Рассказ одной из узниц немецких концентрационных лагерей:
…Сейчас, когда чаще оборачиваешься на прошлое, чем заглядываешь в будущее, вспоминается родительский дом до войны.
Жили мы в небольшом белорусском местечке. Когда началась война, туда очень скоро вошли немцы. Наше село сожгли, а жителей, погрузив в вагоны, погнали в трудовые лагеря. Кого-то направили в Германию, нас же повезли в Латвию, где поместили в концлагерь. Хотя я тогда была ребенком, немногое помню очень хорошо. Особенно голод и постоянный страх.
К концу войны немцы еще более ужесточили свои порядки. В лагере совсем не было еды. Помню, все мои тогдашние детские помыслы были направлены на то, чтобы обнаружить хоть какой-то съедобный кусочек. Была рада помоям, отбросам – всему, что могло называться пищей.
Предчувствуя свой конец и неминуемый момент расплаты, фашисты начали интенсивно заметать следы зверств. Каждый день в лагере собиралась колонна узников, которую вели в ту сторону, откуда никто не возвращался.
Однажды эта участь постигла и нашу семью. Я с моими старшими братьями оказалась в такой колонне. У нас не было сил не то что сопротивляться, не было сил идти пусть и навстречу своей смерти. По дороге я увидела собачью будку, возле которой сидела овчарка. Но не она привлекла тогда мое внимание. Возле будки мне померещилась миска с собачьей едой. Я впилась глазами в это видение и поняла, что миска стоит на самом деле.
Я не выдержала и бросилась к ней. Представляю, как мои старшие братишки замерли от страха, понимая, что через какое-то мгновение я буду разорвана на куски этой зверюгой. Мне же было все равно. Но злющая на вид овчарка даже не шелохнулась, продолжая сидеть и спокойно наблюдать, как исчезает ее дневная порция. К этому времени колонна, где находились и мои близкие, уже прошла, и охранники просто вернули меня в барак. Так я в свои семь лет осталась совершенно одна.
Назавтра немцы, видимо, решили, с одной стороны, провести эксперимент над поведением служебной собаки, с другой – еще раз потешиться необычной картиной. Я снова оказалась в колонне, и когда мы приблизились к будке, эсэсовец дал мне в руки кость для собаки. Я подошла к ней, положила кость рядом, а сама накинулась на ее еду. За спиной слышался хруст, собака грызла кость.
Сегодня, вспоминая тот момент, понимаю: ожидаемого охранниками представления не получилось. Меня снова вернули в барак и три дня не трогали. На четвертый день утром, когда я уже стояла в колонне, какой-то дядька из оцепления ткнул в мою сторону пальцем и сказал по-русски, что из-за меня «псина совсем не жрет». Меня вытащили из колонны и повели к будке. Возле нее стояла уже знакомая мне миска с едой. Я, недолго думая, накинулась на нее.
Собака медленно вылезла из будки и наблюдала за моими действиями. Когда миска оказалась пустой и вылизанной мной чуть ли не до блеска, овчарка ухватила меня, семилетнего заморыша, который на тот момент представлял из себя скорее скелет, чем нормального ребенка, за шкирку и запихнула в будку. А потом я увидела, как через то же отверстие вовнутрь пролезает она сама. Не знаю почему, но я совершенно без страха прижалась к своей спасительнице. От нее терпко пахло псиной, но что мне тогда было до запахов! Пригревшись, я заснула.
Сколько спала тогда, я до сих пор определить не могу. Знаю – долго. Что случилось за это время снаружи собачьей будки, я, естественно, видеть не могла. Когда открыла глаза и спать больше ничуточки не хотелось, собаки возле меня не было. На ее месте лежала краюха хлеба. Я моментально спрятала подарок за пазуху и, на четвереньках выбравшись из будки, стала оглядываться.
Немецкой охраны не было видно. И вдруг я услышала чей-то крик: «Смотрите, ребенок!» Меня подхватили красноармейцы, освободившие наш концлагерь, пока я спала. Так я оказалась среди своих.
Для меня незабываемо, что выжила я только благодаря собаке, у которой, в отличие от ее хозяев, оказалось человечье сердце…
Елена Пузанова
