Мое детство прошло в однокомнатной квартире на пятом этаже обычной хрущевки. Нашей соседкой по лестничной клетке была Екатерина Васильевна Семенкова. Муж ее был подкаблучник. Сын рохля. А сама она была хамка ненормальная. Моя мама с ней дружила.
Я хочу чтобы вы представили высокую статную женщину. Двигалась она плавно, как парус и вокруг ее крупного тела всегда струилось что-то невообразимое. Леопардовое шелковое. Ярко-синее льняное. Или фиолетовое из тафты. Голову со светлым каре венчала шляпа с пером. Или розой из органзы. Голос ее был академичен. Взгляд внимателен. И смеялась она так, что голуби тревожно взлетали в небо.
Вечером она включала магнитофон. Челентано. Альбано и Ромину Пауэр. Пугачеву. Магнитофон выставлялся в окно, Екатерина Васильевна наряжалась в вечернее платье из черного бархата с серебряной отделкой по роскошному смелому декольте, накрывала на балконе крошечный столик и они с мужем пили чай или вино под музыку.
В выходные они всей семьей загружались в желтый “москвич”. Екатерина Васильевна в шляпе. Тихий муж, чье имя я не знала, в очках и со смешным, почти детским сачком для ловли бабочек. И худенький, высокий мальчик который не поднимал голову от книги.
Мой папа часто уезжал в командировки, муж Екатерины Васильевны задерживался допоздна в своем “почтовом ящике” и тогда она приходила к “нам на огонек”, на нашу кухню с оранжевым абажуром над столом и пила чай из оранжевых чашек в горох.
И если молодые мамины подружки приходили жаловаться на своих мужей, детей, свекровей и родителей, то Екатерина Васильевна на вопрос “как дела?” отвечала: “лучше всех”. Хохотала. И заставляла мою двадцатитрехлетнюю маму красить глаза и укладывать волосы.
— Все равно ложиться спать, — говорила мама.
— Вот и ляжешь спать красивая.
Она подарила маме кокетливый шелковый халатик и что-то там еще “не для детских глаз” из полупрозрачных кружавчиков и невесомых веревочек.
Я до сих пор удивляюсь, как у такой крупной и громкой женщины были настолько изящные манеры и как она сидела на наших табуретках, словно не касаясь поверхности и с идеально ровной спиной.
Мой папа однажды спросонья открыл дверь на настойчивый стук, а там Екатерина Васильевна в длинной шубе в пол и боярской шапке почти до потолка. Папа выглянул в окно, все правильно — июнь, он не сошел с ума, просто новая шуба и новая шапка. Вечером все жители нашего двора стояли задрав головы, и смотрели, как Екатерина Васильевна в своей новой шубе на закате поливает из маленькой лейки герань на балконе. И крутили пальцем у виска.
Папа часто рассказывает эту историю и всегда добавляет в конце: “Хорошая она была женщина, умела радоваться, я никогда не видел, чтобы люди так радовались, как она”.
Однажды мою маму срочно увезли в больницу. Папа был в командировке, ему дали телеграмму, вторую телеграмму папиным родителям в другой город и маминым в другую страну. Я сидела в комнате на своей тахте и ужасно боялась, что мама не вернется. И я останусь одна в этой пустой квартире. И у всех нормальных маминых подружек вдруг оказались неотложные дела, и только ненормальная Екатерина Васильевна сказала взять куклу, свежее белье и ночную рубашку и идти к ним.
Сына переселили на раскладушку, меня устроили на его кровати и весь вечер, мальчик, который никогда не был замечен в шумных дворовых играх и которого считали полоумным рохлей, рассказывал мне про чайные клиперы, про батискафы и как поезд едет по арочному мосту и не падает.
Потом меня обнаружили в прихожей, где я методично переворачивала обувь Екатерины Васильевны. Брала туфлю, рассматривала каблук и аккуратно ставила на место. Я искала ее мужа-подкаблучника. Сначала я посмотрела в почтовом ящике, но там его не было. Екатерина Васильевна хохотала. Хохотала до слез и не могла остановиться.
Я часто ее вспоминаю. Как вспоминают сцену из фильма или цитату из книги, которую не понял в детстве, но запомнил и со временем все услышанное и увиденное обретает совсем другой смысл.
Она действительно была ненормальной. Она хотела радоваться и радовалась. У нее было вечернее платье и она находила поводы его надеть. Даже если поводом было посидеть красивой рядом с мужем на балконе под песни Пугачевой. И муж ее действительно в глазах тетенек из нашего двора был подкаблучником. Потому что шел после работы домой. Не с мужиками на рыбалку. Не с друзьями в гараж. А домой. И дома с женой в красивом платье ему было лучше, чем в гараже и на рыбалке.
И сын ее был рохлей. Не гонял по крышам голубей и не лазил по стройкам, а помогал маме по дому и читал книжки. И получил свой первый патент в двадцать лет. В сорок стал долларовым миллионером от науки.
И все она знала, что про нее говорят. Только не молчала в ответ, как нормальная. Поэтому и хамка. Не опускала глаз. А гордилась. И мужем и сыном. И платьем своим красивым. И шубой. Ей говорили, что она как дура в этой шубе летом на балконе. Только не для них она наряжалась, а для мужа своего. Радовалась и гордилась, что муж у нее такой, что ему такую премию дали, что хватило и на шубу, и на шапку и на сапоги.
Легко быть ненормальной среди нормальных. Но только норма — это не про счастье. Норма — это, как у в всех. Но как у всех не обязательно так, как надо тебе.
У меня есть вечернее платье. Шелковое с открытой спиной. Цвет «синий пепел». Сейчас надену его, накручу волосы, накрашу глаза и буду мечтать о лете и пить с мужем чай. А потом лягу спать красивая.
Автор: Елена Пастернак
