Прежде чем наказать, бог отнимает разум. Так и получилось. Генка «вляпался». Женился на горожанке. Чего не хватало дома? «Царевны» и «княжны» местного пошиба ходили следом табором, не говоря уже о «простушках». Так нет же! Угораздило. Хотя он ещё и сам не понимал, как угораздило!
Ехал в город на время, а оказалось — навсегда. Знакомство с «горожанкой» произошло в парке, на танцульках, куда занесла его нелёгкая помимо собственной воли. Такая милая, скромная хохотушка с ямочками на щеках. И «кончился» Генка. Сгорел на корню. «Какая будет жена! Хорошая жена! Улыбчивая, лицо приветливое. С работы будет встречать любимого мужа горячим ужином, чайком, да и рюмочку еще преподнесет кормильцу!» – с нахальной самоуверенностью мечтал Генка. Недолго мучился свободой. Обряд бракосочетания состоялся через три месяца после знакомства.
Вероника жила с родителями и бабулей в банальной «хрущевке». Ждали положенного по закону «улучшения жилищных условий». Но, как известно, закон – что дышло. После начала «ускорения и перестройки» пришлось думать, как не ухудшить «жилищные условия» в результате обрушения здания, постройки шестидесятого года, в котором находилась квартира, полученная её бабушкой от химического завода, называемого в народе – «химками». Всевозможные арендаторы раздербанили «Химки» на клочки, «химки» обанкротились, и мечты о расширении полетели в тартарары.
Бабуля нещадно «грызла» зятя, за отказ от кооперативной квартиры, в заботе о будущей семейной жизни Клубнички – Веронички, лишенной жилплощади по милости её бестолкового папаши. Места для дальнейшего прогрызания плеши не осталось, и в конец «затюканый» отец, собрав нехитрые пожитки, эмигрировал на ПМЖ в дачный домик, и там уютно обосновался навсегда, нисколько не страдая ностальгией.
Домик кирпичный, маленький, но уютный и тихий. Жить можно. Мужичок сельский, с руками, произрастающими откуда требуется, не страдал от отсутствия цивилизации, довольствуясь деревянной кабинкой на задворках дачи, да летним душем, сооруженным из старой бочки из под бензина. Супруга навещала добровольного отшельника, привозила еду, газеты, книги, но дачных прелестей ей хватало максимум на сутки. И она быстро ретировалась в город, не очень убедительно уговаривая вернуться беглеца домой.
— А какого рожна я там оставил? – ответствовал он ей. – Слушать проповеди и наставления дражайшей «мамы?» — Увольте! «Примак», он и в Африке – «примак». А здесь я сам себе «и швец, и жнец, и на дуде игрец», говоря понятнее, «мужик – баба хозяйственная». А вы там как хотите, варитесь в «собственном соку», сколь вам будет угодно. Хочешь, добро пожаловать сюда. Здесь тоже городская черта, ну, а на «нет», и суда нет.
Так и Генка, проявив чудеса недальновидности и глупости, кубарем свалился в «чужое гнездо», на вакантное место Вероникиного, глубокообожаемого папы, автоматически присвоив себе непрезентабельное звание – «примак».
Кондрат Иванович, на правах старшего пострадавшего, с большим сочувствием посмотрел на Генку, и нравоучительно произнес: — Позволь посочувствовать тебе, паря. Лучше бы ты в монастырь подался, чем с тёщей, да ещё в «хрущевке». А у тебя их для начала будет, почитай, две. Да еще доча моя. А у неё, поверь, в башке тоже свои кукарачи водятся. А уж если девка у вас родится, то и совсем тебя как мочалку выжмут, и на кол сушиться повесят. Утром не поспишь. Грохот на кухне поднимут специально.
Не встанешь, услышишь, как бы невзначай: «Дрыхнет тут, как байбак, царствие небесное скоро проспит. Гвоздя забить некому, только, что и умеет, пальцы отбивать. Жрет за троих, боров ненасытный, а деньги где?» — Вот такие радужные перспективы тебя ожидают, мой юный друг. А здесь – лепота! Тишь такая, да гладь. Примешь «соточку», сверчки трещат, убаюкивают. Спи, пока не лопнешь. Опять же, выйдешь в сад – огород, красота! Сердце поет, и ещё «соточку» требует.
Позову соседа пообщаться о том, о сем, и тут уже «соточкой» не обойдёшься! Или сам к нему зайду. Тоже беженец. От баб бежал. Интересный собеседник. Пузырь раздавим с ним. Сначала мой, потом его. Утром есть, что вспомнить. В смысле – о чем это мы вчера беседу вели. И никто не скажет – алкоголик и пьяница ты беспробудный. А какой я беспробудный? Хоть с трудом, но просыпаюсь же? Так что, если есть желание, присоединяйся. Третьим будешь. А там, не знаю, на сколько тебя хватит.
«А ведь правду говорит, черт старый. Влип я похоже, по «самое не могу», – сокрушался про себя Генка.
— Кондрат Иваныч! Ну, вы мне и нарисовали картину маслом! Может сразу на квартиру или в общагу съехать? Или к себе домой умотать?
-Да ща! Так тебе Вероника и поехала! Разбежался! Забаловали её бабка с матерью. Это не для нее! Тем более у тебя! Будет она тебе вашему быку хвост крутить, или корову за титьки таскать! Деваха городская, капризная. Ей комфорт надобен. Салоны – шмалоны, маникюры педикюры, а ты ей – дярёвню! Чудак ты, хлопец. Чего у себя на деревне не сосватался? Девок мало? Городская понадобилась? Нее, паря, этот номер не прокатит. А там, гляди сам. Поживи, посмотри. Может, уживешься. Я вон двадцать лет смотрел-уживался. Да не ужился. А как построил эту халупку, чемодан в зубы, и айда на природу. Мне ж только сорок пять, а кровушку всю они мне вылакали. Теперь, вот, водочкой заменяю. Думал развестись, да чего шило на мыло менять? И так не пропаду. Работа есть. Веронику вон, за тебя спихнули. Мне много не надо. А им, сколько не зарабатывай, Всё равно в нахлебниках и бездельниках ходить будешь. Тут вот, намедни, теща твоя разлюбезная явилась." Кондратушка, у тебя денежка есть? Очень надо!"
А откуда ж у дармоеда денежка? Я же у вас бездельник! А ты ко мне за деньгами приехала. Ладно. Есть у меня. Сколько надо? И на что?
— Вероника хочет комнату свою обставить новой мебелью. Ей дай, не нам.
— А самой попросить – залипло?
— Вероника там хочет или нет, не знаю. А вот Валька, с барскими замашками. Ну, дал ей. Куда денешься? А кому, и что она там «обставила», не знаю.
— Да нет. Все так и есть. Валентина Николаевна сказала, что если мне что не нравится, покупай сам. Да я бы и купил, да не успел. А деньги я вам отдам.
— Во! Первый тебе звоночек. Теща – всему голова! Понял? Ладно. Ничего мне не надо. Для дочки ведь. Вот, рядом участок продают. Его и купи. И начинай строительство. Я тебе зла не желаю. Ты не смотри что здесь сейчас так. Лет через десять это будет местная Рублёвка, престижный район. Слушок верный до меня докатился, здесь землю сейчас скупать надобно. Один шустрик уже скупает земельку местную. И я не лыком шит. Тоже три участочка «прихватизировал». Это раньше здесь окраина была. Задарма землю давали под дачи. А теперь, говорят, газок скоро вести будут. Как проведут, цены земле не сложишь. Рядом продается участочек сиротский. Хошь, покупай, нет, я куплю. Думай. Генка подумал. Почему-то представил себя в котелке, белом смокинге, с тросточкой, и в черных лакированных штиблетах, с Гаванской сигарой в зубах, и внял мудрому слову «старого аксакала». Родители помогли. Теперь Генка настоящий латифундист. Правда, пока ещё в стадии «микро». Но, лиха беда – начало.
Вероника, прознав про такую неслыханную дерзость, попыталась развязать маленькую, локальную войнушку, но напоровшись на решительный, злой Генкин взгляд, осеклась и стухла.
«Ёлки зелёные, а ведь тесть прав! Пора прекращать деятельность этой семейной, бабской «якудзы». Ломать это все. Под корень. И я это сделаю. Будут у меня под барабан строем ходить. А то ж, ты посмотри, туда не ходи, здесь не сиди, телевизор выключи, туфли не там поставил, там насорил, если кто на кухне, про унитаз забудь, даже если лопаешься. Не эстетично это! Достали. А только полгода с ними живу!»
Утром Генка собирался на работу, когда в маленькой «хрущевке» ещё вовсю царствовал Морфей.
Вдруг, из комнаты показалась всклоченная голова бабули, затем тучное тело, и она шаркая, и что-то нашептывая проскользнула в туалет. Послышалось какое-то журчание, бульканье, кряхтение и громко хлопнув дверью, на кухню вплыла бабуля. Вместо нормального – доброе утро! – Генка прослушал нелицеприятную тираду по поводу просыпанного сахара. Праведный гнев вскипал в Генкиной душе, как реторта со взрывной смесью у алхимика на спиртовке.
— Бабуль, почему вы вчера не попросили купить вам пару пачек димедрола, чтоб крепче спалось? Вам же не спится? Топайте ка к себе, и будьте любезны подождать, пока я уйду. Не эстетично ходить в туалет, пока я на кухне! Не мешайте мне на работу собираться. Толкаются здесь задницами, дармоеды. Идите уже, идите!
— Ты, в МОЕЙ хате, МНЕ будешь указивки раздавать, и командовать, что мне делать?!
— Бабуля, идите, пока я добрый, не злите меня. Идите, сказал!
Генка взял бабулю за локоток и тихонько повел к двери её комнаты. Бабка бурчала, и пыхала жаром, как Змей Горыныч, но оказывать активное сопротивление не решалась. Выйдете тогда, когда я уйду. Через десять минут. И не смейте выходить. А «хату» вашу я не отниму. Я здесь только потому, что ваша внучка – моя жена. Я – не Кондрат Иванович, и требую от вас соблюдения элементарных правил совместного проживания. Уяснили?
Не успел он притворить дверь, как она с силой распахнулась, и на кухню выскочила бурачно-красная теща.
-Это чо за комендант тут порядки устанавливает?! Зятек перышки распускает? Я тя к порядку то призову! Ты у меня... Мама!! Немедленно идите чай пить!
-Пейте, пейте на здоровье, а я в туалет пока пойду. Что-то живот с утра расходился. Можете, пока сидеть буду, морали мне почитать. Рад буду выслушать.
Из комнаты, выскочил третий персонаж семейных разборок, в лице заспанной Вероники.
— Вы дадите поспать, наконец?!! Мама, бабушка! Прекратите склоки! Что вы за люди! Я спать хочу! И ты, Гена, хорош! Мужик, а с женщинами связался! Тоже мне, поборник справедливости! Угомонитесь. Я спать буду.
«Нуу! Полный финиш!» — огорчился Генка.
"Тесть прав. Бежать. Вот только куда? Пока некуда. Дом построю не скоро, и построю ли? «Где деньги, Зин?»
Отработав смену, Генка долго размышлял, куда направить стопы? К Кондратию Ивановичу, искать дружеский совет? Не хотелось быть «третьим». Значит, «домой», на смертный бой.
На кухне его ждала до тошноты приевшаяся картина. Бабуська с тёщей «гоняли чаи», приканчивая третий чайник, у плиты бестолково суетилась Вероника, готовя ему ужин. В мусорном ведре ядовито дымились сожженные на головешки котлеты.
— Ой! Гена пришел! А я тебе картошечку жарю, котлетки подгорели немного. Может, будешь? Достать парочку?
— Так, уважаемые дамы, во первых – приятного аппетита, во вторых – у меня сегодня очень неприятные проблемы с желудочно-кишечным трактом, поэтому мне крайне необходим туалет, как минимум на пол часа. Так что, извините. И Гена демонстративно скрылся в туалетной комнате. Кухня мгновенно опустела. На столе исходили паром впопыхах брошенные, остывающие чашки с чаем, а на плите весело потрескивали угольки того, что должно было стать Генкиным ужином. Злой, и голодный, он «плюхнулся» на кровать, и забылся тревожным, наполненным кошмарами сном.
Утром, прихватив бутылку микстуры «Кристалл». Генка отправился к Кондратию Иванычу, проводить восстановительную процедуру изрядно потрёпанной в боях нервной системы.
Кондратий Иванович встретил зятя радужной улыбкой:- О какие люди! Да не порожняком! Славненько полечимся! А где Вероника?
— Дома. – Генка безнадёжно махнул рукой. — Я вот с какой бедой пришел, Кондратий Иванович. Прав ты оказался. Не по силам пехотинцу против трех танков переть. Сдаваться надобно.
-А я тебе о чем толок? Либо стройся, либо жильё снимай. Третий путь – только в «дурку».
— Не, Иваныч. Строиться пока, неподъёмно, жильё – накладно. Остаётся одно. Дезертировать домой.
— Спёкся! Оно и понятно. Молодой, «необстрелянный», какие там уж танки! Ладно, коли так дела обстоят, вали домой. За дочку — не в обиде. Хоть и своё, но, кикимора ещё та. А в общем, девка добрая. Ты там не крути ни с кем. Она приедет. Рано, или поздно, обязательно приедет.
Все Генкины старания, по излечению нервной системы, вмиг пошли насмарку при виде того, что его ждало «дома».
На двери туалета была прибита вкривь и вкось забитыми гвоздями задвижка: с изящным, блестящим замочком. Выше, на приклеенном листе, был написан график посещения туалета, с припиской внизу: «Ключ находится у бабушки». Теща сердито сопела носом и прятала за спину левую руку с тремя забинтованными пальцами. Это был апофеоз войны! Полный разгром и Генкина безоговорочная капитуляция.
В полной прострации, Генка собрал свои пожитки, и первым же автобусом отправился на свою историческую родину.
— Ну, здравствуй, сынку! – сквозь пышные усы, криво усмехнулся батя. – С прибытием, что ли? Ждали мы тебя, ждали! Поехал лаптями щи хлебать! Здесь работы да баб хороших мало? Вон, трактор без тебя заржавел совсем.
Старенький МТЗ, поднимая тучи пыли, подскакивал и трясся на сельской «гравийке», таща за собой прицеп с силосом, издающим на всю округу «восхитительнейший», тошнотворный аромат. Генка пытался горланить песню: «Прокати нас, Петруша, на тракторе…», но из- за тряски выходило сплошное – пропетратра, и он прекратил эти бесполезные попытки, перейдя на художественный свист. Свист неожиданно застрял у Генки между зубов. На обочине, вся в слезах, похожая на негра, сидела Вероника, и яростно стучала туфелькой со сломанной «шпилькой» об булыжник. Рядом валялись две неподъёмные, дорожные сумки.
«Опа! Брошенный в городе «воз проблем», собственным ходом прибыл на новое местопребывания. Генка от неожиданности резко затормозил, вывалив пару сотен килограмм силоса Веронике под ноги. С суровым видом, хотя душа визжала отрадости, подошел к «переселенке». Вероника подняла заплаканные глаза, и слабо улыбнулась.
— Ну, вот, ладушка моя, поднимайся, что-ли. Домой поехали. С моей семьёй знакомиться будем.
Автор: Стэфановна
