— Перед войной многие у нас её видали, — поддакнул дед Семён бабе Уле, что закатывала на зиму огурцы.
Катюшка сидела тут же, за столом, укладывала на дно каждой банки круглые с зазубринками листы смородины, длинные, как заячьи уши листья хрена, несколько горошин душистого перца, пару зубчиков чесночка и обязательно зонтик укропа с желтовато-коричневыми, терпко-пахнущими семенами.
— Да, — продолжила баба Уля, заливая очередную банку рассолом, — Она завсегда перед несчастьями показывается. Коль одному человеку покажется, дак, знать, у него в семье приключится беда какая. А коли уж целыми деревнями видеть её начнут, плохо дело – несчастье неминуемое идёт.
За окном нынче шёл дождь, и наша троица затеяла готовить маринады на зиму, за делом разговор завели. И как он снова скатился ко всякому удивительному да загадочному, Катюшка и сама не поняла. Вроде бы начали про прадеда Михаила, отца деда Семёна, ветераном он был, всю войну прошёл. А после и сказал кто-то про Белую Бабу.
— Я-то в армию пошёл после войны уж, через пять годов, как она закончилась. А перед войной, стало быть, было мне восемь годов. Бегали мы раз с друзьями на улице, обруч гоняли да в лапту играли, тут слышим у бабкизоиного дома старухи о чём-то шепчутся. Они завсегда там собирались на свои посиделки. Но обычно-то они как баяли? Сядут, семечки щелкают, на всю улицу грамофонят, глухие ведь половина.
А вот ежели старухи неслышно сидят, дак это верный знак, что дело пущей важности у них, секрет одним словом. Они ведь, старухи как? Как чаво, дак они глухие, а когда надо дак за версту услышат, чего им не треба. Наши таке же были, старухи они везде одинаковы. Ну, мы с пацанами это дело приметили, и интересно нам стало, чего это они там обсуждают.
Потихоньку-помаленьку подобрались мы под палисад с другой стороны, там черёмуха росла густая, старая, да мальвы выше нашего росту, старухи нас и не заметили. А мы и рады, пристроились тихонько в зарослях, да уши греем. А старухи-то, они, значится, с другого боку этого палисада сидят, кто на скамейке, кто на бревне.
— Вот ей-Богу, девоньки, видела так же, как вот вас сейчас, — вполголоса доказывала что-то остальным бабка Тимофеиха.
Тут Колька, итить его, заржал, я и не расслышал, про кого Тимофеиха говорила.
— «Девоньки», — повторяет мне, показывая на старух, а сам ржёт.
Зашипел я на Кольку, кулак ему под нос сунул, молчи, мол, гад. Выдашь нас с потрохами, после старухи крапивой отстегают. Было уж такое, проходили, чай не впервой. Ну, Колька кивает, мол, ладно-ладно, не сердись. Сидим, дальше слушаем.
— Из леса я вышла, — продолжает тем временем бабка Тимофеиха,
— Дай, думаю, присяду, передохну малость, аж задохлась вся, пока в горку-то тамошнюю взбиралась. Да ещё корзина с грибами руку оттягивает.
Села я на пенёк, и вдруг вижу – за мной следом из леса она выходит. Белая Баба. Не к добру будь помянута. Высокая такая, выше меня, чай, на две головы будет. А я ведь тоже не маленькая. Платье на ней, что сорочка белая, долгополая, волосы платком подвязаны, тоже беленьким, вышла она из лесу и встала на тропке, что к нам в деревню-то ведёт. Меня, будто как, и не видит.
А я молчу, вжалась вся в этот пень, стра-а-ашно. Она руку к глазам поднесла, поглядела на деревню нашу и вдруг как заплачет в голос. Ой, бабоньки, как она плакала, как плакала! Горько так, да навзрыд, словно по родному человеку убивалась. У меня самой слёзы из глаз полились и сердце замерло.
— А она завсегда так горько плачет, — поддакнула бабка Зинаида,
— Мне ещё отец мой сказывал, он её видел. У реки только, рыбачить пошёл, утро раннее было, туман, и на берегу, откуда ни возьмись, как из тумана, ровно, вышла вдруг Белая Баба. Встала на песочке, поглядела на деревню, глаза закрыла, и давай рыдать да причитать. А после исчезла, как в тумане том снова будто растворилась. Отец сильно тоже испужался.
После него ещё трое из наших повстречались с Белой Бабой. А спустя неделю пожары лесные пришли, всю деревню нашу подчистую спалило. Люди заново отстраивались. Она не к добру приходит, предупреждает о беде.
— Кто знает, — отозвалась бабка Марья, — Может не предупреждает, а сама как раз и накликает беду-то?
— Кто-то и так думает, — проскрипела самая старая бабка нашей деревни, бабка Зоя, у чьего дома и собирались все старухи, чтобы той далёко не ходить, ей уж под сто лет было, — В ранешнее время ежели кто в доме заболеет, так над воротами косу вешали или кобылью голову зарывали под крыльцом, ну, это уж кто побогаче были, чтобы Белую Бабу отпугнуть.
— Поди она и есть Смертушка? – спросила бабка Фотинья.
— Нее, — ответила бабка Зоя, а мы все превратились в слух, боясь и дышать, — Не Смерть она. Предвестница, вот она кто такая. Не в ней горе-то. Она лишь предупреждает, чтоб готовились люди – горе идёт, несчастье како-то. Какая в ей вина? Сами мы виноватые в своих бедах, Бога забыли, живём не по совести.
Теперь вот лишь бы ещё кому не показалась Белая Баба. Одному это ещё ладно. А вот если ещё кто её увидит, плохо тогда, бабоньки.
— Ох, мамочки мои, — запричитала бабка Тимофеиха, — Да я бы уж всё стерпела, всё вынесла, лишь бы не всему народу несчастье приключилося. Лишь бы снова войне не быть.
Все смолкли, задумались. И мы с Колькой тоже притихли. Про войну мы по рассказам знали. Не приведи Бог, чтобы воочию увидеть её проклятую. А оно, вишь как, так и приключилося в итоге. Вторая Мировая началась. Отцы наши на фронт ушли, мы с матерями в тылу остались, работали, как проклятые, не ели досыта – всё на фронт, всё бойцам нашим.
— Деда, — спросила Катюшка, — А что же, выходит, после бабушки Тимофеихи и ещё кто-то всё же встретился с Белой Бабой?
— Встречались, — вздохнул дед Семён,
— Она в то время чуть не каждый день показываться стала, даже бывало одновременно в нескольких местах сразу.
Дядька Игнат в амбаре собственном её увидал, она прямо из стены вышла, глаза закрыты, а сама плачет. Постояла так и растаяла. А в то же самое время соседка с криком во двор забегает – где Варвара, кричит? Жена это дядьки Игната была. Тот спрашивает – а что, мол, такое? Та дрожит вся, зубы стучат. Ой, — отвечает, — страху сейчас натерпелась, в огороде работала, да Белую бабу повстречала.
— Она что же, ничего не говорила никогда? – спросила Катюшка, затаив дыхание, — Только плакала?
— Ага, — кивнул дед, — Бывало, что причитала она о чём-то по-своему, только до того монотонно да тихо, что и слов не разобрать было. Многие тогда в нашей деревне Белую Бабу видели. А когда отец с фронта пришёл, то как-то, выпивши, рассказал нам, что не только в наших краях это было, а по всей стране нашей русской видели эту Бабу. Да ведь и горе-то какое пришло на нашу землю, немудрено… Всё к р о в ь ю залило…
— Деда, — спросила Катюшка, не глядя запихивая в банку огурцы, — А ты видел её?
— И я видел, — ответил дед Семён, — Довелось.
Пошёл я раз на ферму. Мать отцу яичек сварила да помидор наклала, хлеба испекла, молока крынку. Иди, мол, снеси, пусть отец поест. А ферма от деревни поодаль была. Надо было через поле перейти, чтоб на неё попасть. Ну, поле и поле. Своё ж всё кругом, вырос я тут, чего бояться? Тем более вон она, крыша коровника отсюдова, с этого края поля, видна.
Иду я. И вдруг вижу – стоит она. Чуть поодаль от тропки. Вся в белом с головы до ног. А до чего высокая, выше всех наших мужиков деревенских. Страшно мне сделалось. Я во ржи и присел, спрятался, сквозь колосья на неё гляжу. Она стоит, не движется, в сторону деревни глядит. И вдруг заплакала.
Ой, как она заплакала, девоньки мои, я сроду больше не слыхал, чтоб так плакали, даже когда нам в деревню Маруська, почтальонка, похоронки стала с фронта приносить. Всё сердце выворачивалось, её слушая. А после забормотала она что-то. Слов не разобрать. Как молитву будто твердит. А потом – р-раз – и не стало её. Как я припустил! Добежал до фермы, отыскал отца, плюхнулся ему в живот, уткнулся носом и разревелся. Он не поймёт, что случилось.
— Дома всё ладно? – спрашивает.
А я слова сказать не могу, реву только да сопли размазываю. После выдохнул:
— Я, тятя, Белую Бабу сейчас повстречал.
Нахмурился отец, помрачнел, ничего не сказал. Вихры мои рукой пригладил, по спине похлопал:
— Ступай домой, — говорит, — Ничего не бойся.
И зимой ещё эту Бабу встречали. А следующим летом война началась…
Автор: Елена Воздвиженская
