Лёнька шел по тротуару, пиная ногами неровные, как будто кем-то обгрызенные осколки льда, что дворники совсем недавно скинули c крыш. Ледышки упрямо не желали перекатываться на обочину, давая Лёнькиным ботинкам сдачи.
Уроки закончились, одноклассники разбежались по делам. Все занятые, все с увлечениями. Теннис, скрипка, плавание и бокс, математика, физика, химия, волейбол и еще Бог весть что. Один Леонид слонялся по двору после уроков, просто так, без всякого смысла. Он ходил по улицам, рассматривая людей. Их лица, а, скорее, выражения этих лиц, были чаще всего одними и теми же — усталая грусть, злобная озабоченность, отстраненное, высокомерное безразличие. Все спешат, дела, работа, проблемы...
Дома Лёньку ждала мать и младшая сестра. Дашка пошла в первый класс. Родители кружились вокруг нее, словно два орла, оберегая, пестуя и сюсюкая.
Когда мать еще только была беременна вторым ребенком, она много времени проводила в больницах. А когда возвращалась оттуда, то становилась нервной, Лёня как будто постоянно мешал ей, мешал прислушиваться к себе, улавливая малейшие изменения самочувствия, мешал проживать каждую минуту ожидания крохи. Тогда мальчик учился во втором классе, уроков задавали много, он плохо читал, поэтому большая часть из заданного ускользала от его понимания.
-Мам! — Леня подходил к дремлющей Ане и теребил ее за плечо.
-Что? — она открывала глаза и строго смотрела на худощавого, с оттопыренными ушками мальчишку, робко протягивающего учебник.
-Что здесь надо сделать? — еще тише спрашивал сын.
-Лёня! Я тебе уже объясняла! Ну, сколько можно!? Иди и разбирайся сам, бездарь!
-Я не бездарь! Я просто не понимаю! — в отчаянии кричал на Аню ребенок. — Ну, еще раз скажи, пожалуйста!
-Хватит! Не буду больше ничего говорить, иди и думай!
Лёня в ожесточении бросал на пол учебник, пинал на ходу дверь и убегал в свою комнату.
-Волчонок! — качала головой мать...
Когда родилась Даша, Леонид и не знал, радоваться ли ему. А чему здесь, собственно, радоваться? Родители суетились вокруг новорожденной, мать опять была нервной, постоянно переживала. Лёньке нельзя было шуметь в квартире, хлопать дверьми, разговаривать в голос, да и просто громко дышать.
-Даша очень чутко спит! Проснется, начнет плакать, сам будешь успокаивать! — Аня шикала на сына, выгоняя его погулять.
-Как поела? Как спала? Ко врачу ходили? Что сказал?.. — ужин начинался и заканчивался Дашей.
Про Лёньку была обычно лишь одна фраза, брошенная как бы между прочим: «Да как всегда...»
Как всегда, двойки, как всегда, отстает, не успевает, не тянет. Бездарь. А еще «волчонок», потому что хамит учителям, задирается к родителям, «кусает руку, что его кормит»!
А еще, как всегда, с матерью за детским питанием, постоять с коляской, пока Аня сбегает в магазин, покачать кроватку, пока... пока... пока... Жизнь как будто текла мимо него, а он служил лишь водорослью, трепыхался, повинуясь капризам потока.
-Мама! Я пойду, с ребятами в футбол поиграю, — Лёня вбегал в кухню, на ходу переодевая футболку. — Я поем, только быстро!
-Во первых, уроки! Во-вторых, умойся, в-третьих, обед разогрей сам, я иду Дашку укладывать.
Аня целовала сына и выходила из кухни.
-А я? А как же я? — кричало все внутри, а голос только повторял: «Хорошо, мама.»...
Волчонок рос. И вот ему уже приходится делить свою комнату с младшей сестрой. Но волки не любят пускать на свою территорию чужаков. А Даша — чужак. Она та, кто разделил Лёню и родителей, отнял у него то, что называется любовью.
И волчонок стал «кусаться». И дня не проходило без того, чтобы он не довел сестру до слез.
-Лёня! Ты опять?! — отец вбегал в комнату, Даша рыдала, рассказывая, что брат обижает ее, не давая поиграть.
-Лёня! Ты старший, ты... — начинал отец обычную тираду о защите слабых, о любви к младшей сестре, о достойном поведении.
А волки не любят слабых. Преклоняясь перед тем, кто сильнее и могущественнее, они вымещают злость на беспомощном. Так легче, так заведено природой...
Даше было интересно, что там брат делает, сидя за столом. Ей было любопытно, что лежит в его сумке, что он берет с собой на улицу. Девочка хватала футбольный мяч и убегала, чтобы Лёня поиграл с ней, но тот лишь ругался. Отдать свое, то малое, что принадлежит лишь ему, что составляет его мирок, мальчишка был не готов.
Даша плакала, родители ругались, жизнь текла, вспаивая волчонка завистью и обидой...
...Через год Лёня случайно познакомился с Кириллом Федоровичем. Мужчина пришел к ним в школу, чтобы пригласить в кружок игры на гитаре. Все желающие могли пройти собеседование и попытать свои силы.
Леня не хотел идти. Гитары дома не было, покупать ее никто не будет, только засмеют, ведь бездари не играют на музыкальных инструментах.
-Лень, ты меня подожди, я хочу попробовать! — Ленин друг, Денис, поправив свитер, сунул приятелю свой рюкзак, зашел в кабинет, где ребят ждал Кирилл Федорович.
Дениса долго не было, а в его рюкзаке в который раз дребезжал телефон.
-Мать, наверное, — подумал Леня. — Небось, беспокоится, где сыночек пропадает.
-Эй! — Леня заглянул в кабинет. — Ден! Тебе кто-то звонит уже который раз!
-Молодой человек! А я вас ждал! — Кирилл Федорович быстро подошел к мальчику и, выхватив из его рук рюкзак, передал его Денису, а потом протянул Лене гитару.
-Нет, я не хочу, — насупившись, ответил Леня. А потом вдруг добавил. — Спасибо.
-Никаких «спасибо»! Я должен убедиться! Слушай и повторяй!
Учитель сыграл несколько аккордов, простеньких, примитивных.
-Повтори, — протянул он гитару.
Все смотрели на парня, он чувствовал, как «стая» ждет, станет ли он «одним из них». И он стал.
Ленька плохо читал, путая буквы и переставляя их местами, плохо писал все по той же причине. А здесь было совсем другое. Руки сами сделали всё за него, мозг извлек из памяти только что услышанное и заставил пальцы повторить увиденное.
Кирилл Федорович довольно закивал и пометил что-то в своем листочке.
Так у Лени началась новая жизнь.
...Гитара уносила парня далеко от ноющей Даши, снующих туда-сюда родителей, от пустоты, что зовется домом.
Леонид приходил домой, садился на кровать и бренчал, глядя в окно. Кирилл Федорович подарил ему инструмент на Дань рождения.
Даша восторженно смотрела на брата, подходила и протягивала руку, чтобы тоже дернуть струну, но тут же получала шлепок по ладошке. Волк защищал свое имущество, свое личное, только ему вверенное, сокровище.
-Леня! Прекрати, у меня голова болит! — маме не нравились издаваемые гитарой звуки. Аня вообще любила тишину, а тут целая какофония из сыновьих лязганий и пения, Дашиных всхлипов и телевизора в спальне — Леня, хватит!
Тогда Леня шел на улицу. Раз его стая не принимает нового Леньку, нужно найти другую. Да, конечно, был Кирилл Федорович и пятнадцать человек тех, кого он зачислил к себе на занятия. Но там Леня был один из них, просто еще одна единичка, пришедшая в класс, там были задания, нудное повторение которых выводило из себя.
А на лавке за гаражами был совсем другой мир. Здесь можно было рубить ладонью по ноющим струнам, извлекая странные, пугающие звуки и петь низким, не попадающим в ноты голосом песни Цоя. Ребята собирались вокруг, подпевали. Среди них он стал главным, учил младших перебирать струны, терпеливо объясняя одно и то же. Появилось свое дело и те, кто уважал Леню за это дело. «Бездарь» остался дома, во дворе был «Ленька-гитарист», вожак маленькой стаи взрослеющих ребят.
Как-то так само случилось, что и с учебой дела пошли на лад. Видимо, Кирилл Федорович на зря тогда заставил Лёню сыграть. Работа пальцев, сосредоточение ума и удовлетворение от своих успехов позволили мальчишке поверить в себя.
Родители никогда не ходили на школьные концерты. А Ленька там выступал всегда. Популярные песни звучали со сцены, разносясь эхом по залу, голоса вплетались в ритм, ошибки и промахи игры тонули в общем стройном сплочении зрителей. Леонид учился снова любить себя.
Леня закончил школу весьма неплохо, хотел поступать в институт. Но так уж вышло, что экзамены он завалил. Досадные ошибки, глупые, неимоверно странные, как будто кто-то специально спутал мысли абитуриента, и, как итог, отсутствие фамилии Лени в списке поступивших, родительские укоряющие взгляды — все навалилось большой, черной тенью, опутало тяжелыми звеньями, названными когда-то словом «бездарь».
-Я же тебе сто раз говорил, что надо заниматься! А не на гитаре играть! Все на лавке сидел, пока другие готовились к экзаменам! — отец качал головой. — Иди тогда на работу. В следующем году будешь поступать.
-Я сам разберусь, что мне делать! — тихо ответил сын, отставив чашку с водой.
-Ишь, ты! Сам! А что ты можешь-то, сам!?
Леня взглянул на отца.
-Я? Ну, наверное, то, чему ты меня научил, папа.
Отец удивлённо вскинул брови. А ведь он ничему и никогда не учил своего Леню. Все как-то было некогда, все работа, потом Дашкины дела, привези-увези... Стало стыдно, а от этого злость на Леонида разгорелась еще больше.
-Ты как разговариваешь, волчонок! Я для кого тут деньги зарабатывал?
-Для Даши, папа, — просто ответил Леня и вышел в коридор.
-Леня, ты куда? Там папа мороженое купил. Вот твоя порция... — Даша испуганно смотрела, как брат лихорадочно натягивает кроссовки и, схватив гитару, выбегает за дверь.
-Отстань! Иди, ешь свое мороженое! — Леонид зло посмотрел на нее и ушел, громко хлопнув дверью.
Отец, ссутулившись, сидел на табурете. Даша шуршала в коридоре оберткой от ванильного мороженого, ей было невдомек, что сейчас папа понял, что потерял целую эпоху в жизни своего ребенка, того мальчишки, что когда-то катался на папиной спине, что жевал поджаренный на костре хлеб, аккуратно снимая его с палки, пока папа дул на маленькие, с обкусанными ногтями, детские пальцы. Он так и не научил Леньку кататься на велосипеде, плавать кролем, долго скользя под водой, он никогда не говорил с ним о любви, ее сложности и благородстве мужской привязанности к женщине, он не знал, что тот любит слушать, нацепив наушники и закрыв глаза, Отец ничего не знал о Лене...
Аня, качая головой, стояла у окна и смотрела, как сын идет по тротуару прочь из их двора, из их жизни.
-Во что ты с ним будешь делать! Сам виноват, а на тебя Полкана спустил. И в кого он такой Волчонок?! Вроде в нормальной же семье рос... Ой! Даша! Опаздываем, репетиция у тебя! — Аня засуетилась, схватила сумку и побежала в коридор, потом оглянулась на мужа. Кто, если не он, поведет машину... Мужчина послушно встал и поплелся в прихожую...
А Леня просто шел по тротуару, сердито задевая гитарой прохожих. Люди отходили в сторону, видя его серое, напряженное лицо.
-Леня! Леонид! — Кирилл Федорович положил свою руку на плечо парня.
-Я...
-Знаю, знаю. Бывает. Сколько баллов не добрал?
-Не знаю. Я не стал смотреть, забыл я...
И вот уже перед Кириллом Федоровичем стоит не широкоплечий, приземистый парень, мнящий себя самостоятельным и независимым, а мальчишка, попавший в беду. Сейчас, перед Кириллом Федоровичем, этим сутуловатым, в потертой куртке мужчиной, можно было стать слабым, можно заплакать и не стыдиться этого. Кирилл Федорович не презирал, не осуждал Леньку, он просто шел рядом с ним, и рассказывал, как, окончив десять классов, пошел работать на завод, потом, когда ему надоело точить детали на станках, он просто пошел по улице, читая объявления о работе. Об институте он и не думал. Отца не было, мать болела, нужно было зарабатывать. И он, Кирюшка, был ни хуже, и ни лучше других, но всегда точно знал, ради кого он живет, ради чего каждый день идет в гудящий цех, чтобы вытачивать из кусков железа детали, снимая с них кудрявую, серебряную стружку.
-А мне не ради кого. Я никому не нужен.
-А сам себе?! Да, ты сейчас проиграл, пусть! Но сколько всего ты достиг! Ты просто хорош тем, что ты есть, ты для чего-то нужен, поверь.
Ленька задумался. Для чего, для кого он родился, зачем живет, чего хочет от жизни?
-Ладно, это все сложно. а пока я тебя устрою на мебельную фабрику. Там люди нужны, пойдешь? Работа тяжелая, но зато платят хорошо.
Леонид согласился.
На фабрике парня определили в упаковщики готовых изделий. Все просто, детали, коробки, инструкции. Физически тяжело, но голова свободна. Потом Леня стал присматриваться к тому, что происходит на фабрике, как что устроено. Ему нравился химический, бьющий в нос аромат мебельных щитов, любопытно было наблюдать, как работают другие мастера: раскройщики, распиловщики.
На работе Леня держался особняком. Одинокий волк, сидящий в нем, не спешил обзаводиться новыми знакомствами, а уж тем более, начать доверять кому-то.
Но однажды Леня попал на конференцию. Парня попросили помочь расставить мебель в зале, наладить освещение, микрофоны.
Люди в красивых, дорогих костюмах сидели в креслах, а какая-то девчонка-дизайнер в блузке с рюшами и строгих черных брюках смело выступала перед ними, на экране мелькали слайды предложенных ею решений, слушатели молча записывали что-то в свои блокноты. Девчонка держалась с достоинством, гордо стоя перед этими людьми. Сегодня она либо заслужит уважение, либо ее засмеют, упрекая в юной горячности. Но ей было плевать. Дома был человек, который верил в нее, и этого было достаточно.
А потом вдруг она замолчала. Телефон, лежащий перед докладчицей на трибуне, протяжно завибрировал, микрофон усилил этот звук, сообщая всем, что сейчас Инна получила сообщение. Короткое, в одну строчку, оно тихо кричало, что отца девушки больше нет, нет вожака ее стаи, нет того, кто готов был клыками и когтями защищать свою семью от бед...
Инна растерянно провела рукой по лицу, перед глазами все поплыло...
Ведущие пригласили следующего докладчика, отпустив Инну из зала. Сегодня она могла бы прийти домой и гордо сказать, что ее слушала целая сотня профессионалов, что они кивали и что-то спрашивали... Вот только рассказать это будет некому. И от этого в душе была пустота. Инна жила отцом, ради отца, благодаря отцу и в единстве с ним. Так уж получилось в ее жизни, такой была ее стая. Отец отвоевывал для нее место на этой земле, защищал и учил быть сильной, даже когда страшно...
... -Лень, пойди, ей воды отнеси. И скажи, что такси мы уже вызвали, — шепотом сказал пожилой мужчина, Лёнин начальник. Он знал отца Инны, учился с ним в институте.
Леонид тихо вошел в маленький кабинет. Инна, обхватив руками колени, сидела в кресле. Она растерянно посмотрела на вошедшего.
Этот взгляд Леня запомнил навсегда. Волк, наконец, нашел, ради кого жить, кто станет его стаей, кто нуждается в нем. Это понимание пришло так просто и быстро, что сомнениям не осталось места. Пустота сменилось чувством, которое раньше томилось в забвении. Любовь стала пробивать себе дорогу сквозь корку безразличия.
-Извини, я воды принес...
-А я с ним не попрощалась утром... Спешила, волновалась, не слушала, что он мне говорил...Что же он говорил?.. Я не могу вспомнить, понимаешь? Надо, а я не могу...
Леня говорил ей что-то в ответ, а сам все думал, какого бы ему было, если бы не Инна, а он потерял бы сегодня отца. И понял, что он эта мысль не пугает, не вызывает ужас. Отец давно был кем-то посторонним, соседом по комнате, как, впрочем, и Даша с матерью. Волчонок был сам по себе. Хотя, нет, теперь уже он был с Инной...
Потом, когда Инне было тяжело, когда воспоминания опять захлестывали ее, не давая вздохнуть, она просто ждала, когда придет с работы Леня, сядет рядом с ней и, путая лады, сыграет что-нибудь на гитаре, будет шептать ласковые слова...
...Новая семья, Ленина СЕМЬЯ, только еще зарождалась, училась ходить, говорить и слушать себя. Каждая часть ее была немыслима без другой, все были одинаково важны и ценны. И для Лени было дико, странно и радостно, что он может быть кому-то нужен просто потому, что он существует на свете...
