Совсем недавно отгремела свадьба. Совсем недавно собрались родственники все вместе, пели, плясали, веселились и никто даже не мог подумать, что это будет последняя встреча. Только свекровь сидела насупившись. Уж очень ей не по нраву пришлась хрупкая, худенькая, маленькая невестка:
«Да, красотой Бог не обидел, вижу, не слепая, только, что от этой красоты, что она вязанку поднимет, или ведро большое, или стог сложит, не знаю, ухват то может в руках держать? Я всю жизнь пахала, думала женится чертенок, уступлю место снохе, а тут не замену, а довесок в дом привёл». Прасковья все пережевывала, все злилась, и её страдания не могли ускользнуть от Марии.
Михаил успокаивал молодую жену, но в то же время предупреждал, что спуску от мамы не будет. Не любит она худых, маленьких, у неё вся сила в руках, в широкой спине, в быстрых шагах. Она ведь отца пьяного одной рукой на кровать заваливала. А лошадь станет запрягать, то конюхи в сторону отходили. За плугом шла с прямой спиной, широкие ладони крепко держали плуг и под сильными руками он выдавал широкие, глянцевые пласты земли. В сенокос, бывало, такой стог сложит за час, а другие бригадой возятся полдня, и не скирд, а стожок слепят.
Видимо ей бог дал силу как мужику, а нежность женщины отобрал. Мать Марии тоже не очень-то хотела отдавать замуж дочку. Хоть и не рано по годам, но под гнет Прасковьи не желала подкладывать. Жили недалеко друг от друга, и Татьяна удивлялась нечеловеческой силе Прасковьи, ведь венцы в хате сама меняла, крышу щепой сама крыла, за плугом сама шла, стоги скирдовала сама. Какая же невестка ей будет по нраву, кто же за ней угонится? А если кто и попробует, то тут же и отстанет на смех самой Прасковьи.
Но Мария маму не захотела слушать, и зная свой характер, думала, что свекровь тоже стареет, будет с внуками посиживать, а она с любимым мужем по-своему хозяйство вести. Свекровь одна, а их двое, они её и успокоят, угомонят. «Ещё чего, из-за Прасковьи буду любимого жениха упускать», — думала Мария.
Никто не знал, что война совсем рядом, и не счастье ждёт молодых, а разлука, слезы. После свадьбы война началась через полгода. Это время показалось Марии испытательным сроком. Михаил любил, лелеял, жалел свою женушку, и этим самым злил мать. «Ну, что за мужик, ведра воды не даёт поднять, все обнимает, все целует греховодник, ни в отца недотепу пошёл, видать в мать».
Прасковью привела своя мама к вдовцу, у которого умерла жена от кори. Жили с мамой в нищете, крыша, покрытая соломой, протекала, корова сдохла, лошади нет, помочь некому, хозяин помер. В зяте мама Прасковьи видела спасение от голода, холода. Она думала, чем в вековухахходить, лучше за вдовца выйти. Мужик он робкий, пьяный тихий, корова есть, лошадь есть, а что ещё надо?
Намаявшись с ребёнком, Фёдор был рад любой замене своей жене. Оценив грубые черты лица, высокий рост, широкие плечи, Федор выдавил тёще вердикт:
— Так уж и быть, за хозяйку сойдёт.
Две недели молчали, ни он ни Прасковья не находили речей. Только малыш уцепился за юбку новой мамы и не отходил, просился на ручки и улыбался. Время шло, хозяйка из Прасковьи вышла что надо, а вот полюбить мужа так и не смогла. Да и Фёдор не проявлял заботы, ласки, жалости. Прасковья, не видела радости в своей семейной жизни, единственное, что её радовало, так это привязанность к сыну, а также сыновья любовь к себе.
Прасковья свыклась с ролью матери и с ролью нелюбимой жены. С сыном она могла разговаривать часами, приучала терпеливо к труду, объясняла, показывала и за его послушание крепко обнимала и целовала в макушку. Конечно, были и вожжи на плечах у Михаила, был и ремень по заднице. Два раза мать не повторяла. За бедокурство, за шалость могла опоясать так, что самой было страшно. Всегда каялась, плакала, и они оба просили друг у друга прощения.
Михаил рос красивым, добрым, отзывчивым, любящим свою маму. Когда умер отец, нельзя сказать, что они убивались. Прасковья свела ряд и сказала сыну:
— Я благодарна богу за тебя сынок, я не хотела быть мачехой, я старалась быть матерью.
Её улыбка боролась с мужскими чертами лица и побеждала. Все лицо преображалась, взгляд становился ласковым, глаза излучали тепло и доброту. Появлялись ручейки на щеках, губы расплывались в очаровательной улыбке. Крепкие руки с широкие ладонями обнимали плечики сына, и, прижав голову к своей груди, Прасковья успокаивала сына тихим, но грубоватым голосом: «Сынок, время пройдёт быстро, станешь взрослым парнем, женишься, приведешь красивую, статную, сильную, ух какую девку, построим новый дом, и мне думаю уголок найдётся, а то, как же? Мне же надо за порядком смотреть, хотя жена у тебя будет ухватливой, проворной, но я тоже прихожусь».
Михаил покорно слушал, улыбаясь, и думал: «Красивая моя маманя, добрая, сильная, лучше всех, конечно не дам в обиду, любить всегда буду, не то, что батя, жил рядом, а как будто его и не было, словно тень ходил за матерью, чем был не доволен, что ему не хватало»?
Время действительно быстро летело, вот и свадьба, вот и война по пятам перлась, вытаптывая все на своём пути. Прасковья, проводив сына на фронт, опустила плечи, поникла головой, двумя руками поднимала передник и голосила в него криком. Мария не слышно подойдёт к ней, положит руку на плечо и сама, плача, старалась успокоить свекровь. Прасковья поднимала голову и говорила:
-Не меня успокаивай, а молись Богу, его проси, чтобы нашу ниточку с жизнью не обрывал, Мишка то для меня жизнь, не будет его, я тоже жить не буду, незачем, не для кого.
Начались самые тяжёлые дни ожидания. В невестке свекровь не видела помощи, пойдёт за водой Мария, несет полведра, пойдёт за дровами, три полена несет, станет хлеб месить, так тесто заплачет, месит маленькими кулачками, а промесить не может, станет корову доить, ладошки не хватает сосок ухватить. А уж если большой чугунок из печи доставала Мария, то сердце в пятки уходило у свекрови, все думала, вот-вот перевалит чугун на под малосильная сноха.
«Ох, горе ты наше, не умелица бессильная, тебе бы в девках сидеть, а нет, ты села ко мне на шею, куда мать то твоя тебя сбагрила, горе то ты теперь наше, а не её, во лихо то мне с тобой, не сноха, а недоделух».
Но по взгляду Мария понимала, что нет зла в словах, нет злобного укора, просто журила, упрекала от страха завтрашнего дня. Ну что делать, не идти же к матери, да скоро и пузо на нос полезет.
Как-то утром свекровь за завтраком заметила, что с невесткой, что-то не то. Тошноту огурцами из бочки заедает. Сама Прасковья беременела от мужа, но все были выкидыши, не могла она сберечь, не могла распределять силу, муж не жалел, и она сама себя не жалела. Работала как лошадь, забывая, что все-таки она баба, тем более беременная. Но, что такое съесть бочку огурцов она знала.
Голод крался медленными шагами. Но шёл уверенно и нагло. Хотя на чёрный день Прасковья запаслась мукой, солью, сахаром, все на чердак попрятала, но война не советовалась с ней и готова была пожрать всё подчистую...
Совсем обессилила Мария, с ног валится, ложку не способна держать. Чтобы ни съела, что бы ни выпила, все наружу вон. Прасковья и яблок моченых, и огурцов, хлеба ржаного маслом польет, потом солью посыплет и даст снохе, приговаривая, хлеб, соль- сила. Потом чая ей с сахаром даст, и приказывала: «Сиди и не рыпайся, раз непуть, то хоть сиди спокойно, не работник ты».
Михаил письма писал часто. И письмо начинал со слов: «Мамочка моя и женушка».
Прасковья от того, что она в первых строках млела, целовала лист бумаги, прижимала к сердцу и начинала голосить. Просила сноху не говорить о беременности.
«Я — здоровая баба, и то выкидыши были, а ты заморух, от тебя хорошего не жди, вдруг скинешь, а он с ума будет сходить, вот как родишь, тогда и напишешь. Совсем исхудала ты дева, я то пропадаю день иночь на ферме, а ты то дома, ты же хоть что-то в рот кидай, хоть что-нибудь да примет душа, да смотри ничего не поднимай, я сама справлюсь, коль сил у тебя нет по хозяйству помочь, то хоть под ногами не путайся».
Есть не ела Мария, а животик рос не по дням, а по часам. Больше всего донимали головокружение и тошнота. Синие круги под глазами слились с синевой глаз. Она порой забывала, что может погибнуть на войне Михаил. Она ждала, мечтала, что вот-вот закончится война, и мужа она будет встречать с сыном на руках. Уж очень она хотела сына. Как-то спросила у свекрови, кого бы она хотела. На что Прасковья ответила:
-Ребеночка здоровенького хочу, чтобы в сына моего пошёл, таким же был душевным, ласковым, да крепким, ты не обижайся, что я скажу, ты ведь у меня не пришей, не пристебай, боюсь слабая ты, не знаю, как ты рожать будешь, таз у тебя очень узкий. Как ребёночка выходить? Сил у тебя нет, но ты не бойся, бог свою силу даст, ангельская душа спасения найдёт, ты только молись. От всей души проси Бога тебе помочь, потом отработаешь ему. Все долги отдашь. Про меня не думай, я сильная, у меня запаса в руках, в спине, не евши, надолго хватит. А ты смотри, не наделай горя, бог дал дите, наша задача сохранить. Силой жри. Повитуху за время приведу, и не хнычь, а делай то, что она скажет. Михаил все реже и реже писал письма, Прасковья, стоя на коленях, молила об одном и всегда говорила: -Господи, возьми мою силу, возьми мою смелость, возьми мою душу и отдай сыночку от меня, спаси его и сохрани, а меня прости за то, что скрываю от него про дите, нету веры у меня в силе снохи, помоги в роковой час разрешиться ей, протяни и прими дите на свои руки.
Писем все нет и нет. Пряча слезы друг от друга, каждая думала, что сегодня нет письма, завтра будет. И так было каждый день. Прасковья сникла, похудела, спина сгорбатилась. Кофточка свободно трепалась на теле, ранее мощная грудь впала в грудину, и на спине отчётливо вырисовывались из-под кофточки ребра. Мария видела, что за весь день съедала мама немножко хлеба, выпивала кружку молока и шла на целый день на ферму. Дома молчала, молилась и, глядя на большой живот снохи, вздыхала с испугом.
День родов настал. Маленькая, худенькая, испуганная Мария позвала свекровь. Как ни уговаривала повитуху за время ночевать у них, повитуха не согласилась. На дворе ночь, сильный ветер срывал крыши. Казалось, сама природа вместе с Прасковьей заволновалась, заметалась.
За повитухой бежать два километра туда и два обратно, как её одну оставить, соседи старые немощные бабки, как же быть? Дом стоит на отшибе, кричи-не кричи, никто в этом деле не поможет. Ветер выл таким воем, что смелая Прасковья от страха вся съёжилась и от испуга онемела. Но взяла себя в руки, быстро запрягла лошадь, на руках вынесла Марию, накрыла тулупом и повезла к повитухе. На руках занесла в избу и пала на колени:
-Спаси, сохрани, всю жизнь буду за тебя, Арина, молиться.
Нельзя описать те роды, тот риск, ту боль. Смерть и жизнь переплелись и начали бороться. То смерть оскалится и захохочет над жизнью, то обессилевшая жизнь, собрав последние силы, вывернется из-под смерти. То опять смерть ухватится за горло жизни, то жизнь даст под дых смерти. И так пять часов. Крик ангела задушил смерть и, улыбаясь, жизнь засветилась в глазах молодой матери.
Крепкий пацан лежал на груди обессилевшей Марии. Столько было потеряно крови, что повитуха гарантий на быстрое выздоровление не давала. Слова Арины одно дело, а божья помощь другое. Мама Марии хотела после родов забрать дочь домой. Прасковья, поседевшая, постаревшая, впервые стояла как нашкодивший ребёнок с опущенной головой. Она превратилась в беззащитную, обиженную, безропотную старуху.
Мария посмотрела на свекровь и их взгляды встретились. В одном взгляде благодарность, покорность, в другом- . надежда, мольба: «Я буду жить с мамой, с той мамой, которая меня спасла и сына, я буду там, куда вернётся мой муж». Радость подняла голову Прасковьи, выпрямила её спину. Будто не Мария, а сама Прасковья родила.
Ночью вставала на плач к внуку, все боялась, что Мария крепко уснёт и не услышит. Придя с фермы, быстро управившись с хозяйством, опять спешила к люльке. Рубахи мужа порезала и сшила рубашки для Ивана. Ситец, предназначенный для своего смертного одра, тоже в ход пустила на пелёнки. Марии сказала:
— Говорят на том свете не по одежке встречают, а по делам. Так, что нечего мне туда снаряжаться, да ещё рано туда, и желания нет. Ты же непуть, без помощи никуда, ребёнок сильные руки любит, а ты ещё слаба.
Мария не обижалась. Выходя замуж, она боялась её, одна походка чего только стоила, а голос, а взгляд из-под бровей? А оказалось, что её большие руки такие мягкие, взгляд такой лукавый, нежный, а походка, как походка. Мария понимала, что свекровь для неё стена, защита. И очень часто Мария не стеснялась благодарить свекровь от всего сердца, на что свекровь махала рукой и, смущаясь, говорила:
-Да ну тебя, мелешь ерунду, ты для меня не обуза, а радость, а ты, Иванушка, соси сиську пожаднее, держись за неё крепко, а то придёт папка, а ты крепко обнять не одолеешь.
А от Михаила по-прежнему ни слова, ни полуслова. Почтальонка издалека махала головой, давала знать, что нет ничего. Мария поправилась, окрепла. Грудью кормила сына, на удивление свекрови молока было вдоволь, по хозяйству стала смелее помогать, корову доила увереннее и быстрее, да и ухватами в печке наловчилась орудовать, как знатная кашеварка.
В теле как-то поправилась, казалось, что даже выше стала. Прасковья сказала, пусть писем нет, так и похоронки нет. А это главное. И, увидя, как почтальонка машет головой, на сердце становилось спокойно. Слава богу, нет похоронки, а письма могут и не дойти.
Вот он день победы, вот она радость, вот людское ликование. Сколько горя, смертей принесла война, но похоронки же не было на Михаила, значит стороной смерть обошла. Значит вот-вот придёт герой к своим родным. Иван бегал не далеко от дома, Мария копалась в огороде, Прасковья что-то приболела, можно сказать слегла.
В последнее время все думала, куда же её сила ушла, хватка и скорость: «Что же я стала рухлядью старой. Вот встретить бы сына, отдать хозяйство в его руки и можно сесть на завалинку, да и приглядывать за внуком. Ох хороша девка то моя, не прогадала я, характер золотой, а ловка то, а нежна, то-то, я знала с первого взгляда, что пара она сыну».
А потом засмущалась своему лукавству и засмеялась.
В село стали возвращаться фронтовики, а от Михаила по-прежнему не было вестей. Как-то в середине лета Иван бегал, поднимая пыль своими косолапыми ножками, и, опустив голову, наблюдал за столбом пыли. Вдруг голова его уперлась в дядины колени, подняв голову, он хотел заплакать. Но улыбка солдата, ласковый взгляд успокоили кроху.
— А ну, покажи мне, где ты живёшь, а ну показывай, где твоя мама?
Обнимая малыша, Михаил не мог справиться со своим сердцебиением. Словно иглу вставили в сердце, идти ноги отказывались, голова закружилась, только руки все крепче и крепче обнимали маленькое тельце. Наконец проглотив ком в горле Михаил на крыльях подлетел к дому. Прасковья и Мария минуту стояли как завороженные, потом мама запричитала на всю деревню, а Мария тихо положила голову на грудь мужу и сказала:
— А никто не сомневался в том, что ты жив.
На, что Михаил ответил:
— Я знаю, ведь меня сын встречал, видать знал, что батя придёт. А не писал я потому, что в разведке служил, так уж вышло. Смотрела Прасковья на свою семью и думала, что счастье не только можно чувствовать, а можно потрогать, обнять и сказать: «Что счастье — это ты сынок и твоя семья».
Автор: Наталья Артамонова
