— Забери её отсюда, — сказал я в сердцах, отворачиваясь от подползшей ко мне дочери. Мать вздохнула и, взяв девочку на руки, унесла в дом.
Десять месяцев назад умерла моя жена, дав жизнь нашему ребенку. Ребёнку, которому я никак не мог простить то, что она отняла у меня любовь.
— Серёжа, свозил бы ты девочку к врачу, — мать вернулась и присела рядом со мной на крыльце.
— Что у неё болит? — спросил я, не желая даже слушать ответ.
— Кушает она плохо, без аппетита. Вялая стала, как будто и не ребенок вовсе, а кукла.
— Покажи ее Матвеевне.
Матвеевна выполняла роль фельдшера в деревне. Хотя она официально считалась медицинским работником, но ее познания в этой области были минимальны. Нет, она могла определить простуду, или расстройство желудка. В прошлом году даже выявила аппендицит у дядьки Семена. Но фельдшер так часто ошибалась с диагнозами, что местные старались лечить свои болезни в городе.
— Показывала я Машеньку Матвеевне. Та говорит, чего ж вы хотели, без материнского молока?
— Смеси, что я покупаю, вполне заменяют молоко…, — я не смог выговорить слово «матери», и замолчал.
Мать вздохнула.
— Не сиди тут долго, Сережа. Ночи стали прохладными.
Она тяжело поднялась и, скрипнув половицей, вошла в дом. В доме послышался детский плач. Даже не плач, а какой-то тоненький писк. Эта девочка плакала не так как все дети, громко и требовательно. Она словно пела жалобную протяжную песню, отчего мое сердце ныло в груди еще сильнее.
Мы с Инной познакомились на последнем курсе института. Влюбились так, что «щепки полетели». Не могли расстаться ни днем, ни ночью. Буквально жили на облаках. Не высыпались, пропускали занятия, забывали все и вся. Не понимаю, как нам вообще удалось сдать экзамены и окончить институт?
Через год мы поженились. А еще через год у Инны случился выкидыш. А потом еще один. Я боялся прикасаться к своей жене. Категорически запретил ей вести разговоры о детях. Не нужен нам никто! Мы есть друг у друга, и этого достаточно. Но, Инна не могла смириться с нашей бездетностью. Она уговорила меня попробовать еще раз…
Если бы я знал тогда, чем это обернется! Я ни за что не согласился бы на это. Инна тщательно скрывала то, что врачи опасались за ее здоровье. А потом ее не стало, а мне осталось только изо дня в день видеть напоминание об этом. Слушать ее жалобный плач и стараться не сойти с ума.
Находиться рядом с дочерью в городской квартире я не смог и решил уехать в деревню к матери.
— Что ты там будешь делать? — спрашивал меня Славка, мой друг и партнер по бизнесу. Он понимал, что без меня на его плечи ложится непомерный груз и придется продавать часть компании.
— Пойду в лесорубы, — отвечал я.
Я и, правда, пошел работать на пилораму. Хозяин предприятия, заезжий бизнесмен был безмерно счастлив, заполучить такого работника. Не пьет. Работает, как озверелый. Домой никогда не торопится…
А мне в лесу было хорошо, там я мог забыться.
— Ну, что сказал врач? — спросил я маму. Сам я в больницу не пошел, просто дожидался в машине.
— Все хорошо, здорова Машенька, — мать радостно улыбалась, а я, вздохнув, завел мотор.
— Зачем только время тратили?.Говорил же, нормальные смеси покупаю.
— Па-па, — донеслось с заднего сиденья. Мои руки покрылись мурашками. Мать то ли вскрикнула, то ли всхлипнула, но мы оба промолчали и продолжили путь.
Девочка при виде меня продолжала упорно повторять эти звуки: «па-па-па…», ничего другого она не говорила. Ни «дай», ни «ба-ба», ничего, только свое — па-па-па. По началу, когда я только приехал из города, мать пыталась примирить меня с мыслью об этом ребенке. Она то и дело оставляла меня с ней наедине, или просила подержать на руках. Но мой угрюмый вид и гробовое молчание вскоре заставили ее оставить эти попытки.
Девочка подрастала и вскоре начала ходить. Теперь укрыться от нее стало гораздо сложнее.
— Па-па, ди бо-бо? — слышалось позади меня.
Я старался не смотреть в ее сторону, но все равно замечал и умильные ямочки на щеках и золотистые, словно сотканные из солнечных лучей, завитушки на голове. Девочка передвигалась все быстрее и быстрее и вскоре стала ходить за мной, словно тень. Я бурчал себе под нос, что нигде не могу найти покой и уединение и скоро обнаружу этого ребенка даже рядом с унитазом в самый ответственный момент. Но ни мама, ни сам ребенок не собирались приходить мне на помощь, так что приходилось терпеть ее постоянное присутствие.
Возможно, чувствуя мое отчуждение, ребенок не проказничал и не мешал мне заниматься своими делами. Просто она находилась неподалеку. Что-то лепетала и перебирала свои игрушки. Иногда с любопытством наблюдала за мной, подмечая что-то важное. Например, если я что-то чинил в гараже и начинал озираться по сторонам в поисках тряпки, она тут же протягивала мне эту самую тряпку. Не знаю, как она определяла, что именно требуется мне на данный момент, но безошибочно подносила то банку с гвоздями, то плоскогубцы, то что-то еще.
Как-то раз я услышал, как девочка отчитывает, вставшего у нее на пути петуха:
— Ишь, стоит тут толстобокий! Чего утром горло драл? Я не выспалась из-за тебя. Ну-ка кыш, бездельник, никакого от тебя прока! Пора на суп пускать!
Ее манера разговора была позаимствована у бабушки, и в ее исполнении наставления выглядели настолько комично, что я расхохотался. А потом сам испугался непривычных звуков, вырвавшихся из моего горла. Когда я смеялся в последний раз, я уже не помнил.
Когда дочери исполнилось пять лет, ее бабушка, моя мама тяжело заболела и умерла. Мы остались вдвоем и снова учились жить. Не знаю, что именно меня тогда держало на земле? Смысла своего существования я точно не видел. Я не испытывал никаких эмоций, жил, как зомби. К тому же я понимал, рядом с таким угрюмым, зацикленным на прошлом, человеком, ребенку не место. Но что я мог поделать? Изменить себя у меня не получалось, да и не хотел я ничего менять.
Мы кое-как просуществовали два года, и в сентябре Маша пошла в первый класс. Надо сказать, ее учительница была та еще гордячка. Постоянно воспитывала меня, и то я делаю не так, и это. А то, что ребенок умеет бегло читать разве не в счет? Я сам слышал, как девочка читала вслух своим куклам и медведям библию! Наверно, заботясь об их духовном развитии, как это делала в свое время ее бабушка. Хотя моей заслуги в этом конечно не было,читать Маша научилась без моего участия. Как, впрочем, и всему остальному. Может быть, поэтому Елизавета Андреевна так на меня давила?
— Сергей Александрович, задержитесь, пожалуйста, — слышал я после каждого собрания. А потом сидел с понурой головой, словно провинившийся школьник, и слушал ее наставления. Причем наставления звучали в мой адрес. К самой ученице у Елизаветы Андреевны претензий не было. Мало того, она считалась лучшей ученицей в классе, и было не понятно, чего этой учительнице еще надо?
— Я хотела попросить вам помочь Маше с выполнением домашнего задания, — удивила учитель.
— Разве она сама не справляется?
— Это особое задание. Нужно составить генеалогическое древо своей семьи. Боюсь, Маше потребуется помощь…
— Что нужно составить?
— Родословную семьи…
— У вас, что больше нет тем для обучения детей? Для чего позвольте узнать вы даете такие задания? Преподавайте математику, правописание, историю, наконец, но не лезьте в мою семью!
Я вскочил с места и, не обращая внимания на ее испуганные глаза, выбежал за дверь. В коридоре я немного успокоился и подумал, что зря обидел молодую учительницу, у которой еще нет большого опыта за плечами. Вот и выдумывает всякие там проекты. Я подумал, а вдруг она там плачет и решил вернуться. Но не тут-то было! Елизавета Андреевна уже сама пыталась догнать меня.
Глаза ее метали молнии и никаких следов слез в них не наблюдалось.
— Сергей Александрович, я вас еще не отпускала! И попрошу не указывать мне, как именно вести процесс обучения! Каждый должен заниматься своим делом. Я же не раздаю вам советы по раскрою бревен, или правильной эксплуатации ленточных пил. Занятия с Марией не в счет, потому что это ваш родительский долг. Ваши обязанности, как отца прописаны в Конституции!
Вечером я подошел к дочери и долго разглядывал ее затылок. Тонкая шея, две ровные косички. Как она умудряется сама заплетать их?
— Это, тут, в общем, родословную велели написать.
— Я уже начала оформление, — Маша протянула листок, на котором аккуратно было нарисовано большое дерево. Дуб. Такой основательный, что одним своим видом он вызывал желание укрыться под его кроной. Дерево было украшено ровными кружочками, и правая половина их была уже заполнена.
«Прапрадедушка Федор, — прочитал я, — прапрабабушка Параскева». В самом низу красовалось мое имя, и имя самой Маши. Девочка не глядя на меня, произнесла:
— Дальше не знаю, как заполнить.
Ее худенькие плечики вздрогнули, когда я тяжело опустился на диван. Я долго молчал, глядя на ту половину дерева, где должна быть родословная моей жены, а потом, вдруг, вспомнил один случай. Как-то раз Инна начала перечислять мне своих многочисленных родственников. Родня у нее и, правда, была очень большая. Всякие там троюродные тетушки, дядюшки, племянники и племянницы. По началу, я слушал ее, делая вид, что мне интересно. Хотя вначале, действительно, было интересно. Инна рассказывала о том, что ее предки считались зажиточными крестьянами и о том, как во время революции их семью раскулачивали, забрав все до последней курицы и даже медного умывальника во дворе.
Как после этого ее прадед, который трудился день и ночь, чтобы семья была обеспечена, будто тронулся умом. Он понимал, что теперь его дети будут голодать, и он больше ничего не сможет сделать. Прадед заделался охотником, своеобразным отшельником и местной знаменитостью. Он просто пытался добыть пищу своим детям, как это делали его предки. В конце концов, его загрыз медведь, но мужчина успел и сам нанести медведю смертельную рану. Так их и нашли в лесу в обнимку. Огромный бурый хозяин леса и человек, не пожелавший сдаться!
Я старательно вспомнил все имена, что называла мне жена, и произнес хриплым голосом:
— Я помогу тебе.
В тот вечер с моего сердца откололся один маленький камушек и сквозь эту щелку внутрь меня полился свет. Я стал замечать утреннюю росу, и шелест травы возле озера и еще я впервые заметил, как дочь похожа на мою жену. Она словно была ее маленькой копией, и я случалось надолго стал задерживать взор на ее лице, как будто возвращая себе утраченное.
Маша действительно училась очень хорошо. Ей просто по-настоящему было все интересно. Она даже, забегая вперед, самостоятельно штудировала учебники. В глубине души я, понятно, гордился такой дочерью, но ни разу не показал этого. Ни разу даже не похвалил ее.
Я замечал, что ребенок, лишенный родительской ласки, тянулся к той, кто ее поддерживал и понимал. К своей учительнице. Елизавета Андреевна занимала все мысли девочки. Она рисовала портреты учительницы и возможно отчасти стремилась стать лучшей, ради ее похвалы.
Сама Елизавета Андреевна тоже проявляла к Машке повышенное внимание. Не в классе, нет. Там она была одинаково строга со всеми. А вот во внеурочное время, учительница стала нашей частой гостьей. Порой она просила отпустить с нею Машку, и они куда-то уходили. Гуляли по лесу, или вдоль озера. Ходили в местную библиотеку и в музей, который был открыт в деревне одним чудаком старожилом. А иногда они вместе сидели на нашей террасе, и я мог слышать их голоса. Я старался не вникать в эти разговоры, у меня своих дел достаточно. Но однажды я все же услышал то, о чем они говорили.
— Маша, а кем ты хочешь стать, когда вырастешь?
— Художником-оформителем, как моя мама, — не задумываясь, ответила дочь.
— Хорошая специальность и я уверена, из тебя получится очень талантливый специалист. Ты умеешь подмечать красоту природы и окружающих предметов, а это не каждому дано. Наверняка твоя мама была так же талантлива.
— Мама была очень хорошим художником. Ее работа даже заняла первое место на конкурсе.
«Откуда она это знает?», — поразился я. Мы никогда не разговаривали с ней о матери. И даже если ее бабушка вела подобные беседы то, как маленький ребенок мог запомнить это?
— У моей мамы был альбом, где она делала свои зарисовки. Больше всего на свете я хочу увидеть их.
Я стоял, как громом пораженный. Альбом в синем бархатном переплете после смерти Инны я держал в руках лишь однажды. А после этого ревел белугой, так что разбудил новорожденную дочь. Тогда я собрал наши вещи и отдал ключи от квартиры двоюродной сестре Инны. Мне было невыносимо жить прежней жизнью. Касаться тех же вещей, что трогали руки жены, тем более держать в руках ее рисунки.
Как-то раз я задержался в городе и вернулся уже по темноте. По дороге переживал, что девчонка там одна и может напугаться. Однако окна нашего дома были ярко освещены, и из них лилась музыка. Я неуверенно заглянул в одно из окон и обмер. Машка и Елизавета Андреевна, нацепив на себя белоснежные простыни, кружились в танце, как две сказочные феи. Не уверен, что феи выглядят именно так, наполовину мумией, наполовину снежной королевой, но эти две птицы-бабочки, напомнили мне именно волшебниц.
Я стоял возле окна и улыбался, пока Елизавета Андреевна не встретилась со мной взглядом.
— Ой, — смутилась она и быстро убрала простыню.
Маша тоже остановилась и посмотрела на меня. Она успела уловить тень моей улыбки и улыбнулась в ответ. Улыбкой моей жены. Той самой, от которой у меня подгибались колени, и кружилась голова. Той самой, что снилась мне много лет, после ее смерти. Той самой за право, увидеть которую, я отдал бы всего себя без остатка.
И тогда я отвернулся, не в силах скрыть свою боль. А может быть, это была уже не боль, а радость? Просто несколько вымученная от затянувшейся жизни без нее.
А потом я пошел провожать учительницу до дома, так как время было позднее, а жила она на другом конце деревни. По дороге мы долго молчали. За последние годы я как-то подрастерял опыт общения. Тем более с барышнями. Тем более с молодыми и красивыми.
— Сергей Александрович, — первой нарушила молчание девушка, — скоро у нас в школе будет осенний бал. Вы придете?
— Это вы к балу сегодня готовились, танцуя в простынях?
— Почти, — Елизавета Андреевна опять смутилась.
— Как-то я подзабыл танцевальные фигуры.
— Маша будет очень рада, если вы придете.
И вот я уже достаю из шкафа рубашку и брюки. Критически оглядываю себя в зеркале. Ничего более нелепого я в своей жизни еще не видел. Прямо какой-то медведь во фраке, честное слово. Когда я последний раз был в парикмахерской? Брился точно помню два дня назад, так что легкая небритость не мешала общему образу. Но вот отросшая шевелюра, пара царапин на подбородке, отчего-то ссутулившиеся плечи и ставшие огромными мозолистые руки, вовсе не вписывались. Я вздохнул.
Тут дверь в комнату дочери распахнулась, и моя челюсть упала на пол и даже вроде бы закатилась под диван. Передо мной стояла совершенная маленькая красавица! Вроде бы от нее даже исходили лучи света, или это просто осеннее солнце заглядывало в окно? На этот раз Маша выбирала наряд сама, они ездили в город с Елизаветой Андреевной. Поэтому все, что я сейчас видел, было для меня полным сюрпризом.
Чтобы не выдать свои эмоции, я развернулся и пошел к выходу. Маленькая принцесса последовала за мной. По дороге мы, как обычно, молчали. Лишь подойдя к школе, я распахнул перед ней дверь и сказал:
— Прошу.
Праздник прошел на удивление весело. Елизавета Андреевна в нежно-зеленом платье, словно маленькая колибри порхала меж детей и их родителей, стараясь уследить за тем, чтобы никто не скучал. В какой-то момент она заставила меня пойти танцевать со.своей дочерью. Мы встали посреди зала. Эльф и Годзилла. Я зажал ее маленькую ладошку в своей руке и попытался двигаться в такт. У меня получилось. Когда-то моя жена Инна настояла на том, чтобы мы посещали занятия по танцам. Она утверждала, что нет ничего сексуальнее, чем прекрасно танцующий мужчина. Не знаю, научили ли меня там танцевать, и стал ли я от этого выглядеть более сексуально, но я терпеливо посетил все пять занятий. Больше вынести я не смог.
Сейчас я кружил по залу свою собственную дочку. И, впервые! Впервые я мысленно произнес это словосочетание. Моя дочь! Сердце сжалось от нежности, к горлу подступил комок и я ощутил, казалось бы, совершенно забытое, счастье.
В конце вечера какая-то мамаша сказала, что я хорошо танцую и просто обязан пригласить на танец нашу дорогую учительницу. Мне хотелось задушить тетку, но вместо этого я протянул руку навстречу Елизавете Андреевне и произнес не своим голосом:
— Вы позволите?
В общем, в тот вечер медведь, в которого я превратился за последние семь лет, вел себя более-менее пристойно. И наверно с сердца моего тогда свалилась целая груда камней. Может быть, именно из-за них я иногда спотыкался, танцуя с красивой учительницей. И голова кружилась, тоже возможно из-за этого, а не из-за невероятного аромата ее духов.
Снег в том году выпал очень рано. Уже в конце октября озеро покрылось тонкой корочкой льда. По утрам деревья серебрились инеем, а под ногами хрустела ломкая промерзшая сухая трава.
— Дядя Сережа, там ваша Маша..., — прокричал запыхавшийся соседский мальчишка.
Сердце мое замерло, словно его сковал тот же лед.
— Что? Что моя Маша?
— Она в воду упала.
Я бросился бежать. На берегу толпился народ, а в самом центре на снегу сидели две скрюченные фигурки. Еще издали я узнал учительницу Елизавету Андреевну. Она прижимала к себе кого-то. Кого-то в розовой курточке и белой шапочке, которые недавно были куплены мною для дочери в торговом центре рядом с вокзалом. Я кубарем скатился вниз и выхватил из рук учительницы замерзшее тело ребенка.
— Маша, Машенька! — кричал я, покрывая поцелуями ее лицо. — Дочка, моя доченька, что же ты?! Не надо, милая моя! Не надо! — по щекам моим потекли горячие слезы. Я бежал, держа ее в руках, не разбирая дороги. Мне хотелось одного, чтобы она скорее открыла глаза. Чтобы сказала хоть одно слово.
— Милая моя! Любимая моя! Прости меня! Только вернись! — то ли шептал, то ли вопил я.
— Папа, там собака, — услышал я слабый голос и со всей силы прижал ее к себе.
В тот день Маша прогуливалась неподалеку от озера, поджидая свою учительницу, которая должна была зайти в гости и посмотреть ее новые рисунки. Вдруг на неокрепший лед выбежала собака. Погналась за птицей, или еще что ей там примерещилось. Но только лед под собакой сразу хрустнул и, увидевшая эту картину Маша, кинулась спасать животное. Дочка моментально оказалась по пояс в воде. Одежда ее намокла, но она все же успела ухватить собаку за ошейник. А потом они вместе угодили в яму и еще глубже ушли под воду.
Елизавета Андреевна первой увидела Машу в воде. Женщина вытащила ребенка на берег, а на ее крики сбежался народ. Не знаю, каким образом это купание никак не повлияло на них обеих? Они даже простудой не заболели. Бог миловал. Собака тоже осталась жива здорова. Никто, кстати, эту собаку раньше не видел. И хозяин ее так и не объявился. Возможно, кто-то из города привез животное и оставил на произвол судьбы. Местные собаки в озеро зимой не лезли, соображали, что к чему.
Мы назвали спасенную собаку, Роза, как главную героиню фильма «Титаник», которой тоже, чудом удалось спастись. После этого случая с моего сердца попадали оставшиеся булыжники и я, наконец, смог увидеть, что для меня дороже всего на свете. Я много раз мысленно просил прощения у своей дочери за то, что не сразу понял это. А, вслух? А, вслух я постоянно повторяю ей, как люблю ее, и что она мой свет в окне. И моя принцесса, и мой ангел и так далее. Мне нужно высказать ей все, что накопилось в моей душе за эти годы. За те годы, пока я был каменным отцом. Маша не пугается этих перемен, говорит, что всегда знала, какой я на самом деле. Говорит, что готова была ждать меня всегда. А еще говорит, что любит меня. Не заслужил я этой любви и ее прощения, но теперь буду стараться исправить это.
Летом мы смогли поехать в нашу старую квартиру, забрали оттуда вещи жены и ее альбом. Маша была так счастлива, листая его. На некоторых страницах рисунки немного расплылись, я слышал, как дочка рассказывала Елизавете Андреевне... Лизе то, что сюда упали капли моих слез и, что так альбом стал ей еще дороже.
Я, наконец, пересилил себя и смог встретиться с многочисленными родственниками своей умершей жены. Теперь они часто приезжают к нам в гости. Мы стали частью их большой семьи, и это, оказывается, наполняет жизнь яркими красками. Все родственники очень удивляются тому, как Маша похожа на Инну. А еще советуют мне уже набраться смелости и сделать предложение Лизе. Елизавете Андреевне. Не знаю, не знаю. Пойдет ли она за меня?
Автор: Светлана Юферева
