До электрички на Симферополь было целых два часа и я маялась в кафешке у перрона.
— Дочка, скока времени то?
Каждая морщинка старушки мне улыбалась, в ее чистых, выцветших от времени глазах светилась доброта.
— 14.30.
Мне было так приятно это ей говорить, как будто делаю такое большое и нужное дело.
Баба Маня приходила сюда каждый день в одно и тоже время покушать дешевого супчика. Но не просто покушать, а еще и с людьми пообщаться.
— Скучно мне одной-то дома, — откровенничала старушка.
— Раньше я все с людьми работала, на пенсию в срок не вышла, пошла на низшие должности, чтобы по мере сил моих пользу людям приносить. Люди-то уж больно все хорошие были.
Помолчала, подумала о чем-то баба Маня, а потом и выдала:
— Вот, ограбили меня недавно. Сумку выхватили, в ней как раз деньги на суп были. Видимо, думали, что раз бабка в кафе ходит — так она миллионерша какая-нибудь местная!
А сама тихонечко так подсмеивается, будто листья на ветру шуршат.
— Вот ты, бабушка, говоришь, что люди все хорошие, — не выдержала я.
— Значит, не все, раз не постеснялись пожилого человека ограбить?
— Да, деточка, в жизни-то оно разное случается, — вздохнула старушка.
— Идешь себе по освещенной дороге, радуешься, песни распеваешь. А свет вдруг взял — да и погас. Тот, кто посильнее, с темнотой бороться начинает: и сам вновь на свет выходит, и людей за собой выводит. А тот, кто послабее, на колени падает и тьме на милость сдается. И ведет его тьма уже своими, темными тропинками, подальше от света и сильных людей. Так что, деточка, все люди изначально хорошими рождаются, только одни из них духом сильны, а другие — больные.
Очень жаль мне было с бабой Маней прощаться. Когда моя электричка отправлялась, старушка стояла на крылечке кафе и долго махала ей вслед.
Домой, в Севастополь, я возвращалась через два дня, даже надеялась о встрече с бабой Маней, пирог ей купила тульский, свежий, мягенький. Объявили о закрытии дверей и вдруг с платформы в наш вагон яростно влетает старушка, буквально протаранившая толпу. Девушка, стоящая рядом со мной, охнув, хватается за живот. Острый кулачок бабушки, прокладывающей себе путь к сидениям, попадает ей прямо в солнечное сплетение.
— Что вы тут пуза свои по выпятили? — ворчит бабка.
— Разожрались, простому человеку и не пройти!
Разбушевавшейся старухе, опасливо сторонясь, уступают место, на которое она опускается гордо, как на трон. В тишине, воцарившейся в вагоне, слышен лишь шепот обиженной девушки:
— Меня родители учили пожилых людей уважать, а как можно таких уважать?
Всю оставшуюся дорогу я вспоминала каждое слово бабы Мани. «Любого человека любить надо, они же не рождаются злыми» и улыбка почти беззубая, но такая щедрая.
Вот такие две разные старости. Одна — добрая, веселая, мужественно преодолевающая все тяготы своего возраста. Друга — злая, ненавистная, уверенная, что все ей что-то должны просто потому, что она состарилась.
Каждый из нас — творец своей будущей старости. И не надо оправдываться, что, мол, жизнь не удалась, оттого-то я такая — на весь мир обиженная. Помните, что баба Маня сказала? Кто-то, во тьме оказавшись, паникует и на колени падает. А кто-то упрямо к свету стремится.
В этом то все и дело!
