...Первая любовь ворвалась в мою жизнь в восьмом классе. У нее было удивительное имя — Надежда — и было ей четырнадцать лет. Отца Нади перевели в наш провинциальный городок из Белгорода на должность главного технолога местного хлебозавода и звали его Михаил Семенович Кулагин. Как-то, приблизительно в середине ноября, посреди урока физики, завуч школы привел в наш класс новенькую, представил ее нам и позволил самой выбрать место.
В классе было четыре свободных места, но девушка неожиданно подошла к моей парте. Неожиданно, потому что я никогда не состоял в списке «школьных сердцеедов»: внешне не был красавцем и был очень скромно одет, а она отчего-то подошла именно ко мне, зарделась и тихо спросила: «Можно?».
Чувствуя, как предательски задрожали мои колени, а щеки мгновенно налились жаром и пунцовым цветом, я, молча, кивнул. Надя присела рядышком и я впервые в жизни ощутил, как сладко пахнет чистое девичье тело. У новенькой были густые рыжие волосы и необыкновенные светло-зеленые глаза... Я влюбился в нее с первого взгляда.
На первой же большой перемене к Наде подошел школьный задира — Антон Белов — и неожиданно выбил у нее из рук яблоко, которое девушка ела. Та побледнела от страха, а Антон громко заржал: «Ну, что, рыжая, проголодалась? Витаминчиков захотелось?» Увидев эту картину, я сжал кулаки:
— Эй, ты, придурок, какая она тебе рыжая? А ну подними яблоко!.. — и вплотную приблизился к Белову — грудь в грудь, глаза в глаза. Тот был старше меня на год и выше на целую голову, но я был чемпионом области по боксу и Антон прекрасно понимал, что мне ничего не стоит двумя ударами сбить его с ног и намять шею. А потому он отвел взгляд, скривился, нехотя нагнулся, поднял с земли грязный плод и протянул его Наде: «На... Держи ...». Я потребовал:
— Да не «держи»! А иди к крану и вымой! — но Надя, которая минуту назад была испугана и бледна, вдруг робко вступилась за своего обидчика:
— Не надо... Не стоит... Зачем?.. Не трогай его, пожалуйста... Пойдем лучше в класс... У меня в портфеле еще одно яблоко есть — разделим пополам! — а потом еле слышно, почти шепотом, глядя мне прямо в глаза, добавила: «Спасибо тебе большое... Меня еще никто никогда не защищал...»
Из глаз ее улетучился страх и они светились теперь радостью и счастьем.
И целую неделю прямо на заднем дворе школы в рукопашных схватках я разбирался с теми, кто пытался дать Наде кличку «Рыжая». Под моим правым глазом образовалась приличная гематома, а на лбу — огромная шишка, но все любители подразнить новенькую, вскоре поняли, что лучше звать ее по имени. А мы сутками не могли оторваться друг от друга, все время были вместе: ходили в школу и из школы, бегали в кино, гуляли по городу, ели «Эскимо», пели любимые песни, целовались и подбирали имена нашим будущим детям. Весь мир вокруг нас был теперь только нашим! И мы были в нем смешны, наивны и счастливы...
Так промелькнули шесть чудесных месяцев.
Но вот однажды (это случилось в самый последний день учебного года) вечером, после тренировки на выходе из спортзала меня почему-то встретил Надин отец:
— Привет, чемпион! Рад тебя видеть. Идем в машину — поговорить нужно...
Мы сели в его черную «Волгу» и Кулагин-старший тяжело вздохнул:
— Ты очень хороший парень... Вся наша семья полюбила тебя, как родного... И, наверное, лет через десять ты мог бы стать замечательным мужем для моей дочери, а мне — еще одним сыном, но ... Но я должен сказать тебе, что... Понимаешь, мы скоро уезжаем... Насовсем...
Навсегда...
У меня защемило сердце:
— Как уезжаете?! Куда?! Зачем?!
Михаил Семенович пожал плечами:
— Как бы тебе объяснить? Мы ведь, на самом деле, не Кулагины... Наша настоящая фамилия — Гольденберг... Мы евреи, понимаешь?.. И у нас уже готовы все документы для выезда в Израиль... Надя плачет вечерами, но не может набраться смелости, чтобы рассказать тебе правду... Мне очень жаль, но у нее своя судьба, а у тебя — своя... И еще, для твоего же блага... Ты не звони ей больше, пожалуйста... А когда мы уедем — не пиши, если даже она первой напишет тебе... Твой отец коммунист, он работает на военном заводе... И письма из-за рубежа могут здорово испоганить ему жизнь... Да и тебе тоже... Ну что, чемпион, договорились?
По рукам? Ты же сильный, я знаю!
Я ничего не ответил. Я просто резко распахнул дверцу автомобиля, пружиной выскочил из салона и понесся, куда глаза глядят, на ходу глотая горькие слезы. И не было в тот вечер на всей Земле человека, несчастнее меня. Больше я Наде не звонил, но мы все же увиделись с ней еще один раз. Ровно за сутки до ее отъезда. Вечером кто-то робко постучал в дверь. Посмотрев в «глазок», и, увидев самую любимую на свете копну рыжих волос, я щелкнул замком, рванул на себя дверную ручку и на секунду замер: на меня смотрели самые красивые в мире — такие родные — светло-зеленые глаза. Мы обнялись. И оба заплакали... Потом Надя немного успокоилась и произнесла:
— Завтра вечером мы улетаем... Внизу у подъезда меня ждет отец на машине... Поехали с нами за город? Ненадолго... Я просто хочу
попрощаться... С лесом... С полем... С речкой...
... Пять лет назад, выйдя в запас в звании полковника, я отыскал Надину страничку в «Одноклассниках» и написал ей письмо. Это была длинная-длинная исповедь. Я объяснил, что не имел права искать ее, ибо окончив высшее командное училище, стал военным разведчиком, прошел три «горячие точки» и в конце службы находился на ответственной должности начальника секретной части штаба корпуса. А еще написал о том, чего не успел сказать ей в далекой юности и все то, что терзало и жгло мою душу все эти долгие годы. Письмо я закончил фразой: «Наденька, безумно хочу видеть тебя: бросай все дела, покупай билет на самолет и прилетай — все расходы компенсирую!» Ответ пришел только через сутки, поздно вечером:
«Здравствуйте. Меня зовут Ада. Я — младшая дочь Нади Гольденберг.
Простите, что прочла ваше письмо, но мама ушла из жизни два года назад — сердце... Я не стала закрывать ее страницу, ибо все это время ждала вашего письма. И, слава Богу, — вы нашлись. Мама долго, до самого последнего дня, искала вас, писала во все инстанции и не могла найти. А потому очень надеялась, что вы сами когда-нибудь вспомните о ней и найдете ее. И, слава Богу, это случилось...
Мама часто рассказывала нам, своим детям, о вас, о вашей любви, о вашей заботе и своего старшего сына — моего брата — назвала вашим именем. Я прочитала ваше письмо и проплакала весь день, потому что свою старшую дочь вы, в честь моей мамы, тоже назвали Надеждой. Завтра утром я закрою мамину страницу навсегда и совесть моя будет чиста: ведь вы нашлись, вы написали, вы пронесли через целую жизнь такое большое, такое светлое чувство к моей маме — и потому душа ее, там, на небесах, теперь совершенно успокоилась. Спасибо вам за это письмо. Спасибо вам за память. И спасибо вам за любовь. Храни вас Господь... Ада.»
... Мне не спалось в эту ночь... Я молча просидел на кухне до самого утра... В полном одиночестве... В компании нетронутой чашки с остывшим кофе и непочатой пачки «Мальборо»... Я не сделал ни одного глотка и не выкурил ни одной сигареты... Перед глазами все всплывала и всплывала картина нашего прощания... Май 1975-го года... Легкий треск полевых кузнечиков в загородной тиши ... Огромный алый диск заходящего солнца...
Черная «Волга» на обочине шоссе... Я, в голос рыдающий на капоте машины, пятнадцатилетний мальчишка... Михаил Семенович, уронивший голову на руль и закрывший ладонями лицо... А еще бескрайнее поле — огромный пахучий ковер, сотканный из зеленых трав и полевых цветов... И далеко в поле, в самой гуще этого ковра — одинокая фигурка еврейской девочки Нади Гольденберг, которая, устремив к небу тонкие руки, медленно удаляется от меня и уходит прямо на закат, словно плывет по зеленому морю, рассекая стройными ногами ароматные волны из ромашек, васильков и лютиков...
И я, и она, где-то на самом донышке наших юных, в кровь истерзанных грядущим расставанием сердец, конечно же надеемся и верим, что когда-нибудь мы непременно будем вместе; у нас будет большой светлый дом, огромный сад, много детей и еще больше внуков! Но ни я, и ни она еще не знаем, что больше мы никогда не увидимся...
Автор: Артур Балаев
