Эту историю поведала мне бывшая коллега, работавшая на «Скорой помощи» фельдшером во времена СССР.
Итак, вторая половина прошлого века. Работники «Скорой помощи» тогда имели свою прозодежду — двубортное черное пальто, и такую же фуражку.
Ночной выезд... Несется «буханка» «Скорой», помаргивая проблесковым маячком, неверный свет фонарей выхватывает из темноты салона нордически суровые лица бригады. «Спасти человека!» или как там говорилось...
День выдался относительно спокойным: выезжали на обмороженного БОМЖа – дитя столичных помоек, да ещё мужичок, авансом отметивший новый год в тёплой кампании, решил поделиться с окружающей средой свежеупотреблёнными салатом «оливье» и сельдью под шубой, и в итоге ахнул с балкона девятого этажа с ускорением свободного падения, равном девять и восемь десятых «же» метров в секунду в квадрате вдогонку своим рвотным массам.
Собутыльники оху… офонарели, глянули вниз, подумали, кого вызывать – милицию или «скорую», вызвали обе службы, и в этот момент «парашютист», живой, здоровый, но слегонца посиневший зашёл в квартиру, и поинтересовался, нальёт ли ему какая-нибудь сука водки.
Вот и теперь едут на вызов: человек лежит на улице.
Приехали. На улице, в снегу лежит пожилой мужчина. Похоже, с сердцем плохо. Вроде и не дышит. Срочно на носилки, в салон — поехали! По пути пациента раздевают — телесных повреждений нет, паспорт на месте, не БОМЖ, сердце в норме, но салон «Скорой» наполняет густой запах винных паров. Дедок банально нажрался — в хлам, в раздуду, в соплю, в сиську, в стельку, в дрезину, в говно, в люлю (нужное подчеркнуть). Врач для профилактики ставит ему укол в одно из дряблых полужопий. В больницу вроде нет резона отправлять. В вытрезвитель везти? Нет, к чему? Вызовов пока не предвидится, может, стоит доброе дело сделать, дедка домой отвезти?
Дедок в пути отогрелся, очухался маленько, открыл глаза — над ним склонились тёмные фигуры в черных фуражках, освещаемые неверным светом ночных фонарей.
— Н-немцы? — с ужасом прошептал дед. — Гестапо, ёмана! Во попал!
— Йа-йа, натюрлих! — врач решил подыграть, покопался на задворках мозга, и собрал в кучку все немецкие слова, которые знал. — Ти есть пленний! Ми тьебя есть вербовать на службу великий рейх, ферштейн зи? Нужны атреса коммунистен, комсомольц! Путешь карашо рапотать на великий рейх — получайт многа рейхсмарка, курка, млеко, яйка, многа, зер филь! Путешь плёхо рапотать на великий рейх — ми есть тьебя немношка эршиссен, то есть расстрелирт! Абгемахт, падла?
— Хенде хох! — испортил воздух дед. — Ой, то есть готов работать не великий рейх, мать его, только жизнь оставьте!
— Атреса дафай! — сурово взглянул на него «гестаповец».
— Петрович из восьмой квартиры вроде партейный, Володька из десятой квартиры комсомолец, а в двенадцатой Сидоров, руссиш полицай живет, — как из пулемета затараторил дед.
— Зер гут! — одобрительно кивнул «немец» — Протолшай!
Дед по дороге вломил всех своих соседей и знакомых, красочно живописуя, какие они оголтелые коммунисты и антифашисты.
Подъехали к дому, где жил дед, под белы рученьки затащили его на этаж, подвели к квартире.
Дверь открыла жена деда.
— Бабка! — трагическим голосом зашептал дед ей на ухо. — Немцы опять пришли, меня завербовали, дай им, окаянным, пожрать чего...Шнелле!
Бабка бледной спирохетой засеменила на кухню, принесла несколько бутербродов с колбасой и стакан с водкой...
— Гитлер капут! — проголодавшийся врач похлопал дедка по плечу, и отправил бутерброд в пасть. — Ферштейн?
Бульк! – и стакан постигла та же участь.
И снова несется в ночи «буханка» «Скорой», помаргивая проблесковым маячком, неверный свет фонарей выхватывает из темноты салона нордически суровые лица бригады...
Автор: Штурм
