Три немолодые дамы ехали в автобусе. На одной было бордовое приталенное пальто с черной лисьей горжеткой. На второй – фетровая шляпка с вуалью. Третья, в светло-сером салопе, прятала руки в белую песцовую муфту. Я стояла рядом, раскрыв рот, смотрела на них, красивых, румяных и шумных, и думала одну-единственную мысль: «Да как вообще такое возможно?!»
— Какая-то у тебя, Анфиса, помада блеклая!
— Я прочитала, в моде нюдовые оттенки.
— Где это ты прочитала? В журнале «Поликлиника»? Ха-ха-ха.
— Нюдовые? От слова ню? Не слишком ли для 83-летней женщины?
— Не надо кричать на весь автобус про мой возраст, Нинель! Я сейчас от тебя отсяду!
— В нашем возрасте помада должна быть цвета пожарной машины.
— Чтобы все понимали: «Беда поехала»?
— Чтобы все понимали, дама настроена решительно, дама едет в кабаре.
— Вот именно! Едет! А не работает там!
Старухи замолкли, разглядывая друг друга, а потом дружно расхохотались.
— Вообще-то я сказала невестке и сыну, что мы идём в драматический театр.
— В драматический театр, консерваторию и филармонию пусть ходят те, у кого вся жизнь впереди!
— А правда, там в конце актриса появляется совершенно обнаженная?
— Правда! Только я не понимаю, Анфиса, твоей ажитации. Ты думаешь увидеть там что-то новое? В свои 83?
— Нет, я все-таки отсяду. Вот зачем постоянно напоминать женщине?
— «А я ясные дни оставляю себе. А я хмурые дни возвращаю судьбе…» — неожиданно продекламировала мадам в горжетке.
— Кто-то знакомый. Некрасов?
— Почти.
— Вчера у меня в прихожей лампочка перегорела. Потолки четыре метра. Я взобралась на стремянку, выкрутила потухшую лампочку и поняла, что имел в виду Достоевский, написав «вся комната ходила кругом».
— Ну даёшь, принцесса цирка!
— Это давление. Делюсь изумительным рецептом, называется «Монастырский состав». Нужны в равных частях пустырник, шиповник, девясил, боярышник, душица и... Что же ещё?
— Коньяк! — Находчиво подсказала леди с муфтой.
— «Но я тысячу раз обрывал провода. Сам себе кричал: ухожу навсегда…» — нараспев процитировала горжетка, видимо, большая любительница попмузыки.
— Есенин?
— Кстати, коньяк от головной боли помогает гораздо лучше хвалëного цитрамона.
— Хвалëного кем?
— Моей соседкой Аннушкой.
— Она жива ещё? Сколько ей? Девяносто?
— Какие девяносто, 89 в прошлом месяце исполнилось!
— Молодая...
— Я ей тоже говорю: «Ты же молодая ещё, Анька! Чего ты в эти платки старушечьи рядишься? Да еще чёрные!» А она губки поджала и отвечает: «А в чëм же ещё, Анфиса, женщинам нашего с вами возраста пристало ходить на похороны?» «Нашего с вами» — понимаете? Да я на восемь лет её моложе!
— На шесть.
— Вера! Я отсяду!
— Кстати, о похоронах. Вы заметили, что на них совершенно пропала интрига?
— Интрига?! Я так и знала, что вторая бутылка шампанского была лишней.
— Да не интрига пропала, Ниночка, а куда-то подевались все импозантные вдовцы...
Женщины вновь уставились друг на друга, осмысливая сказанное. И весело прыснули, как курсистки, честное слово.
— Так чем «Принцесса цирка» закончилась?
— Просидела на лестнице минут десять с закрытыми глазами. Думала, отсижусь, тихонечко слезу. Но в это время Антоша приехал… Как почувствовал. Открывает двери своим ключом, а его мать под потолком на жердочке.
— Представляю Антошино лицо.
— Он так испугался, что у него прихватило сердце!
— Слабак. Сколько ему?
— Шестьдесят.
— Сосунок!
— Да, но всë-таки пришлось вызвать ему скорую!
— Надо было коньяка ему налить.
— "Ветер плачет за окном тихо. — С выражением прочитала горжетка. — Болью отзываются во мне этой молодой луны крики... "
— О-о, это я точно знаю, кто! Это Иван Алексеевич Бунин!
— Всё, девочки, на выход! Кабаре зажигает огни!
