Мать встретила Татьяну на крыльце:
— Тань, бабка-то умирает. Уже не узнаёт никого и не разговаривает.
Таня быстро прошла в бабкину комнату. Там сидело несколько старух: прощаться пришли, обмыть, одеть.
Баба Галя за долгий век (ей далеко за девяносто было) горького хватнула до слёз. Добежав в 30-х годах с Украины до глухого таёжного посёлка в Сибири, в нём и осталась. Отсюда проводила мужа и старшего сына на фронт, здесь получила на них похоронки. Младшего сына она тоже пережила — он в 60 умер от сердечного приступа. С тех пор у бабы Гали по щеке постоянно ползла слеза. Она к ней привыкла, что ли, не вытирала. Доживала со снохой, тоже Галей. Жили дружно, домашнюю работу делали вместе. У каждой свои обязанности.
Распорядок у Гали-старой был такой: встать ни свет ни заря и до вечера суетиться по хозяйству. А оно не малое: корова да бык прошлогодний, да телёнок нынешний, да боровок пудов на десять, да куры, да собака — всем дай поесть, за всеми почисти. Всё успевала старая.
Сын был большой начальник, он никогда не знал, где вилы или лопата стоят: насчёт навоза сильно брезговал и давно забыл, как в дамских резиновых ботах на высоком каблуке школу заканчивал. А вот дорожки от снега разгребать любил. Что ж... Теперь и эта работа на старой: сноха-то — завмаг, к восьми утра убежит на работу, к восьми вечера вернётся. Словом, хозяйство лежало на бабе Гале.
Сноха свекровку уважала, справедливо говорила, что «если б не мама, давно бы в стайке никого не было». Только по одной причине ссорились они: пила свекровь часто, пила, таясь, но как развезёт, выходила «до людей, погутарить» и, конечно, попадалась...
И вот теперь она умирала. Чистенькая, сухонькая, лежала она в своей спаленке.
Старухи зашевелились, пропуская внучку к кровати. Таня присела на край, позвала:
— Баб, а баб... — Но ни реснички ей в ответ не дрогнуло. Таня нащупала пульс не сразу, он был нитевидный, и то был, то исчезал. Таня пугалась, перебирала пальцами, снова нащупывая и снова теряя пульс. Потом из принесённой сумочки достала ампулу с камфорой, шприц, поднялась, чтоб в кухне над ведром отбить горлышко.
Старухи зашевелились сильнее, заворчали:
— Чего мучить? Отходит. Вон и нос уже заострился.
Мать тоже их поддержала:
— Не надо, Тань. Ведь ей 96, не забывай. Жалко колоть зря. Не поднимешь.
Но Таню в институте учили до последнего бороться за жизнь. И она решительно задрала рукав халата, ваткой, смоченной в спирте, протёрла руку: в маленькой спаленке потянуло спиртовым духом, и Татьяна увидела, как бабка слабо дёрнула носом, как бы принюхиваясь. Татьяна повела ватку в сторону – нос двинулся за ней, Татьяна и шприц опустила.
— Мам, у тебя водка есть?
— Есть.
— Налей-ка полстакана.
— С ума сошла?
— Налей, говорю, — тон был такой, что мать послушалась, налила полстакана. Старухи заворчали громче:
— Какая водка?! Мы вон святой воды принесли, так и губы разжать не сумели. Закостенела уж.
Татьяна одной рукой подняла бабушкину голову, другой поднесла стакан к губам. Нос задёргался активнее. Она сильнее наклонила стакан, и умирающая зачмокала губами, втягивая в себя водку. Старухи обомлели.
Через несколько минут Таня ещё раз проверила пульс, он был гораздо ровнее и чётче.
Бабка Галя открыла глаза:
— Тань, чи тоби бачу, чи ни?
— Меня, баб, меня. Ты полежи. Я тебе потом и укол поставлю.
Старухи, однако, не уходили.
Сели обедать. Пригласили и их. Всем налили по рюмочке. Божьи старушки, не чванясь, как по команде, опрокинули рюмки. «Во дают! — мысленно изумилась Татьяна. — А туда же: святой воды...» Старушки так же слаженно заработали ложками. И то сказать, с раннего утра сидели, проголодались.
За едой не заметили, как баба Галя вышла из своей комнатки, села на своё обычное место, окинула задорным взглядом обомлевших подруг и сказала:
— А щось, девки? Давай заспиваем?..
...Прожила после этого дня баба Галя ещё восемь месяцев, никому не мешая, до конца «на своих ногах». Ушла тихо. Просто однажды утром не проснулась.
Автор: Л.С. Сафонова
