Иван шел по заснеженной деревенской улице, и в сотый раз удивлялся собственному сумасбродству: ну вот надо было ему соглашаться на это распределение? Приехал из города в эту дыру участковым! Да еще и семью сюда притащил!
Впрочем он тут же сурово себя отчитал за такие мысли. С каких это пор сельская местность – непременно дыра? И вообще, как не стыдно так думать? Можно подумать, что горожане, причем все поголовно, не потомки деревенских жителей.
Да и распределение хорошее, если подумать: деревня тихая, дали свой дом, землю. Мало, что ли? Да и Надюшке гораздо полезнее расти здесь, на свежем воздухе, а не в загазованном городе.
Так, то споря, то соглашаясь с самим собой, он дошел до старого, чуть покосившегося здания с вывеской «Магазин».
Жену с дочкой Иван ждал не раньше, чем завтра, но все же купить хоть каких-нибудь продуктов, стоило. Да заодно и разузнать, что в местном магазине есть, а зачем придется ехать в город.
– Иди отсюда! Не получишь ты здесь ничего! – услышал он, едва переступив порог.
– Тетенька, ну мне же только хлеба и бутылку! – упрашивала, не по погоде одетая девчушка лет пяти — шести.
– Иди, говорю, отсюда! – отрезала разъяренная продавщица. – И матери своей, пропойце бесстыжей, скажи, что пока долг за прошлый раз не вернёт, тебя пусть сюда не посылает! Пошла говорю!
Для верности она замахнулась тряпкой, но девчонка, мигом оценив обстановку, юркнула в дверь.
Иван, потрясенный разыгравшимся прямо у него на глазах, спектаклем, вышел на улицу вслед за девочкой. Она стояла на крыльце, явно не зная, что делать дальше.
– Замерзнешь же. – Чего домой не идешь?
– Мамка заругает, что бутылку не принесла, – хмуро ответила девочка.
На незнакомца она смотрела без страха. Иван не знал, как истолковать это: то ли отнести на счет деревенской жизни, где все друг другу соседи. То ли привык ребенок к посторонним дядям.
– Не заругает, – твердо пообещал он, – я в вашем селе теперь участковый, а на участкового ругаться нельзя. Так что отведу тебя домой. Тебя как зовут?
– Катя, – на лице малышки появилось выражение недоверия, смешанного с любопытством. – А участковый – это кто?
– Это, Катюня, – Иван протянул своей новой знакомой руку, – самый главный здешний полицейский. Веди!
– А мамка что скажет? – все еще сомневалась Катя.
– Почему это меня полицейский привел?
– Потому что темно уже на улице, – терпеливо пояснил Иван, – а деткам нельзя по темноте одним ходить.
Девочка поколебалась еще минуту, а потом все же взяла протянутую ей руку.
– Ладно, – согласилась она после тщательного обдумывания, – идём. Тут рядышком.
Дом, в котором жила Катя, выглядел добротным и крепким. Но забор, заметно покосился, да и входная дверь не была закрыта.
– Принесла? – раздался голос хозяйки, как только Катя с провожатым ступили на порог. Наверное, услышала их шаги по скрипучему снегу.
Девочка замялась, вопросительно посмотрела на Ивана. Он кивнул и громко поздоровался:
– Добрый вечер, хозяюшка! Я вам дочку привёл…
Увидев появившуюся из комнаты женщину он замер, споткнулся на полуслове, и словно бы онемел. Потому что прямо перед ним сейчас стояла Леночка – сладкий сон юности, первая любовь, забытая, но сохранившаяся в памяти навсегда.
Он сглотнул и попытался улыбнуться. Мужчина помнил Лену совсем другой: стройной, юной девушкой, с васильковыми глазами и копной душистых, пшеничного цвета волос. Теперь перед ним стояла женщина с одутловатым лицом. Волосы ее значительно поредели, кое-где на них виднелись следы неумелой покраски. Глаза выцвели, приобретя тот неопознаваемо-мутный цвет, который часто встречается у алкоголиков.
От прежней стройности тоже мало что осталось: фигура этой новой, незнакомой еще Лены, была грузной и расплывшейся.
– Ну что уставился? – усмехнулась женщина. – Не узнал, что ли? Ладно, заходи раз пришел.
– Женился, дочка растет, – полушепотом рассказывал Иван, сидя за столом в тесной кухне.
Лена заварила чай и даже нашла какие-то столетние, должно быть, сухарики. Катя уже спала.
– А теперь, значит, сюда участковым… – задумчиво произнесла женщина.
– Да, сюда. Ты-то как, Лен? Почему… – он так и не смог заставить себя спросить, почему она так опустилась, почему спилась.
Но Лена поняла и без слов.
– Замуж вышла, – сказала она. В голосе не чувствовалось сожаления о том, как сложилась жизнь. Но и боли тоже не было. Она просто рассказывала историю своего падения, излагая факты:
– Игорь… это Катькин отец, как увидел меня, так все. Пропал парень. Сразу замуж позвал, букеты дарил огромные…
– Да… – тихо проговорил Иван, снова вспомнив Лену прежней. Он вполне понимал этого неизвестного Игоря, кем бы тот не оказался. Сам ведь когда-то с ума сходил по той воздушной, невинной красоте.
– Ну вот, – продолжила Лена. – Ходил за мной, как приклеенный, потом поженились. Бабы каются, девки замуж собираются… Квартира у него была большая такая, просторная, в два этажа. Деньги зарабатывал хорошие. А потом я забеременела, и муженька моего как перемкнуло: едем да едем в деревню! Чистый воздух, ребенку полезно. Молоко настоящее, огород…
Иван усмехнулся. Еще пару часов назад он и сам увещевал себя подобными рассуждениями.
– Дальше-то что? – спросил он, с уже большим интересом.
– А дальше все. Купил он этот дом, деньги позволяли. Городскую квартиру решил сдавать, а работу забросил. Сказал, будем хозяйство поднимать. Вобщем, первую зиму как-то прожили, трудно было. Он же думал, тут Швейцария! А тут навоз кидать, в земле ковыряться. Короче, приуныл мужик. Ну а как Катька родилась, совсем уже помрачнел. Три дня ходил смурной, потом сказал, что поедет в город, попробует опять на работу устроиться. Ну а как встанет там на ноги, так нас и заберет. Только вот с тех пор я его не видела. Один раз только письмо прислал. Написал, что назад в этот колхоз не вернется, не его это дело – грязь месить, значит. Еще написал, что нашел новую мадам, а я его больше не интересую. Дом вот, спасибо за это, дочке оставил.
– А запила с чего? – осмелев, после услышанного, спросил он.
Лена посмотрела на него долгим пристальным взглядом, а потом засмеялась.
– Не знаешь, с чего бабы пьют? С тоски проклятой! Эх, Ванька… когда бросила тебя, думала же, что лучше найду. Нашла вот.
– Я тогда вообще жить не мог, – буркнул он, обидевшись на ее смех.
Воспоминания проснулись и на миг, он, как в короткометражном фильме, увидел все: встречу в любимом студенческом кафе; Лену, что-то щебетавшую о том, что они еще так молоды, и жизнь наверняка подарит много новых возможностей, от которых не стоит отказываться. Она говорила об этом так легко. Если они поженятся, то свяжут друг друга, – сказала она тогда. А у него разрывалось сердце. И таким безумной, невыносимой, казалась обязанность оставаться спокойным. Как можно притворяться невозмутимым, когда Ленка, его Ленка, уходит в другую, полную чарующих возможностей, жизнь, и не берет его с собой?
Он тогда впервые в жизни напился. И пил еще неделю, пил страшно, глотая мерзкую сивуху прямо из горла бутылки. Его наизнанку выворачивало от этой гадости, но он снова и снова напивался, потому что трезвым жить было больно. В конце концов друзья-медики, буквально силой запихнули его в машину и отвезли в наркологичку, где сами подрабатывали. Прокапать его оказалось не так просто: он вырывался, пробовал лезть в драку, крыл друзей самыми отборными и грязными словами, какие только мог вспомнить. В итоге он провел сутки привязанным к койке, и только тогда успокоился. С тех пор он на дух не переносил спиртного.
– Ну прости меня, – все так же беззаботно сказала Лена, – дурой была… дурой и осталась.
– Бросай ты бутылку, – сменил тему Иван. – Дочка же у тебя. А я тебе с ремонтом бы помог, а? А то ведь… – он кивнул на обшарпанные стены. В полу зияли огромные щели, а на оконном стекле красовалась трещина.
Лена вздохнула.
– Знаю, это трудно, – настаивал он, – но ради Катюшки. Ты же молодая еще, может и снова выйдешь замуж. Да и просто… ну что это за жизнь, Лен?
Он говорил что-то еще, стыдил, утешал, обещал, убеждал. Женщина слушала его молча, водя пальцем по грязным пятнам на скатерти. Тогда он снова принимался увещевать ее, напоминать о дочери, приводить примеры.
– Ладно, – в конце концов согласилась она, – все равно терять нечего.
– Не совался бы ты, Иван Анатольич, – покачала головой продавщица.
– О чем это вы? – не понял Иван. – Муки мне дайте, пожалуйста.
В магазин он зашел перед самым закрытием. Марина с Надюшкой уже приехали из города, и жена надумала испечь пирог.
– Да о Ленке я.
Килограммовый пакет, поставленный на прилавок, тут же окружило небольшое белое облачко муки.
– Вот вы с ней возитесь, помогаете ей, а только зря. Она ж опять запьет, станет мужиков со всей деревни водить.
– Она уже неделю капли спиртного в рот не берет, – растерялся он, – Что вы такое говорите?
– Я-то знаю, что говорю, – вздохнула женщина и посмотрела на участкового то ли с состраданием, то ли с осуждением.
Он не нашелся, что ответить. Молча рассчитался за покупки, и быстро вышел.
Катя засыпала с улыбкой. Участковый Иван Анатольевич казался ей добрым волшебником: мать не пила, готовила вкусную еду, в доме затеяла ремонт. Иногда мама даже читала Кате перед сном.
Сон сморил девочку незаметно. Утром мама обещала напечь блинов и купить к ним сгущенки. Она видела сладкие радужные сны, когда ночную тишину разорвал хриплый вопль:
– Ленка, куда бутылку спрятала? — устрашающий мужской голос казалось был слышен на всю деревню.
Катя быстро села в кровати. С кухни доносился звон стекла, и кто-то громко включил музыку.
Мать, растрепанная, в грязном халате, захохотала. Она, пошатываясь, вошла в комнату, и тяжело плюхнулась на диван.
– Мама, нельзя! – закричала Катя. – Ты же Ивану Анатольевичу обещала, что пить не будешь! Не надо, мамочка!
Лена едва смогла сфокусировать взгляд на дочери.
– Дела…, – пробормотала она, пьяно хихикнув, – вроде одну родила, а тут их две.
– Мама! – девочка расплакалась, – Не надо пить!
В комнату вошел огромный, заросший бородой, мужик. Катя знала его. Это был сосед, которого вся деревня звала Ершом, за его пристрастие к бутылке. Настоящего имени его уже никто не помнил. Этот Ерш, напившись, любил срывать зло на жене – тихой, незаметной женщине. Сначала он колотил ее в доме, а потом за волосы вытаскивал во двор, и продолжал уже там.
Собутыльники Ерша неизменно оказывались рядом. Это вечернее представление развлекало их. Они собирались у забора, и словно болельщики, во время футбольного матча, подбадривали изувера выкриками. Остановить его никто не пытался.
А после того, как Ерш вдоволь почесал кулаки, ему требовалась очередная порция горячительного, и тогда он, во главе компании дружков отправлялся к Лене.
–Лееенка! — неразборчиво крикнул он.
Женщина повернулась к дочери, и приблизив к ребенку, раскрасневшееся, потное лицо, процедила сквозь зубы:
– Спать ложись, убогая! А еще пикнешь, запру в чулане, с мышами разговаривать будешь!
Она поднялась с дивана, и с улыбкой посмотрела на собутыльника:
– Иду уже, Ёршик, не гневись.
Дверь в комнату захлопнулась.
Катя с тоской смотрела вслед матери. Потом решительно открыла окно, и как была, в тапках и ночнушке, выскользнула на улицу.
Иван проснулся от, показавшегося оглушительным, грохота: в дверь кто-то стучал. Оглянувшись на жену, он увидел, что она тоже не спит. Глаза у нее были испуганные.
– Не вставай, – тихо сказал он. – Сам посмотрю, кого там принесло.
– Иван Анатольич! Тетя Марина! Откройте, пожалуйста!
– Катя! – Иван заспешил к двери, и быстро впустил девочку. – Ты чего прибежала?
Марина, увидев замерзшую малышку, молча принесла из спальни одеяло, и закутала им Катю.
– Сейчас чаю согрею, – ласково сказала она.
– Мамка опять запила, – расплакалась девчушка. – У нее там музыка, и мужики пришли. И Ерш там этот страшный! А мне мамка сказала,что в чулане запрет, если пикну. А там мыши! Я мышей боюсь, тетя Марина!
Марина погладила девочку по вздрагивающей от рыданий спинке.
– Никто тебя никуда не запрет. Иван Анатольевич не допустит.
– Конечно, не допущу, – подтвердил Иван. – Сейчас спать ляжем, а утром схожу к твоей маме, посмотрю, что там у нее. Чай пей, Катюнь, замерзла ведь совсем.
Дверь в доме Лены снова была распахнута. Хозяйку, мирно спящую прямо за кухонным стол, холод явно не донимал.
Иван молча оглядел кухню: пустые бутылки из под дешевой водки, были повсюду. Они громоздились на столе, выкатывались из под стульев. Некоторые были разбиты. Осколки стекла противно хрустели под ногами. В комнате, на диванчике, храпел Ерш. Он даже во сне не выпускал из рук бутылку. В бороде его запутались крошки хлеба, и что-то еще, похожее на потеки борща и рыбьи хвостики.
Лена, услышав шаги, проснулась. Она со стоном подняла голову от стола.
– Доброе утро, – холодно поздоровался участковый.
– Ваня, это ты?… — она уперла в него бессмысленный взгляд, – Похмелиться бы мне, башка трещит...Вань, дай полтинник, я до магазина Катьку сгоняю.
– Не дам, – коротко ответил он. – И ребенка ты не увидишь, пока не протрезвеешь. Лена, тебе к врачу надо.
Женщина молча замотала головой.
– Надо. Лена, слушай, я знаю хорошую больницу, тебя там приведут в чувство, а потом закодирируют. О ребенке подумай!
– О Катьке, чтоль? – Лена вызывающе вскинула голову, а потом разразилась наглым, бесстыжим смехом.
– Да шел бы ты подальше со своими лекциями, недалекий! Она мне сроду была не нужна, я ее и родила-то, только чтоб Игорюнчик меня не бросил, да вот, просчиталась видно! А мне теперь жизнь на нее положить, да?
На миг, Ивану стало очень противно. Он глядел на свою бывшую невесту и не понимал, как можно было так низко пасть. Она говорила, как выплевывала, страшные, мерзкие слова, и ей не было стыдно. Это существо, отравленное алкоголем, уже не способно было испытывать вину, или стыд.
– Не нужна она мне! – заорала женщина, схватив за руку Ивана, – а жалко тебе ее, так забирай и сам с ней нянькайся! Дошло до тебя, участковий?!
Иван брезгливо отдернул руку, и вышел на свежий зимний воздух.
После прокопченного, вонючего ада, в котором он только что побывал, мороз показался бодрящим, как вода из чистейшего горного ручья.
Иван снял шапку и запрокинул голову. Небо было низким и серым, затянутым тяжелыми облаками. Он жадно вдыхал холодную свежесть зимы, и казалось, что она очищает его от той грязи, что успела прилипнуть там, в доме его первой любви.
Всю следующую неделю Лена пила так, будто хотела отыграться за недолгий период трезвости. Когда же она, в алкогольном психозе, начала гоняться с вилами за собутыльниками, Иван принял решение. Скрутив женщину за минуту, он силой затолкал ее в автомобиль, и отвез в клинику.
– Мы сделаем все, что можем, но… — произнес врач качая головой. – Последняя стадия алкоголизма, знаете ли, это не шутки. Будем конечно надеяться на благоприятный исход. Но, это ещё не всё. У неё разрушены все органы, и присутствует цироз. Вы понимаете меня?
Иван крепко сжал челюсти и коротко кивнул.
– Я умоляю вас, сделайте пожалуйста все возможное. Она ведь совсем молода, воспитывает дочь, — опустил голову Иван.
– На всё воля Божья, – сухо ответил доктор.
На бледных руках женщины синели, пятна от капельниц. Но Иван все никак не мог оторвать взгляда от кистей рук: ладони были испачканы в какой-то грязи, а под обломанными ногтями виднелись траурные черные ободки.
– Хорошая знакомая? – спросил врач, заметив, с какой горечью смотрит мужчина на пациентку.
Иван качнул головой.
– Нет. Я знал ее в юности, а вот эту, теперешнюю не знаю.
– Понимаю, – грустно проговорил доктор. – Увы, молодой человек. Алкогольная зависимость преображает человека как внешне, так и внутренне. Это страшно.
– Да, – повторил Иван. – Страшно.
Через два месяца женщина, присмиревшая и молчаливая, вернулась в деревню. Пить она, действительно, прекратила, и почти все время проводила с дочерью.
С Иваном они больше не общались, Лена сторонилась его, стала замкнутой в себе и молчаливой.
– К врачам отказывается идти, – сказала Марина мужу. – Говорит, толку с этого все равно никакого. А так, хоть с ребенком побудет, сколько отпущено.
– В церковь теперь каждый день ходит, – рассказывала продавщица из местного магазинчика, – то ли кается, то ли грехи замаливает. Говорят, Игорю своему писала. Вроде как просила девчонку в город забрать.
– А он чего? – спрашивал Иван с надеждой, – Приедет? Заберет Катюшку?
– Да ты, никак, блаженный, Иван Анатольич! – продавщица засмеялась гулким, прокуренным смехом. – Нужна она ему, Катюшка! От немилой жены и дети постылые. Знаешь такую поговорку? Вот то-то и оно.
А Через месяц Лены не стало. Узнав об этом, Иван побежал к Катюше. Девочка была почти спокойна, как будто давно уже свыклась с тем, что было неизбежно.
— Дядя Ваня, мне страшно. Как я дальше буду жить? — по взрослому спросила девчушка, с мольбой глядя на участкового.
Он молчал, не знал, как сказать этому светлому, чистому ребёнку, что отныне её жизнь в корне измениться. Теперь Катя сирота, и ей придется учиться выживать в этом жестоком, несправедливом мире.
Иван положил на могилу Лены букет кремовых роз. Когда-то, в своей промелькнувшей, мгновенно угасшей, молодости, она их очень любила. Это было безумно давно: до этой деревни, до пьянства, Игоря, Кати. Это были любимые цветы Лены из прошлого – пышноволосой шатенки, с глазами как васильки. Иван прощался именно с ней, со своей горькой, но все же, счастливой, первой любовью.
На глаза набегали слезы, и он жмурился, чтобы не дать им пролиться.
Молодая жизнь, загубленная алкоголем. Это было так страшно, необратимо. Непоправимо.
До приезда соцслужб, Иван решил приютить Катюшу у себя. Девочка уже осознала, что случилось непоправимое. Что она осталась совершенно одна, никому не нужная в этом большом мире. Как бы ни было, но малышка очень любила свою мать. В маленькой душе теплилась теплые воспоминания тех редких моментов их изредка счастливой жизни.
— Катюша, за тобой приехали. Собирайся, солнышко, — нахмурился Иван, обратившись к девочке.
Девочка выглянула в окно, и увидев машину, у которой топтались какие-то чужие люди, растерянно смотрела то на Ивана, то на тетю Марину, которая молча плакала в сторонке, и отводила взгляд от Кати.
— Нет. Я не хочу. Почему я не могу жить здесь? Я привыкла к вам, и с Надюшкой мы подружились, — прошептала Катюша.
— Милая, это невозможно. Мы чужие люди для тебя, — тихо сказал участковый.
— Умоляю! Не отдавайте меня. Я боюсь, мне страшно! — расплакалась вдруг девочка, и бросилась в ноги к мужчине.
Марина закрыла лицо руками и выбежала прочь из комнаты. Иван стоял мрачнее тучи, и сглатывая слезы, помогал Кате обуть сапоги.
Катюша не понимала куда попала. Много детей, которые почему-то часто высмеивали её, не хотели общаться. Молчаливые, чаще злые нянечки, которым совершенно не было никакого дела до душевного состояния несчастного ребенка. Всё свободное время девочка пряталась сидела под кроватью. Ей хотелось спрятаться от всех, хотелось домой, к маме. Но в тоже время Катя осознавала, что мамы нет, и никогда больше не будет.
– Катя! Катерина, ты снова под кроватью сидишь? — услышала девочка строгий голос воспитательницы и вздрогнула. — Выходи, к тебе гости пришли.
Катя удивленно посмотрела на воспитательницу, вылезла из своего укрытия, и молча пошла за ней.
– Иван Анатольевич! Тетя Марина! Вы ко мне в гости приехали! — обрадовалась девочка, и просияв, бросилась обнимать дорогих ей людей.
– Нет, Катюнь, не в гости, – улыбнулась Марина.
– Мы за тобой, – сказал Иван, и взял Катю на руки. — Ты же не против, если мы станем твоими настоящими родителями. И Надюша ждёт тебя, скучает очень. Поедем домой?
— Поедем, — тихо прошептала девочка, будто боялась вспугнуть своё неожиданное счастье.
Она крепко прижималась к Ивану, опасалась, что он сейчас куда то исчезнет, уйдет. В ту минуту Катя ещё не осознавала, что все её злоключения закончены, а впереди ждёт счастливая жизнь в настоящей семье, с добрыми и любящими родителями.
