейной радости не получилось. Артёмка был нужен только своей приёмной матери. Была ли Лика счастлива? Скорее всего — да, но тайные знания, как известно, не только убивают радость, но и умножают скорбь. А тайн, которые она обещала хранить Ольге Матвеевне, держала в себе много.
Поделиться историей рождения сына с мужем Лика была обязана, да только Павел — муж был гражданский, а брак – гостевой. Лика решила сделать так, если он предложит оформить отношения – расскажет. Не предложил… Самодостаточный и самоуверенный, немного эгоистичный и избалованный, он принял отцовство снисходительно и совсем не собирался менять свой образ жизни, и Лика промолчала.
Не стала она лгать самой себе, создавая видимость семьи, слишком болезненным было равнодушие Павла к ребёнку и неприятны постоянные его шуточки намёками, что сына ей в роддоме подменили. Оба они брюнеты, кареглазые, а Тёмка, как подсолнушек в золотистых непослушных кудряшках и глазки у него сине-голубые, как небо в ясный день. Конопатый, курносый и смешливый, слишком подвижный и непоседливый. Лика порой с ног валилась от усталости, но Павла отпустила без обид и скандалов. Он это оценил, иногда появлялся и неплохо помогал материально. И на том спасибо.
Без него ей стало даже легче – не умела она лгать и скрывать. Не дождалась Лика помощи и от родных. Только сейчас она смогла верно оценить поступок матери в прошлом – у неё начисто отсутствовало чувство материнства, и изображать его она не собиралась. Подкидывала деньжат и занята была, как всегда, собой и работой.
Казалось, что жизнь у Лики текла спокойно и размеренно, но не было в душе у неё умиротворения. Не могла она подавить желание увидеть первенца. Хоть одним глазком взглянуть, узнать каким вырос и кем стал. И чем больше ей этого хотелось, тем сильнее разрастался страх того, что родная мать Тёмы тоже разыскивает своего сына.
То, чего она сама так страстно хотела для себя и о чём мечтала, по отношению к себе не могла даже представить, а представляя, впадала в панику. В каждой светловолосой девушке видела опасность. Порой это становилось навязчивым и она, переживая, страшно нервничала. Хотелось куда-то убежать, улететь, спрятаться.
Но самым тяжёлым было то, что своими страхами ей не с кем было поделиться. Ведь горе, говорят, рассказанное другому, уже полгоря, а она своё горе-страх носила в себе. Он укоренился в ней и жил в её сознании. Она понимала, что, постоянно думая, притягивает к себе эти неизбежные события, и иногда ей даже хотелось, чтобы это быстрее произошло и освободило наконец-то от мучительных, невыносимых порой, страданий. Но шло время и ничего не происходило.
Лика вышла на работу, Тёмка удивительно легко пошёл в детский сад. Нрав у мальчишки был замечательный, он с улыбкой просыпался и с нею засыпал. Когда она приходила за ним в садик, и он, смеясь, со всех ног бежал ей навстречу, крепко обнимал за шею, шептал: «Мамика», Лика завидовала сама себе. Как она была счастлива в такие минуты! И именно в это время – время наивысшей радости, она увидела её… светловолосую «дурёху», что четыре года назад сбежала из роддома в окно, бросив своего «снегирёнка».
Лика узнала её сразу, хотя девушка изменилась. Не было, как тогда, тёмного вызывающего лака на ногтях, не было в ряд серёжек в ушах. Светлые волосы были обстрижены, на лице ни грамма косметики. Полненькая, невысокая. Далеко не красавица, но очень миловидна.
– Зачем? – простонала Лика. – Зачем?
– Я не причиню вам горя, не за этим пришла, не бойтесь, – быстро заговорила она, и Лика удивилась, до чего же Тёмка на неё похож! Светлые прямые бровки, румяные щёчки, ясные сине-голубые глаза и открытый миру взгляд. Только у девушки в нём таилась безысходная грусть.
Лика сжала кулаки: «Зачем? Ну скажи, зачем тебе это надо?» Девчонка заплакала: «У меня кроме вас никого нет…»
– Как ты нас нашла? – спросила на выдохе.
– Я ночью, перед тем как уйти, посмотрела вашу медицинскую карту. Она на столе лежала.
Что-то сжалось у Лики в груди, болью кольнуло в сердце, какие-то простые и банальные мысли пронеслись в голове: «Господи, что же мы делаем с собой, с другими! Жизнь такая простая, а мы не можем жить просто. Просто жить, не мудрствуя и не лукавя, не ища выгоды – жить по совести, по человечности! До чего же обеднели наши души и оскудела любовь, что погрязли мы в фобиях и ненависти. Своих-то любим через раз, а уж чужих…»
Вдруг поняла, если бы она никогда не видела родную мать Тёмки, не встречалась с ней, не говорила, если бы сама в своё время не испытала ту же боль и стыд, всё сложилось бы по-другому. Но с этой девочкой она оказалась связанная единой тайной. Подумала и страх немного прошёл, как будто лопнул в ней давнишний нарыв, словно порвались путы, связавшие её. «Пойдёмте, домой», – сказала спокойно и почувствовала, как же она утомилась за последнее время, до чего же она устала все эти годы бояться.
* * *
Тёмка гостье обрадовался и всё крутился рядом. Лика, наспех приготовив ужин, покормила непоседу и включила ему мультфильмы, чтобы не мешал. И завязался долгий разговор…
– Как же так случилось, что ты осталась одна?
Девушка ответила не сразу, как-то неловко пожала плечами, посмотрела в окно. Скрестив руки, словно закрываясь от кого-то, обняла себя за плечи и, поглаживая их, заговорила тихо-тихо, продолжая глядеть в вечерний сумрак за окном.
– Знаете, я до сих пор никак не могу понять, как мать с отцом не заметили моей беременности? Они знали весь товар в своих магазинах до последних трусов и совсем не знали, чем и как живу я. Накормлена, одета-обута, что ещё надо? Влюбилась я тогда до безумия! Он был старше, опытней. Что я понимала? Да ровным счётом ничего. Верила поцелуям, словам, а сказала, что беременная, так он прогнал меня. Дурой назвал… Рыдала дома, вены собиралась резать, с крыши прыгать. От слёз опухла, мать заметила это и решила, что я пью. Орала! А я реально не знала, что делать и как жить. Молила, чтоб само собой всё рассосалось. Но не рассасывалось… я начала поправляться. Отец как-то высмеял, что надо меньше жрать, а то на корову становлюсь похожей… Перестала есть и старалась реже попадаться им на глаза. В школу шла, завязывая живот. Друзьям стала неинтересна и безразлична, тусоваться с ними я же перестала...
Слушая, Лика ужасалась и думала, что в её семье такой грубости не было. Мать, какой-то насмешкой судьбы заведовала областным отделом образования, отец преподавал, но схожи семьи были ледяным равнодушием. «А учителя – спросила, – тоже не заметили?»
– Не-а… Говорю, меня в упор никто не видел. У некоторых одноклассниц мамы вели календарь месячных у дочек и не потому, что не доверяли, за здоровьем следили. Я в определённые дни тоже таскала из тумбочки прокладки и выбрасывала их. Для матери, а вдруг тоже обращает внимание. Когда почувствовала, что началось…, тихо встала и села в первую электричку, я же из соседнего района, но до конца не доехала... Когда вернулась, получила нагоняй, что дома не ночевала, но за своими проблемами я не заметила, что родители на грани развода и им было до меня, как до левой пятки. Меня, не спрашивая, запихнули в медицинский колледж, мать бросила отца и умотала в Италию к новому мужу. Обещала помогать и первое время высылала иногда деньги, а потом оказалось, что у её Лоренцо трое детей и им самим мало. Папаша с горя запил и год назад угорел во время пожара в собственной квартире. Курил в постели. Теперь в ней жить нельзя, ремонт делать мне не за что и продать квартиру я тоже не могу, так как мать в ней по-прежнему прописана. Я уж не раз ей писала и звонила, но она не отвечает. Видно и там счастье обошло её стороной… Бедная мама, я так боюсь, что её уже нет...
Она замолчала. Лика вновь сравнила семью этой девочки со своей. Её родители тоже развелись, только расходились они, как говорится, культурно. Ушёл из дома отец. Мать первое время была спокойна, но женитьбу его простить не могла. Ни сам не ам, ни другому не дам, называется. Сколько гадостей тогда услышала Лика в его адрес! Культурно, но тоже мерзостно…
За окном мелькнула молния, громыхнуло и по стеклу забарабанил дождь. Порыв ветра распахнул слегка прикрытую форточку, и упоительная свежесть наполнила дом. Сама природа, не выдержав откровений, заплакала-зарыдала в голос. Вдруг погас свет и в кухню забежал перепуганный Тёмка. Забрался матери на колени, прижался. «Гроза! Страшно! – прошептал испуганно и показал пальчиком на гостью. – А это кто?»
Лика собралась было ответить и неожиданно от души расхохоталась: «А как тебя… первая проблемная… зовут? Два часа говорим, а познакомиться не соизволили!»
– Даша, – улыбнулась девушка, – Дарья Михайловна Климова я.
– Это, сынок, Даша.
– А кто она?
Лика на миг задумалась, вихрем разные мысли пронеслись в голове, выхватила самую первую: «Это наша родственница».
– Родственница? – удивлённо повторил Тёма и рассмеялся. – Родственница!
Ещё несколько раз громыхнуло, и гроза ушла, мелькали лишь зарницы да спокойно стучал по карнизу тихий дождь. Дали свет. Даша по-прежнему сидела, обхватив себя руками и в глазах её стояли слёзы, но она улыбалась. Точь-в-точь, как Тёмка, растянув губки, пряча их немного вовнутрь…
– Вы не думайте, – быстро, как тогда в больнице, затараторила она, – я не жаловаться к вам пришла. Просто поговорить и… подружиться. Не скрою, трудно мне. Я никому не верю, я ни перед кем не могу открыться. Мне, с одной стороны легче быть одной, а с другой, душа моя тайнами, сомнениями, обидами переполнена. Иногда выплеснуть хочется, чтобы не захлебнуться – просто поговорить с человеком, которому доверяешь, и тогда я сразу вспоминаю вас и Ольгу Матвеевну. Никто за меня в жизни так не болел, как она тогда!
– И я тебя всегда чувствовала, – Лика, слушая, удивлялась, как же связаны люди между собой и не кровными узами, как оказалось, а душевными. Может и правда их встреча была неслучайной?
«Что же теперь делать?» – думала, укладывая сына спать, и малодушные мысли от лукавого, искушая, проникали в мозг и вновь возбуждали в душе недобрые подозрения. Она сама была недоверчивой к людям.
«А вдруг Даша притворяется? А вдруг цель её – отобрать Тёму? И для этого она втирается в доверие! Надо паспорт её посмотреть, а то… мало ли чего…»
Только осталась наедине со своими мыслями, как снова возродился в душе подлый страх. «Это невозможно, – прошептала и решила, – я задам ей вопрос в лоб».
Вернулась на кухню. Даша сидела, не меняя позы и глядела в тёмное окно. Увидев Лику, улыбнулась: «Чувствую, что вы меня в нехорошем подозреваете и напрасно. Если даже мы останемся с Тёмой вдвоём на всём земном шаре, то и тогда я не сознаюсь, что родила его. Ольга Матвеевна хорошо нас пропесочила: «Он ещё и вздохнуть не успел, а вы уже его предали…» Какая из меня мама? Позорище, а не мать... Нет, не откроюсь я никогда… Вы вот тоже не стали разыскивать своего сына».
– Каюсь, – Лика, на миг сжала зубы, что лихорадочно застучали от волнения мелкой дрожью, облизнула сухие губы, – жили такие мысли и живут до сих пор, да только я не враг ему…
– Вот и я… не враг, я сама всех боюсь, поэтому и пришла к вам.
С одной стороны, их взаимопонимание казалось невероятным, а с другой – это было вполне закономерно. Они обе смотрели на мир глазами недолюбленных детей, остро чувствовали своё одиночество, не ощущая безопасности и надёжности в реальном мире. И неважно сколько им было лет. Связанные незримой нитью исковерканного холодного детства, едиными страданиями и ребёнком, они хорошо понимали друг друга. Ближе и понятней всегда тот, кто рядом был в горе, а не в радости. Души их действительно стали родственными.
И Лика это поняла. Поняла и поверила. Даша рассказывала, что работает в поликлинике в процедурном кабинете, снимает с подружкой комнату у старушки, и та варит им каждое утро манную кашу. До поздней ночи они говорили, но ночевать Даша не осталась.
«Как же хорошо мы пообщались», – радовалась Лика, проводив её, а ещё она решилась наконец-то открыть Павлу всю правду и попросить помочь его утроить Дашу в хорошую клинику на работу.
Сейчас, была уверена, он поймёт, не оставит её и поможет. Она решила открыть своё сердце и смело принять все удары, что приготовила ей жизнь, поверив, что всё приходит в ней во благо. Она не будет никого судить и бояться Дашу – у девушки чистое сердце, она это чувствовала, так зачем надумывать страхи и прятаться, когда просто надо жить: жить и верить, жить и надеяться, жить и любить.
Утром Тёмка, едва открыв глаза, спросил, где ночная гостья-родственница.
– На работе, – спокойно ответила Лика.
– А она будет жить с нами? – малыш хитро улыбнулся. – Да?
Лика задумалась… обняла сына, поцеловала его в курносый конопатый носик и, немного волнуясь, прошептала: «Думаю, что... думаю, что… скорее всего – да!»
– А что мы будем все вместе делать? – у Тёмочки был период нескончаемых вопросов.
– А мы… а мы просто будем жить!
– Ура! – закружился он волчком. – Мы будем жить!
*Книга пророка Иеремия 15:19 «На сие так сказал Господь: если ты обратишься, то Я восставлю тебя, и будешь предстоять пред лицем Моим; и если извлечешь драгоценное из ничтожного, то будешь как Мои уста…»
Автор: Людмила Колбасова
