На диване в большой комнате Анны сидит соседка Мария Семёновна — сухонькая старушка с узкими глазками светло-карего цвета. Анна не очень-то любит ее, но соседей не выбирают. Какие есть — с такими и приходится общаться. Зато Мария Семеновна всегда в курсе всех новостей их деревянного многоквартирного дома.
Сейчас Мария Семёновна рассказывает Анне про новых соседей, семью Телегиных:
— Я ведь надеялась, что после той драки с вызовом милиции у них все будет спокойно. Так нет же! Опять дым коромыслом! Скоро весь сброд с поселка к себе в квартиру приведут. Всю ночь опять спать не давали, спасу от них нет!
— А девочки где? — Анна поднимает голову, отвлекаясь от вязания.
— Дак известно где — в сарае сидели, прятались. Поди и сейчас там сидят. После такого «банкета» им домой не достучаться до поздней ночи.
Анна строго смотрит на соседку. Потом откладывает вязание и встаёт. Вот не зря она Марию Семеновну недолюбливает. Есть за что. Как можно так спокойно говорить, что соседские девочки просидели всю ночь и полдня в сарае?
Медленно бредет Анна к двери, суёт ноги в старые галоши, берет свою трость, которая всегда стоит возле двери, и выходит из квартиры.
С трудом преодолев три ступеньки на крыльце, она оказывается на улице, обходит дом и направляется прямиком к сараям. Сараи у жильцов — все под одной крышей, только двери разные. Кто-то там хранит старый хлам, который жалко выбросить, кто-то держит кроликов. У Марии Семеновны в сарае живет коза Мурка.
Подойдя к сараю Телегиных — самому крайнему, с обшарпанной, перекосившейся белой дверью, Анна переводит дух. Прошла метров сто, а такое ощущение, что пять километров пробежала галопом, так запыхалась.
Отдышавшись, Анна стучит в запертую дверь. По ту сторону не слышно ни звука. Анна стучит ещё раз, а потом тихонько зовет:
— Девочки, Галя, Маша, вы тут? Я бабушка Аня, соседка из второго подъезда.
За дверью слышится возня и детский шепот. Спорят о чем-то.
— У меня конфеты для вас есть, выходите.
Не прошло и пары секунд после этих слов, как дверь сарая распахнулась. Две пары больших глаз уставились на Анну. До чего чумазые! Анна неопределённо кивает головой и ведёт девочек к себе домой.
Марии Семёновны в квартире уже нет. Конечно, только языком чесать умеет. Анна наливает девочкам по чашке молочного супа, который остался с обеда. Девочки едят жадно, почти не смотрят друг на друга. Изредка только косятся на Анну.
Они разные и внешне мало похожи, хоть и погодки. Маша старшая: красивая, длинноволосая, тихая. Ее глаза как будто до краев наполнены тихой грустью. У Гали — стрижка, как у мальчишки. И сама она, как мальчишка: угловатая, тощая, шустрая, взгляд ее внимательный и не по годам серьезен. Анне он напоминает другой детский взгляд, который она бережно хранит в своем сердце.
Девочки поели и сидят перед пустыми тарелками, вопросительно смотрят на Анну.
— Ах, да. Конфеты, — спохватывается она, — я уж и забыла.
Она встаёт с табуретки и открывает буфет. Берет горсть конфет из глубокой конфетницы и протягивает Маше. Потом такой же горстью угощает Галю. Не жалко.
— Так что же вы? Всю ночь в сарайке сидели? — Анна снова садится рядышком за стол.
Галя начинает быстро-быстро говорить что-то про отца и мать, но сестра одергивает ее, и та замолкает.
— У нас домик в сарайке, мы сами решили там переночевать. Мама уже, наверное, нас потеряла.
— Да не переживай ты, не буду я жаловаться. Знаю я про то, что ваших родителей хотят родительских прав лишить.
Анна снова вздыхает, Галя склоняет голову к самому столу и начинает всхлипывать.
— Никто нас из дома не заберёт. Мы лучше сбежим, а в детдом не поедем.
Анна гладит её по голове морщинистой рукой. Руки у неё совсем высохли и часто не слушаются, дрожат. Бывает, даже вязать невозможно.
— Галя, ну-ка не реви. Ешь конфеты. Говорят, сладкое поднимает настроение. Не знала об этом? Вот проверь!
— Сладкое портит зубы. Нам мама конфеты никогда не покупает, — тихо говорит Маша.
— Все правильно мама говорит. Но иногда можно съесть пару конфет. Особенно, если на душе грусть, — отвечает Анна и улыбается девочке.
Галя разворачивает шуршащую обертку «барбариски», вытирает слезы, потом слезает с табуретки и обнимает Анну. Так крепко, как только одна одинокая душа может обнять другую одинокую душу.
Позже Анна раскладывает скрипучий диван в большой комнате и застилает его чистым постельным бельем.
— Вот и кровать вам готова. Можете ложиться отдыхать. Домой завтра уйдете, поздно уже.
Спустя пять минут девочки уже спят, прижавшись друг к другу спинами. Майки на обеих плохонькие, все в дырах, надо бы заштопать с утра.
Анна смотрит на их спокойные лица и гладит обеих по волосам. Когда-то точно так же ласково она гладила по голове свою маленькую, спящую Эльзу. Столько лет прошло, а руки, кажется, помнят мягкость ее волос...
***
Про родителей Гали и Маши Анна не знает почти ничего. Они приехали в поселок около месяца назад. Поселились в угловой квартире первого подъезда, с соседями не знакомились и не общались. Для маленького поселка их поведение было странным и подозрительным. Соседка Мария Семеновна сразу заподозрила «что-то неладное».
Отец семейства устроился на работу кочегаром в райповскую котельную. Про мать Мария Семеновна сказала, что она, наверное, больная: все время кашляет.
Почти сразу же выяснилось, что новые жильцы неблагополучные. Пили они часто, по несколько дней к ряду. С первых дней обосновали в своей квартирке «клуб местных алкоголиков и тунеядцев», как называла их попойки Мария Семеновна. Пожалуй, нет человека, способного найти себе друзей по интересам быстрее, чем делает это алкоголик.
У Телегиных были две дочки. Девочек в детский сад муж с женой не определяли. Они гуляли целыми днями во дворе или сидели в своём сарае.
Анна, поливая цветы на подоконниках, частенько наблюдала за ними в окно. Одежда старая, в заплатах, на младшей цигейковая шубка не по размеру, рукава уже давно стали короткими. У обеих шерстяные платки повязаны на головах, сейчас такие на детей не надевают. «Сейчас у детей яркие болоньевые комбинезоны, шапки с меховыми помпонами. А эти две — как будто из моего прошлого. Помню, Эльзе такой платок повязывала на улицу. Мне его соседка, тетя Юля, добрейшая женщина, отдала, когда увидела, что ребенку совсем нечего носить...» — думала Анна, поправляя тюль на окнах.
***
Анна познакомилась с девочками вскоре после того, как семья переехала в их дом.
Как-то она шла из магазина. Купив все, что нужно, и проболтав добрый час о своих болячках со встретившейся по пути Ниной Викторовной, её старой знакомой, Анна, добралась, наконец до дома. «Неужто доплелась,» — так она говорила. Ходила она уже очень медленно, осторожно, опираясь на трость.
Тем не менее, это не уберегло её от падения прямо перед своими окнами. Дорожка на этом месте была гладкая, как стекло. Как будто кто-то специально залил её водой.
Охая и причитая, Анна попыталась встать. Но руки скользили по льду, а колени разъезжались сами собой. Несколько попыток подняться не увенчались успехом. Анна села на лёд и обернулась в поисках прохожих. И тут увидела позади себя маленьких соседок. У старшей в руке было ведро, у младшей — лопата. Ярко-красные шерстяные штаны старшей были насквозь сырые. Так и есть, горку для себя делают.
— Зачем же вы горку прямо на дороге сделали? — строго спросила Анна.
— Уж точно не для вас, — пробубнила себе под нос старшая.
А младшая подошла к Анне и взяла её за руку, стала тянуть, помогая встать.
— Маш, подтолкни её сзади, — голосок был тоненький, похожий на писк.
Анна почувствовала, как две маленькие ладошки уперлись ей в спину.
После того, как девочки подняли Анну и помогли отойти в сторону, она спросила:
— Сестру твою зовут Маша, а тебя саму как звать?
— Галя я, — серьёзно ответила младшая девочка, избегая смотреть Анне в глаза.
— Ну что же, Галя и Маша. Я бабушка Аня из первого подъезда. Пойдёмте, угощу вас чем-нибудь. А после этого вы горку свою сделаете в другом месте, чтобы никто на дорожке больше не падал. А эту солью посыпать нужно.
Так и познакомились.
***
Утром Анна стоит у плиты и жарит пышные оладьи на завтрак. Девочки встанут, а оладьи уже на столе, ждут их. Оладьи — фирменное блюдо Анны. Она готовит их для самых дорогих гостей.
Анна идёт к холодильнику за смородиновым вареньем и слышит тихий стук в дверь. Девочки еще спят, поэтому она плотнее прикрывает двери в большую комнату и идёт проверить, кто там. Хотя наперед знает, кто пришел. Только соседка Мария Семёновна так скребется в двери. Как мышь. Анна одергивает себя за такое сравнение, но не может сдержать улыбку.
— Анна Петровна, доброе утро, как здоровьице? Как ночь прошла? – Мария Семёновна смотрит на Анну, но шея ее вытянута, а глаза бегают туда-сюда, как будто высматривают что-то.
— Спасибо, Мария Семёновна, спала, как убитая. Надеюсь, и ты видела хорошие сны.
— Как бы не так! В три утра меня эта баба сумасшедшая разбудила. В дверь колотила, как будто дьявол в неё вселился.
— Какая баба? – Анна хмурит брови, но снова заранее знает ответ.
— Какая-какая! Наташа, соседка. Девок своих потеряла. Ты их вчера в сарае видела?
— Видела. У меня они. Спят еще.
Мария Семёновна на этих словах округляет маленькие глазки и приоткрывает от удивления рот.
— Как у тебя спят? Ты их к себе что ли пустила?
— Мария Семёновна, это же не собаки лишайные. Это дети. И не простые, а оказавшиеся в беде. Почему бы не пустить их?
Анна смотрит на растерянную соседку, а потом краем глаза замечает Галю, просунувшую голову в дверную щель. Девочка внимательно смотрит на Анну, хмурит брови, пытается понять, о чем идет речь.
— Будь добра, передай Наташе, что девочки у меня. Позавтракают и придут домой.
Анна закрывает за Марией Семеновной двери, потом говорит Гале:
— Доброе утро, зови сестру, оладушки на столе стынут. Позавтракаете и домой пойдете. Мама вас ждёт.
Галя исчезает за дверью, и Анна слышит, как они с Машей дурачатся на диване, хихикают. У Анны на сердце становится одновременно тепло и тоскливо. Тепло от того, что она слышит детский смех, а тоскливо, потому что скоро он растает быстро и бесследно, словно весенний снег.
***
Поесть девочки не успели. Только сели за стол, как раздался громкий стук в дверь потом ещё и ещё. И снова Анна поняла, кто пришел. Дверь она открыла с тяжёлым сердцем.
— Вы в своём уме? Забрали к себе детей, никого не предупредив об этом! — закричала женщина с порога низким, осипшим голосом, а потом закашлялась, — Я всю округу обыскала, чуть с ума не сошла! Маша, Галя, немедленно домой!
Маша сразу же послушно подскочила со стула, потянула сестру за руку. Галя осталась сидеть, упрямо сдвинув брови и насупившись.
— Не кричи. А лучше скажи, почему дети твои в сарае живут, пока вы с мужем пьёте?
— Твоё какое дело? — Наташа резко, без всяких церемоний перешла на «ты».
— Моего дела вот именно что нет. Но я никогда не оставлю детей в беде: хоть своих, хоть чужих. Смотри, Наташа, в следующий раз ты так легко не выкрутишься, доложу участковому, а он сам знаешь кому доложит.
— Следующего раза не будет, уж не переживайте, — женщина бросила на Анну взгляд, полный ненависти, а потом заорала девочкам, — Кому сказано, марш домой обе!
– Не пойду! – что было сил завопила тонким голосом Галя, но мать прошла на кухню и так дернула девочку за руку, что той пришлось повиноваться.
Сунув ноги в ботинки и взяв с вешалки свои куртки, девочки поплелись вслед за матерью домой. Женщина ушла вперед и даже ни разу не оглянулась на дочек. Всю дорогу до своего подъезда Галя скулила, как подбитый щенок, а Маша уговаривала её, тащила за руку и обещала, что «все будет хорошо».
Всё она понимает, эта странная, колючая, как ежик, маленькая девочка. Понимает, что ничего хорошего-то и не будет.
Анна села на табурет в прихожей, закрыла лицо руками и заплакала. Слишком сильно Галя напомнила ей о прошлом. О ее маленькой Эльзе...
***
Анна просматривает еженедельную районную газету, подчеркивает простым карандашом фильмы и сериалы в программе передач, которые хочет посмотреть.
Внезапно с улицы доносятся громкие крики. Анна слышит детский плач и звон бьющегося стекла. Сердце неприятно екает в груди. Анна небрежно бросает вязание в сторону, встаёт и идёт к окну. Так и есть: у Телегиных снова потасовка. Ведь недели не прошло с тех пор, как девочки ночевали у нее!
Двое мужчин у подъезда держат друг друга за грудки, девочки тоже здесь, прижались к деревянной стене дома, ревут от страха. Анна торопливо суёт ноги в галоши и выходит на улицу в одном ситцевом домашнем платье, позабыв от волнения о своем пальто.
Увидев её, Галя бежит к ней и хватает за руку, тянет куда-то в сторону. На лице у неё гримаса отчаяния, она захлебывается слезами, и Анна не может разобрать ни слова из того, что пытается сказать девочка.
Они заходят за угол дома, Анна присаживается на деревянную лавку, сажает Галю рядом и вытирает её мокрое, распухшее от слез лицо кончиком своего платка.
— Этот дядя злой, бабушка. Он Машу стукнул. Я закричала изо всех сил, а он подошёл ко мне и меня тоже стукнул.
Тут слова Гали, которые Анна и так с трудом разбирала, превращаются в нечленораздельный поток эмоций и слез. Сердце у Анны бешено колотится в груди.
Она наказывает Гале сидеть на лавочке, а сама встаёт и идёт к дому. Там уже выбежали другие соседи, дерущихся разняли. Анна идёт к мужчинам так быстро, как только может. В паре метров от них она слышит обрывок их пьяного разгвоора:
– Ну извини, Сань, ну бес меня попутал, с кем не бывает. Сколько раз вместе пили, и ничего. А тут… То ли водка паленая, то ли черти шутят. Я же как лучше хотел — поиграть с ними. Чего они у вас сидят, скучают.
Отец девочек молчит, смотрит в землю, кивает, шатаясь.
Анна подходит к незнакомому мужчине вплотную.
— Пёс лишайный. Все ли ты мозги пропил? Я войну прожила в оккупации, но даже среди немцев таких псов, как ты, не встречала...
Анна толкает мужчину, откуда и сила взялась в ее руках, не понятно.
— Что ты с девочкой сделал? — яростно спрашивает она, наступая на мужчину.
— Да ничего не делал он, Анна Петровна, на колени хотел посадить, а та брыкаться начала, вот и получила по щам.
— По щам! Вам бы надавать по вашим щам! Наташа где? — рявкает Анна в сторону Александра.
— Дома. Спит уже, — Александр старается не смотреть Анне в глаза, – Ты это, Анна Петровна, в милицию не заявляй. Сами разберемся. А то заберут девок, как обещали...
— А, может, к лучшему, что заберут? Как с вами, с такими, жить?
Анна плюет в сторону мужиков, а потом идет к девочкам. Они не одиноки, у них есть она — бабушка Анна.
«Псы. Псы... На войну бы вас всех... Посмотрела бы я тогда на ваши вечно пьяные рожи,» — думает про себя Анна.
***
Позже девочки сидят, прижавшись друг к другу, на диване в большой комнате Анны. Обе молчат. Галя шмыгает носом, Маша же сидит, уткнувшись лицом в колени.
Анна, вернувшись домой, накапала себе сердечных капель и прилегла на кровать. Голова шла кругом: то ли от эмоционального перенапряжения, то ли от беспокойства за девочек.
Сейчас она немного подлежит, придёт в себя, и встанет, поговорит с ними. Сейчас — вот только сердце перестанет так неистово колотиться о ребра. Сейчас, сейчас...
— Бабушка Аня, тебе плохо? Может, водички принести? Я могу, — Галя осторожно заглядывает Анне в лицо.
— Да, принеси, Галя.
Анна слышит топот маленьких ног, шум передвигаемой табуретки, звон чашек в буфете, плеск воды в кухонной раковине.
Галя подносит к её лицу кружку с водой из-под крана. Анна отпивает немного.
— Позови Машу.
— Маша не хочет идти, — Галя склоняет голову вниз, и из её глаз на пол капают две крупные слезинки.
Анна поднимается с кровати, поправляет платье и платок на голове, идёт в большую комнату. За все это время Маша не сдвинулась с места. Видать, сильно напугал ее этот пьяный пес!
Анна подходит к серванту и достаёт оттуда большой шерстяной платок.
— Когда я была такая маленькая, как ты, у меня была овечка. У отца было большое стадо, но я любила только её одну — хромую, пугливую, с серым пятнышком на лбу. Человеку всегда из большого количества хочется выделить для себя и любить что-то одно-единственное.
Я звала овечку Звездочка. Звездочка из-за своей хромоты не могла ходить по утрам в поле, поэтому целое лето я ухаживала за ней, пастушила недалеко от дома, оберегала от других баранов, чесала ей шерсть.
Целый мешочек шерсти был у меня. А потом отец вдруг сказал мне, что следующим утром зарежет Звёздочку на мясо. Что от такой скотины в хозяйстве только убыток.
Я плакала, умоляла отца не трогать мою Звёздочку, но все тщетно. Что я могла сделать, будучи шестилетней девочкой? Ночью я пробралась в овчарник, отыскала свою Звёздочку, которая всегда спала поодаль от стада, прижалась к ней и так проплакала до утра, уткнувшись лицом ей в бок.
И знаешь, я до сих пор не знаю, то ли я уснула, и это мне это приснилось, то ли все было на самом деле, но Звездочка сказала мне человеческим голосом, чтобы я по ней не плакала, что она всегда будет со мной.
А ещё серая овечка Звездочка рассказала мне свой волшебный секрет: если любую неприятность рассматривать в масштабах мира и даже звёзд, то они будут казаться не такими уж страшными и большими. Потому что все мы в этом огромном мире — маленькие, а, значит, и беды наши — тоже невелики.
Утром отец отправил меня из овчарника домой, а Звёздочку зарезал…
Анна умолкает на мгновение, садится на диван рядом с Машей. Девочка поднимает голову, смотрит на Анну вопросительно. В глазах её дрожат слезы — вот-вот покатятся по щекам.
Анна гладит ладонями Машу по голове, как маленькую. А потом накрывает её плечи платком.
— Этот платок я храню с того самого времени. Это все, что осталось от моей Звездочки. И это одна из самых ценных вещей для меня. Моя бабушка спряла шерсть из моего мешочка и связала мне этот платок. Сначала я носила его на голове, но потом мне стало жалко, и я положила его под матрас. Чтобы не испортился, не износился.
В самые тяжёлые минуты, а их, поверь, в жизни каждого человека бывает много, я накрывала себе плечи этим платком. И верила в то, что овечка Звездочка рядом со мной. И знаешь, становилось легче.
Потому что вселенная огромна, и звезды огромны. А мы маленькие. И беды наши — тоже...
Анна смотрит на Машу, и не может понять, помогла ли она хоть немного этой девочке, которой сейчас очень тяжело. Разочаровываться во взрослых всегда тяжело.
Маша осторожно касается кончиков платка, рассматривает петли, связанные из мягкой серой овечьей шерсти. Потом подползает к Анне и обнимает её. А Анна обнимает её в ответ: крепко и искреннее.
Галя, все это время сидевшая на полу у ног Анны, встает и тоже обнимает их обеих. Сердце у Анны и так большое, но в такие моменты оно становится ещё больше.
***
— Бабуль, а у тебя когда-нибудь был кот? — Галя заглядывает в комнату Анны, хитро улыбается.
— Был. Много котов у меня было, да не прижился ни один. То помирают, то сбегают.
— А последнего котика как звали?
— Тиша, — Анна отвлекается от вязания и внимательно смотрит на Галю, – А ты чего это задумала? Зачем спрашиваешь?
Галя заходит в комнату и кладёт на ковёр маленького пушистого котёнка. Котенок мяукает от страха и вертит головой, соображает, куда бы шмыгнуть. Серая шерсть в грязи, наверняка, блохастый.
— Это Мурзик. Тоже хорошее имя, согласись, бабуль?
Анна, открыв рот, смотрит на котёнка. Только этого ей не хватало для полного счастья! Котёнка! Ну уж нет.
— Я Мурзика в канаве нашла. Его кто-то выбросил, наверное. Бабушка, скажи, как можно живого, премилого котенка в канаву выбросить?
— Бывают, Галя, люди добрые, а бывают злые. Куда же мы теперь твоего Мурзика денем?
— Пусть он с нами живёт, мы же не злые люди, — раздаётся тихий голос из коридора, Маша, оказывается, тоже здесь. В комнату не заходит, поручила переговоры Гале, а сама слушает у двери, чем разговор закончится.
— Да, пусть Мурзик будет наш с Машей! — восклицает Галя и бросается обнимать Анну.
От такого шума котенок окончательно пугается и убегает под кровать.
— Не дай бог, лужу там наделает! Пойдёте тогда жить в сарайку вместе с ним, — ворчит Анна.
Совсем девчонки распустились, делают, что хотят. А её мнение — что, никого не касается? Сегодня — котенка, завтра, вдруг, собаку принесут. А послезавтра кого?
Потом Анна улыбается, давно она не чувствовала себя такой счастливой.
***
Вечером девочки купают и вычесывают отчаянно мяукающего Мурзика. Анна наблюдает за ними, а потом наливает новому жильцу, мокрому и дрожащему, молока в блюдце. Девочки смеются над тем, как Мурзик лакает молоко. И Анна тоже улыбается.
С тех пор, как неделю назад она увела Галю с Машей от пьяных родителей и их собутыльников, девочки живут у неё. Всю неделю она укладывает девочек спать, поет им старинные песни и рассказывает сказки, которые слышала в детстве от своих бабушек. А по ночам по несколько раз она подходит к дивану, чтобы поправить им одеяло и подолгу смотрит на спокойные спящие детские лица.
Мать девочек, Наташа, приходила всего один раз, но Анна так её отчитала, что Наташа ответила зло: «Ну и воспитывай тогда их сама, раз такая правильная!» И ушла, пробубнив под нос что-то похожее на «старая ведьма».
Пару дней назад заходила Мария Семеновна, сказала, что у Телегиных ничего не изменилось. Анна грустно вздохнула. Они с Марией Семеновной тихонько разговаривали на кухне, пока девочки смотрели детскую передачу в комнате Анны.
— Зря ты, Анна Петровна, девочек к себе привела. Ведь этим пьяницам только лучше от этого. Дети для них — две большие проблемы. А нет детей — и проблем нет. Как ты тут с ними? Они, наверное, дикие, как волчата.
— Мы хорошо ладим. Жалко их, Мария Семёновна, хорошие, умные девчонки.
На самом деле, Анна уже не представляет, как будет жить без них. Столько лет она прожила в одиночестве, столько грустных вечеров скоротала одна, обливаясь слезами. А сейчас, на старости лет — вот такое счастье. Счастье, которое она давным-давно потеряла.
***
Во время войны родной поселок Анны оккупировали немецкие войска. Пока они, местные жители, умирали от голода, ели траву, а варёные картофельные очистки считали за праздник, немцы с сытыми лицами занимали лучшие дома и квартиры, чувствовали себя хозяевами, а на улице подходили к молоденьким девушкам и предлагали сожительство взамен на еду. Анна на подобные предложения не отвечала, а когда выходила на улицу, нарочно горбилась и сильнее куталась в платок, чтобы не привлекать внимания.
И все же ее заприметил один немецкий ефрейтор, стал ходить к ней с тушенкой, сахаром и консервами. Анна низко опускала голову, когда он садился напротив нее, от еды отказывалась.
Когда ефрейтор уходил, мать подсаживалась к Анне и уговаривала ее согласиться жить с ним ради четверых голодных младших сестер. Кормить их было нечем. Когда самая младшенькая перестала вставать от голода, мать не находила места от горя и в приступе отчаяния обвинила Анну в эгоизме:
— Разве сложно переступить через себя? Ей сложно! Она же у нас гордая. А то, что скоро остальных сестер придется хоронить — на это ей наплевать...
И Анна, чтобы прокормить семью, стала сожительствовать с немецким ефрейтором по имени Генрих. Он относился к ней хорошо, но не скрывал, что в Германии у него есть семья: жена и двое детей. Анне было все равно, она жила с ним подневольно и не могла свыкнуться со своей участью, как ни пыталась. Плакала каждый день, ненавидела себя, но ради своей семьи — терпела.
Через год оккупантов прогнала русская армия, а Анна, как некоторые другие женщины в поселке, осталась одна с «немчонком» на руках.
Когда Анна вернулась домой, соседи сначала укоризненно шептались за ее спиной, потом в открытую стали показывать на нее пальцем, обзывать «немецкой подстилкой».
Мать внучку, рожденную от немца, не приняла и посоветовала Анне сдать ее в детский дом. Анна слышала, что так поступали многие женщины. По крайней мере, это было более гуманно по отношению к ребенку. Анна слышала однажды жуткую историю о том, что одна женщина своими руками утопила в реке ребенка, рожденного от немца.
Анна плакала и не хотела расставаться со своей маленькой дочкой. Это ее ребенок, ее маленькая Эльза, которая спасёт ее от тоски и одиночества, даже если все от нее отвернутся.
Не выдержав осуждения и не найдя поддержки у матери, Анна с ребенком уехали из родного поселка в другую область. Она не надеялась найти там личное счастье, ей хотелось, чтобы их оставили в покое, а для счастья ей вполне хватало любви дочери.
Но, когда Эльзе исполнилось шесть лет, она заболела воспалением лёгких и умерла. Много лет Анна была безутешна. Эльза навсегда осталась для нее единственным ребенком, ее маленькой девочкой с серьезным взглядом...
***
Анна сидит на своей маленькой кухне, из ее глаз катятся слезы: крупные и горячие. Мария Семёновна сидит напротив с чашкой чая.
— Ну что ты, Анна Петровна, все плачешь и плачешь? Им же там лучше будет, чем тут, с такими-то родителями. Ты же сама говорила.
Анна всхлипнула, и прикрыла лицо носовым платком.
Утром Машу и Галю забрали женщины из органов опеки. Галя цеплялась за Анну, из последних сил держалась за ее цветастое платье, плакала навзрыд. Маша тоже плакала, но тихо, бесшумно, прижав ладони к лицу.
Анна даже попрощаться с ними толком не успела, лишь сунула Маше в руки серый шерстяной платок и сказала девочкам: «Помните волшебный секрет серой овечки Звездочки».
Анне казалось в ту минуту, что она предает их обоих. И не только их. Саму себя предает и свою маленькую Эльзу. Это было больно — жизнь снова отобрала у нее самое дорогое...
***
Муж и жена Телегины, лишенные родительских прав, съехали из угловой квартиры первого подъезда и исчезли из поселка навсегда.
О Маше и Гале Анне было известно только то, что они попали в городской интернат для детей-сирот. Она собиралась их навестить но не успела.
Спустя два месяца после расставания с девочками, Анна умерла: тихо, бесшумно, во сне. Ей было 85 лет.
У этой истории мог бы быть вот такой печальный финал, но, на самом деле, финал у нее хороший, если рассматривать человеческую жизнь так, как подсказала когда-то Анне маленькая овечка Звездочка — в масштабе большого отрезка времени, в масштабе мира и даже звезд.
Девочка Маша из замкнутого, колючего ребенка с печальным взглядом выросла умницей и красавицей, после окончания школы поступила на экономический факультет, затем вышла замуж по большой любви, которая смогла излечить ее душевные раны.
Маша родила двух детей и уехала с семьей в Москву, построив там великолепную карьеру. Своим детям перед сном она часть рассказывала сказки, услышанные когда-то давным-давно от бабушки Анны.
Девочка Галя выросла и стала учителем начальных классов, но вскоре ушла работать воспитателем в интернат для сирот. Она умела находить подход к каждому ребенку и отдавала им все свое душевное тепло. Потому что знала, каково это — быть никому не нужной сиротой.
В особо трудные моменты, когда Галя не знала, чем утешить страдающего ребенка, она накидывала ему на плечи серый шерстяной платок и рассказывала «сказку» о серой овечке Звездочке и о ее волшебном секрете.
Очень часть Галя смотрела в небо и благодарила бога за то, что бабушка Анна, хоть и недолго, но все же была в ее жизни, оставив в ней после себя нечто очень важное — доброту...
Откуда мне это все известно?
Девочка Галя — это я...
******
Дорогие читатели! Важно! Рассказ не автобиографичен, это художественный вымысел, как и все другие мои рассказы, написанные от первого лица.
Автор: Пирог с клюквой
