Наталья шла по больничной аллее медленно, неуверенно. Женщина как будто сомневалась, стоит ли ей продолжить путь, или лучше вернуться туда, в палату с голубовато-белыми стенами, с ритмичными звуками приборов, поддерживающими жизнь в уставшем, измученном теле.
Андрей никогда не жаловался на здоровье, хотя его фактически уже и не было. Уйдя воевать уже в 45-ом, он вернулся искалеченным, совершенно седым мужчиной. Волосы он потом сбрил, но это раннее, непоправимое взросление нельзя было стереть из его глаз. Молодой человек со взглядом мудрого, отринувшего все суетное старика – вот таким Наталья встретила его тогда у дверей квартиры…
-Мурзик! – шептал он ей еще несколько дней назад, когда прихватило сердце. – Я так устал. Так хочу отдохнуть, ты себе не представляешь…
Женщина вздыхала и сквозь слезы говорила, что скоро станет легче, что врачи обещали, что…
-Не надо, Натка! Ты не грусти только, слышишь! Знаю, что будешь, но не сильно, ладно? Мне так лучше, я больше не могу…
Последний год был для мужа особенно тяжелым. Тело, искореженное, собранное по частям, стонало и отказывалось слушаться. Каждое утро начиналось с боли, ею же мужчина заканчивал день. Лекарства, заполнившие уже всю тумбочку, практически не помогали.
-Нужно отпустить, он просил! – шептала себе Наталья, идя на автобусную остановку. – Намучился он…
И отпустила. Через крик в подушку, через сжатые до белых костяшек пальцы, через чувство надвигающейся черноты, застилающей всю ее жизнь.
Утром позвонили из больницы…
Дочь, двадцатилетняя Аленка, медленно сползла на стул. На пол посыпались кисти, собранные для художественной школы.
Отец был для нее всем. Богом, другом, наставником и критиком. Наталья иногда ловила себя на мысли, что Алена для нее как будто человек с другой планеты. Они с дочерью никогда не были особенно близки, Аленка воспринимала мать как соперницу в обладании отцом.
Ее слово против отцовского всегда проигрывало, терялось, тонуло в его басистом, раскатистом «Да!» или мягком, как будто извиняющемся «Нет!».
Наталья была всегда более категорична. Не теряя времени на уговоры и сюсюканья, она сразу делала замечания и давала руководства к действию. Алену это злило, будя внутри девочки бесенка, делающего все наперекор.
Отец действовал хитрее. Рассуждал, мягко подводя к нужному решению, давал добро на инициативу, говоря тихо: «Ну, ты же девочка, придумай что-нибудь!» И Алена придумывала. Допридумывалась до художественной школы. Теперь холсты толпились в ее комнате, словно покупатели в очереди.
Они тянулись дружным табором вдоль стен, сидели, как воробьи, на полках, громоздились на подоконнике неустойчивой, внушительной пирамидой. Андрей сам помогал дочери натягивать ткань на подрамник, соорудил ей первый мольберт.
Наталья была слишком прямой, как идущий по рельсам поезд. Она твердо везла свою семью вперед, не давая домочадцам соскочить с подножки, чтобы пересесть на другое направление. Но Аленка соскочила.
Носила туфли зимой, начала краситься тогда, когда, по мнению Натальи, это было из рук вон рано, перешивала одежду, все укорачивая и укорачивая юбку, заставляя маму в ужасе закрывать глаза.
-Ну, и где ты будешь работать? – качала мать головой. – Вольный художник много сейчас получает? Пошла был лучше, как Рита твоя, в педагогический!
А Андрей только подмигивал. Он знал, что дочь достаточно умна, в ней есть тот самый стержень, на который, как бы не старались, не пристанет ничего низкого, пошлого и грубого. Она всегда останется его Аленкой, правильной и чистой.
А теперь отца не было. Мир девушки разрушился, разлетелся вдребезги, осыпав стеклом душу, вонзаясь в подошвы ступней. Ради чего теперь все? Как дальше?…
-Ален, ты пойми, — положив руку на кудрявую, взлохмаченную голову дочери, тихо говорила Наташа. – Он просил его отпустить. Ему теперь не больно. Ему впервые за много лет хорошо. Он…
— Неправда! Это ты во всем виновата! Ты просто его не любила и меня не любишь! Тебе все равно, это ты его отпустила, а я? Как я теперь буду жить?
Алена вскочила, сжав кулаки, и зло смотрела на мать. Девушке нужно было найти того, кто стал бы виноватым во всем, кто превратился бы в «козла отпущения». Рядом была Наталья, с ее строгим взглядом и поджатыми губами. Она не удержала, не уберегла отца! Она виновата в том, что жизнь вдруг раскололась, выпуская из разлома боль и горечь потери.
-Я ненавижу тебя! – крикнула девушка и опрометью кинулась вон из квартиры.
Наташа, медленно дойдя до дивана, села и закрыла глаза. Слез не было. Они все выплакались еще ночью, в темной комнате, ставшей вдруг такой большой и пустой…
Прошло несколько месяцев. Алена пропадала в художке, приходя поздно вечером, буркнув матери «спокойной ночи» и захлопывая дверь своей комнаты.
-Ты ужинать будешь? – растерянно спрашивала женщина.
-Нет, я ела! – коротко обрывала перечисление меню Алена. – Спасибо.
Наталья любила готовить. А больше всего она любила кормить людей. «Возьмите еще кусочек!», «Ну, что же вы совсем ничего не едите!», «Давайте, я еще положу»» — эти фразы так и витали, гоняя свое эхо под высоким потолком гостиной, когда в семью Лаптевых приходили гости.
Наполненное голодом время, маячившее в памяти, заставляло Наташу, как будто, наверстывать упущенное, словно, если ты не постараешься, то тушеная морковь вместо сытного, ароматного обеда, опять займет место на столе, наполняя комнату ненавистным, сладковатым ароматом.
-Наташ, да все уже наелись! – одергивал ее муж.
-Да как же! Совсем ничего и не брали! – расстраивалась она, убирая со стола после праздника.
Сначала приходили друзья мужа, сослуживцы, родственники. Потом – Аленины друзья по школе. В гостиной часто было весело и шумно. Наташе нравились эти странные, непонятные, лихие чудаки-художники, что дружили с дочерью.
Алену даже часто выводило из себя то, что их выходки безоговорочно прощались, тогда как ее вольные поступки сразу осуждались и инициативы срезались матерью на корню.
А Наташа ничего не могла с собой поделать. Дочь стояла в ее сознании как-то особняком от ее ровесников. Видимо, не чувствуя крепкой духовной связи с ней, мать боялась дать хоть какую-то слабину, упустив Алену из зоны своего влияния…
А теперь не приходил никто. Друзья и родственники стеснялись, думая, что своим присутствием нарушат тихую скорбь семейства, Алена тоже больше никого не приглашала, смотрела строго.
Готовить было не для кого. Дело, которому Наталья уделяла так много времени, считала своей миссией, оборвалось, накапливая в душе нерастраченную, гнетущую энергию…
Дом постепенно приходил в упадок. То раковина потечет, то проводка перегорит. Многие годы за порядком в квартире следил Андрей, не подпуская чужих «умельцев», чинил все сам. Теперь, когда его не стало, хозяйство пошло в разлад.
Наталья пыталась вызывать кого-то из мастеров, приходили люди, брали деньги, а кран начинал течь опять уже на следующее утро. Женщина, как оказалось, совсем не была приспособлена к самостоятельной жизни, слишком мягко и ненавязчиво она старалась разговаривать с чужими.
Не хватало здесь звонкого, строгого Алениного голоса. Но та, лелея обиду на мать, вообще не вникала в то, что происходит дома…
…Петр Федорович, погасив свет, улегся в кровать. Мужчина быстро уснул. И вот уже он видит себя на лавочке у своего небольшого, свежевыкрашенного в небесно-голубой цвет, двухэтажного дачного домика.
Он менял подметки старых, когда-то черных, а теперь непонятно-серых сапог. Голенище уже потрескалось на местах сгибов, но Петр не выкинет эти сапоги. Уж больно удобно они сели по ноге, «приносились», сроднились с ними.
-Привет! – услышал мужчина тихий голос рядом с собой и, вынув гвозди из зажатых губ, обернулся.
Перед ним стоял Андрей и улыбался. Он сильно изменился с тех пор, как ребята виделись последний раз. В 1950-м, где-то на сборах, кивнули друг другу, но поговорить так и не смогли.
Каждый жил своей жизнью, пытаясь забыть то, что было пережито. А встретиться, сказать друг другу что-то – значило вновь ковырнуть запекшуюся рану, оголив переживания, которые хотелось стереть раз и навсегда.
-Привет, — Петр отложил сапог и встал. – Ты как здесь оказался?
-Да вот, заехал к тебе, дело у меня есть, просьба! – гость, прищурившись, смотрел на заросшего щетиной, огрубевшего в сельской местности бывшего танкиста, своего товарища.
-Да? – протянул Петя. – Ну, валяй!
-Ты только не удивляйся, выслушай до конца! – начал Андрей. – Понимаешь, я очень надолго уехал, семью пришлось оставить. Наташа там и дочка, Аленка… Им бы помочь, тяжело без мужика, сам понимаешь…
-Так сам съезди! Развелись вы, что ли? – Петр удивленно скосил глаза на Андрея.
-Не могу я. Не по пути мне. Сходи ты. Ну, краны починить, еще что-то. Для тебя же Наташа не чужая, я знаю! Помоги ей! Да и поесть ты любишь, а ей не для кого сейчас готовить… Порадуй женщину! Так и скажи, что я прислал.
-Да что за ерунда-то такая? – Петр нахмурился. – Что-то ты темнишь. Скажи прямо, как есть!
-Прямо? – Андрей усмехнулся. – Ну, слушай! Я умер, понимаешь ты, какая оказия…Уж несколько месяцев, как. А они там без меня такой боль промеж себя развели, ужас что творится. Аленка мать совсем признавать перестала, сама Наташа как в воду ходит опущенная, никак в здравый рассудок не придет. В-общем, твоя помощь нужна!
Петр, замерев и дико расширив глаза, впервые внимательно вгляделся в лицо бывшего друга.
-То есть, как это «умер»? Разыгрываешь? – его губы еле выговаривали слова. Сон был настолько реальным, что это пугало.
Встреча с потусторонним, необъяснимым заставляла отпрянуть, слушая глухие удары испуганного сердца.
-Нет, к сожалению, — голос Андрея стал грустным, тихим. – Отслужил я свое. Так скрутило меня последний год, что сил уже не осталось. Кончился Андрей. Я Наташку умолял не держать меня, она отпустила. А вот Алена нет. Так и хожу я неприкаянный. Тянет меня к себе, каждую ночь зовет. Хотя уже не маленькая…
Петр, потерев вспотевший лоб, пытался осознать происходящее.
-Но почему ты ко мне-то пришел? Наташка меня и близко не подпустит! Я только все испорчу!
-Мне не к кому больше! Хоть и не общались мы с тобой много лет, это правда… Но нет у меня другого знакомого, кто знает Наталью так же хорошо, как я сам… Сходи, с Аленкой поговори тоже! Как друга прошу! Уговори отпустить меня, а то болтаюсь тут, как на медкомиссии с плоскостопием, надоело уже! Ладно, ты подумай, а я пойду…
Андрей, почти как обычный человек из плоти и крови, открыл калитку и ушел по тропинке в поле, отдыхающее в этом году и потому буйно заросшее полевыми цветами. Его спина быстро скрылась из глаз. А Петя все сидел на лавке, забыв про сапог, и пытался осмыслить происходящее. Сон его затянулся, распластался по воздуху, не давая возможности прервать это видение.
Жизнь после смерти и прочие моменты бренности существования редко занимали его мысли. Родных он всех давно похоронил, жены не было. Никто его не оплакивал бы, случись что. Просто жил себе и жил. И тут такое…
Верить ли непрошеному гостю? А вдруг это просто злая шутка?…
Петр Федорович проснулся и быстро сел на кровати. Приснившийся Андрей до сих пор стоял перед глазами, не давая заниматься привычными делами.
Петр вышел из комнаты в коридор. Телефон, нахохлившись, стоял на комоде, подставив свой круглый, с прорезями для цифр пятачок под лучи ласкового солнца.
Набрать номер Наташи оказалось не так трудно. Он сам как-то всплыл в голове, как будто поджидал, когда хозяин попросит об этом.
-Алло! – тихо ответили на том конце провода. – Алло! Вас не слышно!
Наталья вздохнула, воздух зашумел в динамике, тоскливо и монотонно.
Мужчина быстро положил трубку. Она… А голос грустный, глухой…
Сердце заныло, заставляя воспоминания нахлынуть мощной, высокой волной, сметавшей на своем пути сиюминутные проблемы и праздные мысли…
…-Алена! Подойди ко мне после занятий! – пожилой преподаватель пристально смотрел на девушку, пытаясь угадать хоть что-нибудь за этим каменным выражением на бледном, как будто безжизненном, лице.
Уже вечером, когда закончился последний урок по теории живописи, Аленка постучалась в учительскую. Она переминалась с ноги на ногу, пыталась вытереть с рук остатки масляной краски, кусала губы.
-Войдите! – Олег Игоревич как раз разложил на столе последние наброски своей ученицы. – А, Аленушка, заходи!
Аленушкой, словно героиней сказки, звал ее только он. Ласково, по-отечески, как будто она росла у него на руках, и он видел каждый миг ее взросления. Девушка доверяла старому учителю, было в нем что-то родное, по духу близкое. То, что она утратила с уходом отца.
-Спасибо, что пришла, — сказал он, чуть помолчав. – Что с тобой происходит?
-А что? – вскинула она голову, смело смотря в его глаза.
-В твоих рисунках нет души. Техника, связь цветов, переход оттенков – все это есть. А чувства нет…
Алена поджала губы. Она и сама чувствовала, что все последние работы были выполнены кое-как, но желания возвращаться к ним не было. Не было и чувств. Они как будто все выгорели, разлетевшись по углам ее комнаты серым пеплом, символом тлена и безысходности.
-Я знаю, — буркнула она. – Не могу я по-другому сейчас. После смерти отца как будто все пропало…
Черная дыра на том месте, где раньше жил в ее душе отец, затягивала в себя все, что зарождалось после его смерти, окрашивала мир в цвет золы, угля и жженой умбры, которая теперь присутствовала в рисунках девушки все чаще и чаще.
Олег Игоревич покачал головой и вздохнул. Что он мог ей сказать? Посоветовать держаться, сказать, что все пройдет? Казенные, пустые фразы так и остались не произнесенными. Ведь она наверняка слышала их много раз, но, видимо, не помогло…
-Знаешь что, я отправляю тебя на каникулы. Поезжай куда-нибудь, отдохни, смени обстановку. Я договорюсь. Но с одним условием. Ты вернешься с хорошей картиной. Хорошей, достойной тебя, слышишь?!
Алена, задумавшись, смотрела в окно. Желтый, почти цвета яичного желтка, свет струился сквозь запотевшие стекла уличных фонарей. Темнота расступалась под мягким напором этого сияния, вовлекая в свой ночной танец снежинки, медленно падающие с сине-черного, низкого неба.
Дома было плохо, но и на занятиях, среди этих восторженных, горящих своим делом людей она не чувствовала себя хорошо.
-Ладно, — тихо сказала она. – Спасибо.
-Иди, уже поздно. С завтрашнего дня у тебя каникулы. Как созреешь, приходи. До свидания, Аленушка!…
…Петр Федорович помнил их адрес наизусть. Трехэтажное, с осыпающейся облицовкой здание в конце тихого переулка, дымчато-сонные тополя, бросающие тени на большие, высокие окна, пригнувшиеся от снега вишни. Все было, как тогда, много лет назад.
Вот также Петя, боец танковой дивизии, стоял у ее двери и не знал, как сообщить Наташе, что Андрея больше нет. Он был в этом уверен, сам видел, как машина взлетела на воздух, не оставив шансов на спасение, как яркими искрами падали на землю обломки обшивки…
Наталья тогда долго не открывала, как будто чувствуя, что скоро ее мир ударят наотмашь, прожгут, не оставляя шанса на что-то другое. Уже с порога она поняла, что он хочет сказать, замахала руками, что-то шепча, а потом просто сидела на стуле в комнате, опустив голову и постанывая…
Петр был уверен, что сделал все правильно, что лучше услышать обо всем от живого человека, чем получить письмо от командира. Но он ошибся. Письмо так и не было отправлено, потому что Андрей выжил.
Когда муж все-таки вернулся домой, Петр пытался извиниться, но Наташа даже не пустила его на порог, прогнала, чтобы больше никогда не встречаться с тем, кто превратил полгода ее жизни в ад.
Андрей пытался заступиться за бойца, но жена была непреклонна…
Прошло столько лет, и вот теперь Петр опять стоит у этой самой двери. Потому что Андрей попросил его.
Женщина приоткрыла дверь и мельком осмотрела гостя.
-Вы по поводу крана? Вы сантехник? – устало спросила она.
Петр Федорович растерянно кивнул.
-Заходите, а что вы без инструментов? Ладно, тут у мужа осталось все. Он, знаете ли, сам раньше все чинил…
Наталья, не оборачиваясь, указала рукой на шкаф, стоящий в коридоре.
-Да, я знаю… — тихо ответил Петр Федорович.
-Из нее как будто жизнь всю высосали, оставив лишь оболочку, — с грустью думал он о жене друга, ковыряясь в ванной. – Андрей был прав…
Наташа сначала не узнала его, не увидела в этом обросшем, с густой седой шевелюрой мужчине молодца Петьку. Может быть, к лучшему.
Кран, скрипящая дверь, покосившиеся полки на кухне – Петр Федорович быстро правил все, что попадалось на глаза. И тут из кухни донесся пьянящий аромат зажаренной курочки.
Наталья суетливо ходила из кухни в коридор, где примостился холодильник, и обратно. В доме появился гость, его нужно было накормить!
Алена медленно открыла входную дверь и вдруг почувствовала ту уютную, теплую, родную атмосферу дома, что так давно была утеряна.
Девушка прошла на кухню. За столом сидели двое. Ее мать и какой-то незнакомец.
-Мама! – вдруг громко возмутилась дочь. – кто это, и почему он сидит на папином месте?
Злость на мать опять начинала закипать в душе. Невыстраданное, непережитое горе превращалось в нападки, обвинения.
-Алена, это Петр Федорович, папин друг. Только они давно не виделись…
Мужчина вскинул голову, заглядывая Наташе в глаза.
-Узнала?
-Конечно. Не сразу, когда шрамы твои вспомнила…
Алена смотрела на них. В душе творилось что-то странное. Эти двое — ее мать и этот странный гость – были носителями памяти об отце, квинтэссенцией воспоминаний, которые нельзя было потерять.
-Расскажите о папе! – Алена с горящими глазами уже сидела за столом. – Все-все! Пожалуйста!
И Петр Федорович рассказывал. Долго, подробно, улыбаясь и печально вздыхая. Его жизнь была вплетена в существование этой семьи, их линии не могли идти, не соприкасаясь. Потому что Андрей связывал дорогих его сердцу людей, берег их друг для друга.
Девушка слушала, не перебивая, иногда бросая быстрые взгляды на мать. Здесь уже не было места ревности к отцу, а только единение, общее покрывало воспоминаний, которое согревает и дает силы жить дальше…
Петр Федорович ушел поздно.
Алена помогла матери убрать со стола, а потом, немного поколебавшись, схватила Наталью за руку и повела в свою комнату.
-Я хочу тебе кое-что показать!
Девушка распахнула дверь и щелкнула выключателем. Свет от люстры осветил портрет Андрея. Именно его Алена писала долгими ночами, кое-как отделавшись от заданий на дом. Бросила всю себя на то, чтобы вложить в рисунок те чувства, что переполняли, что рвались невысказанными словами, что заставляли зажмуриваться от слез.
С картины смотрел молодой мужчина, улыбающийся и счастливый. Именно таким он всплывал в памяти девочки, что когда-то бежала по дорожке парка навстречу военному. Тот расправлял плечи и ловил дочь в свои объятия. Они смеялись и шли к Наташе, которая стояла у скамейки, держа Аленины игрушки.
-Мама, у меня получилось? – тихо спросила Алена.
Та только кивнула головой. Слова потерялись, уступив место нахлынувшим чувствам…
