Федор оформлял бумаги для собеса и собирал все документы, но оказалось, что нет у них с Авдотьей свидетельства о браке.
Несколько раз принимались старики рыться в маленьком железном сундучке.
Федор Федорович ходил советоваться к председателю сельсовета Пантюхову, который доводился ему дальним родственником.
— Это, дядя Федя, надо по новой расписываться. Такой закон. Так что, если окончательно не найдешь, приводи старуху в сельсовет, мы вас тут обвенчаем. А пока считай, что ты холостой. И захохотал.
Из сельсовета Заикин возвратился злой и угрюмый. Почему-то совестно было представить, что идут они с Авдотьей под конец жизни еще раз жениться.
— Неси ящик,— приказал он жене,— переберем все пристальнее.
Он надел на нос старинные, мало ему помогающие очки, с хмурой озабоченностью стал перебирать и читать бумажку за бумажкой. Авдотья хоть и не сильна была в грамоте и различала бумажки больше по цвету, работала куда сноровистей.
Время от времени он смотрел на нее поверх очков и спрашивал:
— А ты его никуда не засунула?
— Ей-богу, отец, и в глаза не видела. Зачем я в эти бумажки полезу? Уж, пожалуйста, с меня не взыскивай! Они просидели над сундучком до сумерек, пока на улице не послышался топот и рев возвращающегося стада, потом Федор Федорович сгреб со стола все бумажки, выругался:
— Это ты его, курица, потеряла, больше некому. Молчи, говорю! Теперь иди в сельсовет глаза продавать. Ты уж, чай, забыла, какую в девках фамилию носила?
— Старостина, — покраснев, сказала Авдотья.
— Старостина! — передразнил он. — Вот возьму и брошу тебя. Никакой алимент не взыщешь.
Он озорно засмеялся. Авдотья ушла в чулан и, копошась там, заговорила со смиренной ласковостью:
— Брось, брось… И думать тут нечего. Брось… Я теперь тебе какая жена? Старуха, зубы вон попадали. На тебя, может, какая молодая кинется. Ты ведь у нас орел. Грыжу тебе вырезали. Чем не жених? В клуб теперь ступай, там, чай, кино нынче да танцы.
Заикин сначала опешил, но потом спохватился и выправил положение.
— Будя! — заорал он уже своим настоящим хрипловатым голосом.— Слово мужу не дашь сказать. Запела-а!
Заикины решили идти с утра пораньше, когда не так много народу. Федор брил перед зеркалом бороду.
— Не уродуй рыло-то,— заметила Авдотья.
— Чай, мы теперь молодые,— хмуровато пошутил Заикин.
— Готова, что ли? — спросил он у жены.
— Все, все,— торопливо ответила она, накидывая на голову черный с белыми горошками платок. На Авдотье был надет новый зеленый «полусак», резиновые «лакировки» и шерстяная синяя юбка.
— Ишь нарядилась! Пошли живее.
Они проходили мимо кладбища, остановились, узнавали могилы.
С неба раза три капнуло, они было заопасались, что пойдет дождь и вымочит, хотя серьезных туч и не было. Им повезло. Догнал на мотоцикле с люлькой Иван Волков, их сосед — бритый моложавый мужик, хоть и ровесник Заикина. Авдотья села в люльку, Федор Федорович укрепился на заднем сиденье, и они поехали проселком потихоньку, — Иван берег машину! — можно было разговаривать.
Иван спросил не оборачиваясь:
— Чего это вы оба, муж с женой, с утра в Красновку наладили?
Чтобы не сразу отвечать, Федор Федорович стал кашлять, и пока кашлял, размышлял, говорить или не говорить. Он решил, что скрывать тут нечего: кто дурак, пусть смеется, а умный поймет. Мы теперь не муж и жена,— громко и оживленно заговорил он.— Мы теперь — бери выше — жених и невеста.
— Как так?
— А вот так.— И, не оставляя насмешливого по отношению к себе и Авдотье тона, он рассказал Ивану, в чем дело.
— Вот и пришлось мне, сосед, сызнова свататься. Ладно еще барышня попалась не строптивая, а то вынесла бы тыкву, отказала бы. Ха-ха-ха!
Покачиваясь в люльке, Авдотья тоже посмеивалась, хотя немного страдала и стыдилась непривычной развязности мужа.
— Тогда поехали вместе в сельсовет,— решил Иван,— я у вас свидетелем буду. Комсомольскую свадьбу справим. Э-эхх! — И он прибавил газу.
Так втроем и вошли они в сельсовет: впереди, весело припадая на согнутую ногу, Волков, а сзади Заикины, примолкшие, отчего-то стесняющиеся друг друга.
-Добро пожаловать, добро пожаловать, дорогие молодожены!—Прижмуренные глаза у него блестели веселым ртутным блеском. — Я говорил, Анна Сафроновна, что они придут. Вот видите! Давайте регистрировать.
Федор Федорович дурашливо подхватил жену под руку и подтащил ее к столу секретарши. С другой стороны подлетел Иван. Всем в сельсовете стало весело. Женщины бросили дела и сидели, улыбаясь. Но когда заполнили бланк заявления, Анна Сафроновна вдруг серьезно сказала:
— У нас полагается месяц на раздумье. Чтобы не было скороспешных браков.
— Анна Сафроновна, душа любезная,— с интонациями затейника закричал Заикин,— да я бы год согласен ждать, только кабы с невестой что не приключилось.
Опять раздался смех. Народу в помещении прибавилось, и Федор Федорович чувствовал себя как на сцене.
— Скажите, гражданин Заикин Федор Федорович,— сдерживая улыбку, произнесла секретарша,— вы согласны сочетаться браком с гражданкой Старостиной Авдотьей Никитичной?
— А куда же теперь деваться,— развел руками Заикин.
Опять засмеялись. Когда этот вопрос был задан Авдотье, лицо ее отчего-то странно напряглось, она вытерла концом платка покрасневший нос и шепотом произнесла:
— Согласна…
Федор Федорович искоса посмотрел на жену, ему стало неудобно за свой ернический тон, но он уже не мог остановиться и все продолжал острить и развлекать собравшихся.
— Может, у вас тут жениху и запасные части дают, я бы кое-что заменил.
Иван под шумок успел сбегать в магазин, принес вина и, взяв казенный стакан, стал всех обносить помаленьку.
— Ну, за ваше счастье!
— Чтоб деньги водились.
— Дал бог девочку, даст и денежку.
— Чтобы не последний раз.
— Х-ха-ха-ха!..
А вообще было душевно, все растрогались. Сельсоветская уборщица Харламова, давнишняя вдова, даже заплакала. Когда дело кончилось, вышли на улицу, Иван сказал бесшабашно:
— Довезу-ка я вас домой!
Авдотья запротивилась:
— Не поеду я больше, у меня от шума голова болит. Лучше пешком пойдем.
Они двинулись пешком. Пока были в сельсовете, совсем разъяснило и солнце порывами окатывало землю.
— Почитай хоть, что там написано,— сказала вдруг, останавливаясь, Авдотья. Федор Федорович извлек из «нутряного» кармана похожую на ассигнацию бумагу и, отдалив от глаз, стал читать напряженным голосом:
— «Свидетельство о браке. Гражданин Заикин Федор Федорович, снмьдесят пять лет, гражданка Старостина Авдотья Никитична, семьдесят два года…»
Авдотья вдруг всхлипнула — раз, другой, отвернулась и быстро зашагала по дороге.
— Ты че? Ты че? — растерянно говорил сзади Заикин, чувствуя, что у него защекотало в носу.— Ну че ты, Авдотья?
Она отерла глаза и вздохнула глубоко.
— Не знаю, Федор. Что-то сердце тронуло. Раздумалась, раздумалась, и как словно осенило: ведь люблю я тебя. За жизнью-то как-то недосуг об этом, а тут вот…
— А я-то нетто так с тобой жил? Как, бывало, в город уедешь — изведусь весь, инда есть неохота, так скучаю. А когда ты в больнице лежала, думал: кабы не померла, а то и мне жизни не останется.
Авдотья опять вытерла слезы. Она все шла впереди, а он стал вспоминать, когда же он подошел к ней в самый первый раз? Как сватались— хорошо помнил, свадьбу и потом, а самый первый раз не припоминался.
И вдруг как солнцем посветило. Водили тогда в лесу хороводы, плясали кадриль, играли. Она была проворная, не хуже челнока, никто ее поймать не умел. И он помнит, как бежал за ней.
Летел будто со зла, аж цветы в полосы сваливались, и чем дальше бежал, вроде сил прибавлялось. Она стала увиливать, и он поймал ее прямо за косу. Прижал со всей мочи, она с исказившимся лицом вырывалась, а потом присмирела, как дерево перед дождем.
— Авдотья, ты помнишь, в лугах играли?
— А то разве нет! — Она глянула на него молодыми глазами, и все перевернулось у него в душе.— Все до капельки помню.
Около речки они свернули с дороги и долго стояли над кручей, отражаясь в зеленой воде.
— Устала я что-то, посидим давай.
— Сыро еще.— Он бросил пиджак на траву. Они сели, Авдотья рвала былинки и что-то плела из них. Это у нее всегда: чтобы руки не пустовали. У обоих на душе было как-то ново, непривычно.
И он ее обнял...
