Как бы хорошо бабе Нюре не жилось у дочки, но душа ей шептала «домой». Вот и комнату дочка предоставила для одной, и чистота кругом, и богато, но глядя в окно, душа Нюркина просилась на свободу и билась в груди, как птица в клетке.
Каждое утро дочка спрашивала:
-Мамуль, а что тебе приготовить — молочного, мясного, рыбного супчика?
Так и хотелось Нюре ответить: «Звездюлей, чтобы до дома быстрее летела»
-Что себе, то и мне, отдельно не готовь. Да не ухаживай ты за мной, как за лежащей, я ещё весной огород поеду сажать, да в подвале корни многолетников стоят, посажу, да и твои любимые цветы,, весёлые ребятки" посею так, что я не больная, а здоровая лодырюга, приперлась к вам, гоните меня пока не поздно.
Обе начинали смеяться, дочь заливистым смехом, а Нюра с болью в душе.
Смейся-не смейся, а скоро весна, все думки были направлены к своей любимой хатке, к своей земле. Вот она выходит на крылечко рано утром, ещё звезды не спрятались от рассвета, а уже из труб домов подруг гордо поднимаются столбы дыма, а вот и птички зачирикали, на своём языке поздоровалась и как бы благославили на хороший радостный день. А вон Юрка корову погнал на выпас, ох и любитель он с коровой побродить с утра пораньше, Любка его все жаловалась, что каждый день мокрый приходит по самые уши, все по росе шляется с коровой, а вон Колька застучал молотком, все строит, перестраивает, достраивает, пока солнце не палит, на крыше уже сидит, а Манька уже за водой побежала, видать управилась, всю скотину напоила, полы подтерла и должна на проверку Нюркиного здоровья прибежать, заодно на невестку пожаловаться, сынка пожалеть, да внуков поругать.
Нюрка смотрела на дочь , а перед глазами своя улица, свои родные земляки. Какой тут может быть супчик, тут бы похлебать из печки разваристой похлебки, да с подругами из самовара чайку в прикуску с сахаром попить. Бывало придут подруги на чаепитие из самовара, принесут конфет каких только никаких , булок сдобных, а глоток сделают, конфеты к небу прилипнут, сдоба комом в горле станет, плюнут и тянут руки к сахару, да свойскому поджаристому хлебушку. Нюрка смеялась и говорила:
-Ну что похвастались конфетами, булкам и на быстродействующих дрожжах, а тянете то руки к вечному, к хорошему, к тому, что до смерти будет нам дорого.
Нюра стояла у окна и вспоминала, как она с мужем в новом доме первую ночь спали. Вместо стола перевернули большую бочку, вместо стульев каточки, штор не было, половиков тоже. Сиротой была, не помнила своих родителей, бабушка растила, а когда Василий посватался, несмотря на возраст, вытолкнула скорее замуж в зажиточный дом.
Василию сразу желанной стала, даже не мог понять почему, то ли, что очень красивая, то ли, что очень покорная, стеснительная. Свекровь на крик кричала, возмущалась, грозилась на голую кочку выгнать сына с нежеланной невесткой. Но Василий упёрся как бык рогом, бесполезно, ни уговоры, не стращания, ни слезы не пронимали.
Отец все ходил, кряхтел, но в душе доволен был сыном, и как то нервы не выдержали , и дубовый стол перевернул, как рявкнул:
-Молчать всем, не на войну сына провожаешь, а на семейную жизнь. Ишь ты, слезами, руганью прокладываешь дорогу в жизнь, коль богатые- с нас для сироты не убудет, а если бедные, то голодовать вместе будем.
Снял с брюк ремень, помахал перед носом жены и велел баню топить, так как завтра свататься идти. Вот так и стали жить вместе. Но у Василия было ещё два брата, и ему по закону надо было отделяться от семьи отца. Немного пожив за одними харчами, получили надел и стали строить дом. Василий был рукастым, сильным, ладным, работы не боялся, да и Анечка была настолько любима, что горы готов был свернуть. В отличии от свекрови Василий жалел жену, но время такое было послевоенное, тяжёлое, что себя жены не позволяли жалеть, плечо по своей силе всегда подставляли мужу. Муж все больше на стройке, а Анюта , будучи беременной , пошла в луг косить сено. Сенокос начинался поздно в конце лета, косили в лугу, или отаву.
Казалось бы, коси себе и коси, да нет. В лугу росла высокая осока на высоких кочках, которые стояли в воде. Сама трава была длинной, жёсткой, на конце заостренной. При неосторожном взятии на руки словно лезвием можно спокойно этой травой порезаться. Надо быть искусным косарем, чтобы обкашивать эти кочки, в селе почему то называли их,, попами".
Думая, что Нюрка не справится с косой, не сможет обкашивать эти,, попы", свекор выделил снохе серп. Стоя в наклон в воде босыми ногами, Нюрка проворно орудовала серпом. Потом всю сжатую осоку выносила из луга на спине вязанкой для просушки. И так, мало по малу , готовила сено для коровы. Не один день так ходила на луг Нюра. Руки были все порезаны, пальцы ног сбиты о кочки, спина ныла.
Как-то под утро заболела голова, загорелись виски, пот, озноб, бессилие сковали руки, ноги, спину. А живот как будто опустился на колени и стал тяжёлым. Свекровь заворчала:
-Нет, зачем нам жать, мы лучше полежим, как-будто я не ходила беременной, уж с серпом и с тем не справилась.
Встать Нюра так и не смогла, жар такой был, что Василий, положив руку на лоб жене, словно обжегшись, отдёрнул руку и крикнул:
— Я побегу за фельдшером.
Позже, сидя на пороге, Василий рыдал горючими слезами, винил себя за то, что не уберег свою первую доченьку. Свекровь успокаивала, и для Василия её слова были острее той осоки:
-Ещё родит, оклемается и родит, может мальчика, слаба конечно, самой бы выжить, но ты не горюй, не мы располагаем, а сверху, хорош ныть, иди ужинать, да вставать тебе рано, сено надо на лошади привозить, все нарушилось, все планы, а Нюра полежит, отойдёт, да тоже через недельку поможет.
Василий сидел и думал, что вся жалость не в том, что невестке плохо телесно и душевно, а, что косить некому.
Но не угадала свекровь, не встала быстро сноха. Ребёнка нет, а молоко подошло и словно горячий утюг поставили на грудь, опять температура и опять боли, да такие, что как-будто все тело рвут горящими щипцами. Свекровь перетянула снохе грудь. Длинные полоски холста затянула туго вокруг груди и велела терпеть, молоко таким способом скорее перегорит.
Нюра хотела остаться одна и поплакать, поголосить по потере ребёнка, от боли, от своей беспомощности. Она смотрела на свекровь с обидой, чувствовала её крепкие, грубые руки и думала, что как только встану, как только сделаю первый шаг, то этот шаг будет к бабушке, так как не любят её здесь. Видеть никого не хотела, слышать наказы свекрови, думать, смотреть на их лица, отвечать- все это было для Нюры невыносимым. Василий бегал то на стройку, то на сенокос, оставляя дома одну лежащую жену. Нюра не пила, не ела. Постепенно молоко перегорела, температура спала, но горечь от потери дочки осталась в душе навсегда.
При любом случае свекровь косилась на сноху, и , когда видела, что ничего не тронуто из еды, могла спокойно сказать:
-Чтобы есть, надо аппетит нагулять работой.
Василий видел их отношения и как только накрыл крышу, поставил печь, застеклил окна, то, собрав пожитки, перешёл в новый дом с женой. Бабушка попозже отдала свою корову, десяток кур, поросеночка, и отец на подводе привёз харчей, муки, зерна и наказ.:
-Сынок, не держи зла на мать, ведь она трехжильная, ей не дано чувство жалости, у неё на первом месте работа, и чтобы все горело в руках, такой она человек, а тебе она добра желает, вон сидит воет, а со мной не поехала.
Нюра через два года родила сына, потом через каждый год три дочки. Все у них ладилось с Василием, все трудности молча переносили. В гости нет, нет и придёт свекор с гостинцами, внуки нет, нет и побегут сами до деда.
Все было хорошо. Дети подрастали и по мере своих сил помогали по хозяйству. Нюра смотрела на богатую мебель в квартирах своих детей и вспоминала, как они с мужем спали на деревянной кровати, и казалось мягко, как радовались первым шторкам, какими красивыми казались первые половики, как вышивала картины цветов, и они казались такими яркими, как живые. Нюра вспомнила, как купили первый телевизор, сервант, диван, шкаф, трюмо.
В семье был установлен такой порядок: старших уважать, младших не обижать. Отца и мать почитать и слушаться с первого слова, а уж родители отвечали детям любовью и лаской. В семье учёба стояла на первом месте, и, закончив школы, все поступили учиться по призваниям.
Каждый вечер Василий и Нюра после окончания всех дел выходили в сад и присаживались на скамью, чтобы отдохнуть. Шикарный сад, шикарные цветы, словно присоединялись к воспоминаниям и поддерживали беседу. Каждая яблоня была названа в честь ребёнка, и по вкусу были сродни по характеру каждого. Вот Ирина — мягкая, Надежда-твёрдая, Сергей-сразу не поймёшь, сначала кисленький вкус, а потом аромат, сладость побеждали первоначальный обман, Настя-сразу не укусишь, не откусишь.
Вспоминая детей, они возвращались в свою молодость , и нет, нет, Нюра вспоминала свою первую дочку и представляла, что какой бы она была сейчас взрослой. Василий просил прощения и оправдывался:
-Какие те времена были тяжёлыми, безжалостными. А мы мужики — недотепами, думали, если жена идёт наравне с мужем, то и ладно, ничего страшного. Вот ты шла рядом со мной, трудилась, себя не жалея, а я как дурак, принимал это как должное, тоже не жалел, а потом, потеряв дите, проанализировав, так страшно стало, так стыдно. Вот то, что тебе не додал, ту жалость, ту заботу я должен отдать своим дочкам.
Постепенно дети завели свои семьи, приезжать стали реже и реже. Василий совсем постарел, сгорбатился, все чаще болел. Как-то завёл разговор о том, что когда он уйдёт, то чтобы Нюра не спешила ехать к детям. Родные стены, сад, земля — живые, с нутром, с душой, пусть, что нет языка, а это и к лучшему, но, что есть душа — это точно. Вот эта душа и будет отдавать тепло, уют. Вот ты выйдешь в сад, а яблони тебя встречают, радуются, они же с тобой прошли всю твою жизнь, видели тебя молодой, постаревшей и старушкой. У тебя с ними вся прожитая жизнь. Ты уедешь, они от тоски головы повесят, не пить, не есть не будут и засохнут, ты там сохнуть будешь, а они здесь. А вместе вы одно целое, неразделимое. Вот ты ходишь по своему дому, и ты чувствуешь тепло от родных стен. Ты ведь хозяйка, ты барышня в своём доме. Дети наши добрые, любящие, но они ещё успеют за тобой поухаживать, а до тех пор живи царицей в своих хоромах. А вот когда немощной станешь, тогда ты сама поймёшь, что ехать надо, а до тех пор, держись своих стен.
Вспоминая его слова, Нюра словно протрезвела, никакие доводы, убеждения детей её не пронимали:
-Домой отвезите, если нет, то пешком уйду, не могу я дочка, не могу, я ложусь в твою мягкую тёплую кровать, а мне от неё холодно, я ем, а у меня ком в горле, чувствую, что засыхаю я, не берите грех на душу, отвезите.
Быстро облетела новость, что Нюрка домой вернулась, подруги с пряниками, с конфетами на чай попёрлись, от радости шли, приплясывая. Сад хозяйку встретил первыми распустившимися листочками, зашелестел, заулыбался. А уж родные стены готовы были обнять от радости, печка сначала псих, обиду показала, а потом от радости запыхтела, раскраснелась и стала ластиться, обнимать своим теплом. Дети провели телефон и названивали каждый день, и каждый раз в ответ слышали:
— Спасибо вам за вашу заботу, а я, дети, хочу заботиться о доме, о саде. Кстати вам от них привет и низкий поклон...
Автор: Наталья Артамонова
