Старуха была величественной, красивой и странной — в доме ее считали сумасшедшей. То есть начали считать после того, как кто-то из кандидатов в депутаты перед выборами распорядился установить перед подъездами скамейки. Перед нашим тоже поставили две: та, что слева, была большой, с удобной спинкой и стояла под раскидистым каштаном.
Ее сразу оккупировали местные бабульки. Они выползали во двор с самого утра и часами развлекали друг друга эмоциональной беседой. Темы были одни и те же, но всегда находили у каждой из собеседниц живой отклик.
Ну в самом деле, разве можно спокойно разговаривать об этих лентяях из ЖЭКа, которые зарплату получают, а делать ничего не хотят, о грядущем повышении тарифов на воду и электричество или о проститутке Анжелке из 11 квартиры (позавчера опять нового хахаля привела)?
Старуха выходила около пяти вечера и никогда не принимала участия в бурных обсуждениях насущных проблем. Садилась на вторую лавку (без спинки и стоявшую на солнцепеке) и до восьми неподвижно сидела там в одиночестве: спина прямая, невидящий взгляд устремлен в одну точку, губы беззвучно шевелятся. На приветствие соседей никогда не отвечала, даже кивком, если кто-то с ней заговаривал или задавал какой-нибудь вопрос, молчала, не изменяя направления взгляда. Была она дородной, но статной, седые волосы, заколотые узлом на затылке, не утратили густоты, под воротником белой блузы неизменная брошь с камеей — герцогиня, да и только. Жильцы дома так ее и называли — Странная Королева. Или просто Старуха.
В тот день я, как обычно, вернулась домой в шесть и уже у двери квартиры обнаружила, что забыла на работе косметичку, в которой кроме косметики по давней привычке хранила связку ключей.
Муж должен был вернуться домой примерно через полчаса. Ерунда, можно и подождать, вот только в туалет с каждой минутой хотелось все сильнее.
Чтобы не нюхать подъездную вонь, спустилась вниз. На скамейке под каштаном был аншлаг — 5 бабулек сидели на ней тесно, как кальки в банке. Делать нечего, подошла ко второй:
— Не возражаете, если я здесь присяду?
Старуха даже бровью не повела, продолжая смотреть куда-то вдаль.
Ну что ж, молчание — знак согласия. Я села, порылась в сумке, достала из пачки сигарету, повертела ее в руках и снова сунула обратно в пачку.
— Кури... — послышался низкий грудной голос. Покосилась на старуху. Неужели она со мной заговорила?
Благодарно кивнув, щелкнула зажигалкой. Бабки напротив оживились, перестали жаловаться друг другу на болячки и стали обсуждать падение нравов современной молодежи: девки курят, носят штаны в облипку, тьфу, срамота одна...
Поеживаясь под их взглядами, достала сотовый и позвонила мужу:
— Влад, я ключи на работе забыла, кукую под подъездом. Приезжай поскорее, а то у меня скоро мочевой пузырь лопнет...
— Ты забыла, какой сегодня день? — прошипел он и отключился...
Я мысленно чертыхнулась. В четверг у Влада еженедельное совещание. Шеф собирает начальников подразделений в 17:00, чтобы к концу рабочего дня решить все вопросы. Но за час никогда не укладываются, совещаются до 19-20:00, а однажды засиделись аж до 22:00!
Докурив сигарету, вскочила и стала бегать перед подъездом туда-сюда, лихорадочно соображая, где бы найти во дворе укромное местечко, чтобы...
Когда в очередной раз пробегала мимо Старухи, она вдруг выставила передо мной раскрытую ладонь с ключом:
— На. Третий этаж, синяя дверь налево.
— Спасибо большое, но самой как-то неудобно... — пробормотала я.
Она легко поднялась с лавки и прошествовала к крыльцу. Я засеменила следом.
В квартире у Старухи, как у большинства одиноких пожилых людей, было тесно от старой мебели и старых вещей. А еще сумрачно и прохладно.
— Виноградом окна заплела, — сказала она. — Не люблю жары и яркого света.
«А сама всегда на солнцепеке садится, действительно странная... — подумала я и добавила мысленно: — Но добрая».
— Чай будешь? — спросила Старуха.
— Чаю не хотелось. Но и возвращаться в пышущий зноем двор тоже желания не было. Поэтому кивнула.
— Может, холодненького? — и достала из холодильника банку с квасом.
— Да, спасибо.
— Я выпила его залпом и посмотрела на банку. Старуха снова наполнила стакан.
— Ну... — вдруг сказала хозяйка.
— Что «ну»? — не поняла я.
— Ты тоже, как все остальные, считаешь меня умалишенной?
— Не знаю...
— Да ты не красней, — ухмыльнулась Старуха. — Мне это даже на руку. Не нужно ни с кем разговаривать, на глупые вопросы отвечать.
— А мне казалось, что пожилым людям, наоборот, требуется общение.
— С чужими общаться что за радость? А со своими и так вечно разговариваю.
— По телефону? — от соседей я знала, что Старуха живет одна.
— Там, где мои родные, телефонной связи нет. — старуха сказала это так, что я сразу поняла, что она имеет в виду. — С ними говорю, а еще с Богом — за грехи прощения прошу. Иногда про себя, иногда шепотом. Люди думают: опять эта старая маразматичка бормочет что-то себе под нос. Пусть, лишь бы свои носы в мою жизнь не совали.
Последнюю фразу я расценила как намек. Нехотя поднялась. Хозяйка молча налила в опустевший стакан еще квасу и поставила передо мной. Я с облегчением села: никто меня не гонит, можно не спешить. Но и заводить беседу после услышанного не решилась. Впрочем, похоже, Старуха немного лукавила: поговорить ей хоть и нечасто, хоть и с чужими, а все равно хотелось. Почему она для этих целей выбрала именно меня? Кто знает... Может, потому, что никогда не приставала к ней с глупыми вопросами? И сейчас не буду. Просто посижу в холодке, выпью третий стакан кваса (благо туалет в зоне досягаемости), дождусь мужа...
— Так что, у вас совсем-совсем никого из родных нет? — переспросила я.
Сейчас Старуха рассердится и выгонит меня взашей. А на улице, хоть и вечер уже, градусов 30, не меньше.
Хозяйка снова новела себя не совсем адекватно. Не рассердилась, не указала мне на дверь, а быстро вышла из кухни. Ее не было минут 5. Потом вернулась, положила передо мной толстый альбом в потертой плюшевой обложке.
Я начала переворачивать пахнущие лекарствами картонные страницы. Никогда и ни у кого не видела такого странного фотоальбома. Обычно как бывает? Снимки самого владельца — одного, с друзьями, с незнакомыми людьми, случайно попавшими в кадр. Какие-то застолья, праздники, коллективные фотографии, фотки многочисленных родственников... Тут же действующих лиц было всего трое: женщина, мужчина и мальчик. Впрочем, женщина (в ней я без труда узнала Старуху в молодости) мелькала нечасто. Фотографий мужчины было больше, но ненамного. А вот ребенок... Он был на каждой странице. На первой — совсем маленький, примерно годовалый. Потом старше, еще старше на самом последнем снимке это уже был красивый чернобровый парень лет восемнадцати-девятнадцати.
— Ваш сын? — рискнула спросить я, добравшись до конца альбома.
— Сын. Богдан. Я ведь тебя чего в свой дом пустила... Глаза у тебя точь-в-точь как у него. Давно уже заприметила. Как мимо идешь, так сразу сына вспоминаю...
— А это... — Старуха отлистала несколько страниц назад, — муж мой, Николай. Хороший был мужчина, царствие ему небесное. Добрый, меня любил...
— А почему в альбоме нет фотографий других родственников? — решилась я на следующий вопрос.
— Мужниной родни остались снимки. В другом альбоме — я его уже лет сорок не открывала. Хотела выбросить, но рука не поднялась.
— Почему выбросить? — осмелела я.
— Презирали они меня. Не любили. А я — их. За высокомерие и снобизм. Только из-за Коли и терпела.
— А ваша семья? Родители, братья?
— Откуда им взяться?.. — Старухин голос впервые дрогнул. — Детдомовка я.
У меня горло сдавило спазмом от жалости, но виду не подала:
— Детдомовка? А по вам не скажешь... Знаете, как вас во дворе называют? Королева! — я деликатно опустила первую часть прозвища.
— Свекрухина наука. Как меня Коля в их дом привел, так его матушка и стала муштровать: «Не сутулься, не ходи по дому распустехой, вилку держи в левой руке, а нож — в правой... Помни, в какой семье живешь, ты должна соответствовать... — Свекрови давно уж нет, а я по привычке все соответствую... — Старуха невесело усмехнулась. — Скажи хоть, как зовут-то тебя. А то я перед тобой здесь душу выворачиваю, а имени до сих пор не знаю.
— Катя.
— Тезка значит. И я Екатерина Ивановна.
Совпадения начинали пугать, но уходить все равно не хотелось. А хозяйке, по всей видимости, не хотелось меня отпускать — видно, не все еще, что на душе было, вывернула... Она открыла альбом, погладила старческими, но ухоженными пальцами фотографию сына:
— Мой муж в 27 кандидатскую диссертацию защитил, а в 40, как и его отец, профессором стал. Богданчик в него уродился — и внешностью, и умом. После школы в медицинский поступил, хотел продолжить династию. Не успел...
— Умер? — еле слышно спросила я.
— Умер, только сначала влюбился. Ему тогда всего 18 исполнилось. А ей — 22. Но это ерунда. Была бы хорошая девушка, слова поперек бы не сказала. А то шалава из шалав. Галька Стрельникова у меня на глазах росла, с 14 пить стала, с 15 по рукам пошла.
— Как ее звали? — переспросила я внезапно охрипшим голосом.
— Стрельникова Галина. А что?
— Нет. ничего... Можно еще квасу?
— Наливай. Ну так вот... Мой Богданчик словно ослеп и оглох от любви, учебу забросил, деньги из дома таскать стал зазнобе на цветы и подарки... А как-то в октябре пришел домой и заявил, что женится, потому что Галька беременная. Я сначала пыталась отговорить Богдана от женитьбы, мол, беременная она не факт, что от тебя, ведь шляется с кем попало! А он уперся: «Люблю, а ребенок мой, я это точно знаю».
И тогда я решила действовать иначе. Мы жили небедно. От свекра солидная сумма на сберкнижке осталась, и у мужа зарплата немаленькая. Он был хирург от Бога. И никогда у меня отчета в тратах не требовал: хватает на все потребности, и ладно. Это я к тому, что деньгами в доме я распоряжалась. Взяла 2 000 долларов — по тем временам это были очень большие деньги — и отправилась к Гальке. Положила перед ней тысячу:
— Это тебе на аборт. Еше столько же получишь, если исчезнешь из жизни моего сына.
— Куда ж я исчезну? — ехидно усмехнулась девица. — Все равно ведь ходить ко мне будет.
Я пообещала, что найду покупателей на ее комнату и добавлю на покупку квартиры в другом городе.
Договорились, — кивнула Галька. — Как получу на руки документы, так сразу пошлю Богдана далеко...
Я выполнила обещанное в рекордно короткий срок — уже через три недели Галька стала владелицей однокомнатной квартиры в Саратове. Утром я отвезла ей документы, а вечером... мой сын впервые не пришел домой ночевать. Его нашли на следующий день в городском парке. Повешенным на дереве. В кармане была предсмертная записка: -Я не могу и не хочу жить без Гали». Муж с опознания домой не вернулся, его прямо из морга забрала с инфарктом «скорая», но до больницы не довезли — умер в машине. Я хотела вслед за ним и Богданчиком: прыгнула из окна, но не понимала тогда, что второй этаж, только ноги поломала. Мне в травматологии гипс наложили и сразу в психушку отправили, больше года там пролежала. Когда выписали, первым делом квартиру свекрови продала — не могла там оставаться. Больше 30 лет уже в этом доме живу. А соседи... Наверное, они правы, раз считают меня странной и сумасшедшей...
Старуха посмотрела на меня в упор:
— А у тебя кто?
— Муж. Дочка Настя — 6 лет.
— А родители живы?
— Живы. Они, как вышли на пенсию, дом в деревне купили и туда переехали.
— О том, что я приемная дочь, умолчала. Мне 5 лет было, когда они взяли меня из детдома. Хорошо помню нашу первую встречу. Воспитательница разбудила меня во время тихого часа, велела одеться, затем взяла за руку и повела в кабинет заведующей. Я ужасно не хотела идти, боялась, что меня будут ругать за оторванную у новой куклы голову. Но заведующей в кабинете не было, зато там сидели незнакомые люди — коренастый седоватый мужчина и рыжеволосая женщина с лицом, густо усеянным веснушками.
Это твои родители, — сказала воспитательница, подталкивая меня вперед. Мужчина подхватил меня на руки и сказал: «Поехали домой, доченька». А женщина ничего не могла произнести, плакала.
После окончания школы я решила разыскать свою биологическую мать. Мне ничего от нее не было нужно — ни дружбы, ни любви, ни родственного общения, просто хотелось посмотреть в глаза женщине, которая родила меня и оставила в роддоме. Но с самостоятельными поисками ничего не вышло — пришлось просить помощи у родителей.
Моя мудрая мамочка все поняла правильно — не обиделась, не стала ревновать или осуждать. Достала мое ранее надежно спрятанное свидетельство о рождении, где в графе «Отец» был прочерк, а в графе «Мать» значилась некая Стрельникова Галина Валентиновна. Папа подключил бывшего одноклассника — майора, и он по своим каналам узнал, что моя мать умерла в колонии от туберкулеза еще в 1990 году. В том самом году, когда я из отказницы и детдомовки стала любимым домашним ребенком.
...В сумке зажужжал сотовый.
— Кать, ты где ходишь? — послышался в трубке голос мужа. — Я специально с совещания отпросился, приехал, а тебя нет...
— К соседке напросилась. Уже бегу!
— Екатерина Ивановна, спасибо вам за квас и вообще... — сказала поднимаясь.
— Заходи, если что.
— Если что, зайду...
Старуха вышла проводить меня в прихожую и негромко выдохнула в затылок непонятное: «Ты их береги».
Но я поняла. «Береги своих близких, чтобы не случилось беды, как у меня».
Муж привычно поцеловал меня в нос и стал опять обуваться.
— Я машину в гараж загоню, а ты поесть что-нибудь по-быстрому сообрази, ладно?
Прежде чем идти на кухню готовить ужин, я позвонила маме:
— Привет, как Настюша?
— Скоро жабры вырастут, — засмеялась она в ответ. — Целыми днями с дедом из ставка не вылезают. А загорела, как негритенок!
— Мам, я тебя люблю. И папу тоже...
Это случилось летом, много лет назад. О том, что Екатерина Ивановна моя бабушка, знаем только я и она. Родителям своим я непризнаюсь. Еще не время...
А пока я каждый день навешаю бабулю, балую ее вкусностями. Я часто листаю старый альбом, впечатываю в память лицо молодого чернобрового парня — моего с отца, которого я никогда не знала.
Автор: Жизньжестянка
