Ребёнок появился на свет ровно в полночь. Как раз в тот момент, когда электронные часы родового зала, мигнув зелёным светом, переключились с 23:59 на 00:00. Врач и акушерка переглянулись, а дежурный неонатолог спешно подхватил неподвижное синюшное тельце и, переложив, на пеленальный стол, спешно схватился за отсос. Малыш не дышал.
Роженица, слегка повернув голову, равнодушно следила за манипуляциями врача. — Может, он мёртвый? Не кричит... — крутились мысли в её мозгу, затуманенном недавней всепоглощающей болью. Наконец новорожденный издал слабый, едва слышный писк, который постепенно набирал силу и вскоре перешёл в заливистый плач , далеко разнёсшийся по притихшим в этот глухой час коридорам родильного дома. А врач, акушерка и неонатолог стояли вокруг младенца и молча , сосредоточенно его разглядывали.
Он был необычным, этот малыш... Его позвоночник, дойдя до уровня лопаток, изгибался таким причудливым образом , что образовывал два практически симметрично расположенных продолговатых горба, которые тянулись вниз практически до середины грудной клетки. — Как такое может быть? — повторял изумлённый неонатолог, — Я никогда, никогда такого не видел... Ну не может, не может быть такого... Просто невозможно...
Когда к Анне утром пришёл врач и попытался растолковать особенности её новорождённого сына, она брезгливо скривила красивые губы — Так он ещё и урод... Вот ж ё — моё ...Нет, уж... Девайте его куда хотите, а мне урода не нужно... Я и здорового — то брать не хотела, а тут такой... Несите мне бумагу, я отказ напишу... И в положенный срок вышла из роддома, лёгкая, равнодушная и ничем не обременённая, а сын её остался там, ничего не зная о том, что его предал самый родной его человек...
В Доме Ребёнка его назвали Илюшенькой. Да, именно так , и никак иначе. Нянечки надевали на него просторные, не по размеру, рубашонки, чтобы его недостаток его не так бросался в глаза. Но будь его фигура самых совершеннейших, идеальных форм, он всё равно бы отличался от других, пищащих, орущих, дерущихся и что — то вечно делящих ребятишек. Какая — то недетская серьёзность была в голубых его глазах , опушённых длинными, чёрными ресницами. Часто, глядя в окно, он прислушивался к чему-то внутри себя, прислушивался мучительно, стараясь уловить и понять что-то, что ни уловить, ни понять пока не получалось.
Это произошло однажды, когда колонна выстроенных попарно, расползающихся и спотыкающихся о собственные ноги двухгодовалых детишек направлялась на какое — то мероприятие. И Илюшенька услышал ЭТО. Из неплотно прикрытой двери кабинета заведующей доносилась музыка. Она не была похожа на знакомые Илюшеньке детские песенки, которые им пели на музыкальных занятиях и под которые они учились маршировать «как солдаты», старательно размахивая слабыми ручонками и поднимая непослушные еще ноги...
Она была похожа на... ветер. Тёплый, ласковый ветер, который нежно поднимает тебя над землёй и несёт, несёт, нежно качая и убаюкивая... В ней не было слов, но была душа, живая душа, которая обнимала Илюшеньку и рассказывала, рассказывала что-то такое, что не знает никто, да и не нужно никому знать, кроме него, Илюшеньки... И он остановился посреди коридора, наделав изрядного беспорядка посреди старательно выстроенной колонны и начал раскачиваться в такт музыке, не обращая внимания на налетающих на него детишек и бесполезные попытки нянечек сдвинуть его с места .
В его маленькой головке всё встало на свои места. То, что он слышал, напряжённо ловя в криках товарищей по несчастью, в шуме ветра и гудении труб умывальной комнаты — это была она, его Музыка...
Алёна и Дима объездили все окрестные Дома ребёнка. Врождённая патология не позволяла Алёне иметь детей. И они решили взять малыша из дома ребёнка. Но... вот беда... Курсы приёмных родителей пройдены, документы готовы, но перед ними стоит ВЫБОР... Какой он, ИХ малыш... Ведь рождённых детей не выбирают, их любят такими, какие они есть, а тут... Ну не видели они среди огромного количества лишённых радительского тепла малышей того, своего, родного...
Взявшись за руки, они подходили к забору Дома ребёнка. В песочнице копошились малыши, девочки катали в колясках кукол, обычная возня маленьких ребятишек, насыщенная смехом и весёлыми криками. Только один малыш, в длинной, не по размеру, курточке, стоял и внимательно прислушивался к чирикающему на ветке воробью. И в этот самый момент у Алёны зазвонил телефон... Моцарт...
Алёна вообще была любительницей классической музыки. И малыш... он вздрогнул, глаза его вспыхнули, словно в нём зажёгся яркий прожектор и он стал медленно, ритмично качаться из стороны в сторону, безошибочно чувствуя ритм и темп музыки, а Алёна и Дима стояли, замерев, не обращая внимания на заливающийся телефон... Они видели ЕГО. Своего сына. Родную душу, которая светилась в его глазах...
— Да, я понимаю, что это больной ребёнок, инвалид... Да, я готова взять на себя ответственность... Реабилетация? Конечно... — Алёна битый час устало отвечала на вопросы заведующей, настойчиво предлагающей ей взять другого, здорового малыша. — Детей не выбирают... объясняла она ей, и возьму его, возьму, чего бы это мне не стоило...
— Мама? — Илюшенька отошёл от пианино и положил голову на руку Алёне. — А почему я такой? Почему не такой , как все? Алёна ласково погладила его по изуродованной спинке — понимаешь, сынок, все мы разные... И внутри, и снаружи... И ты, и я, и папа... А спинка твоя — я же тебе говорила, что там у тебя крылышки, как у ангела, только они ещё не раскрылись, но они раскроются, обязательно раскроются...
И она обнимает сына, и целует его в тёплую макушку, а потом садится рядом с ним за пианино, и они играют вместе, и Илюшенька играет так, как не всегда может сыграть взрослый , серьёзный музыкант. И за спиной его на самом деле раскрываются крылья, правда видят их только Мама, Папа, да ещё Ангел — хранитель Илюшеньки, который стоит за его спиной и улыбается, а музыка льётся, льётся широкой, полноводной рекой и качает, качает на своих волнах счастливого Илюшеньку...
Автор: Екатерина Ложкина
