Баба Агафья жила отшельником. И дом на краю деревни, и характер замкнутый.
– Ходит, как кол проглотила, ишь гордая, обчество избегает! – шипели вслед ей бабки, – в городе-то не уработалась. Только ещё не плевались.
Третьеклассница Светланка удивлялась сердитости бабок. Они, бывало, кучковались у магазина, обсуждая очередную жертву, но без злости. Скорее по привычке да доброте душевной, желая наставить на путь истинный. А тут…
– Баб Маня, – спросила она однажды после школы соседку, сидящую на лавочке возле дома, – а почему вы бабу Агафью не любите?
Пожилая женщина, растерянно поглядев под ноги, поставила клюку к дому. Казалось, палка подпёрла старые стены, не давая им рассыпаться. Баба Маня поправила клетчатый платок, зачем-то потрогала пуговицу на бархатной тужурке. Переступив ногами, несмотря на теплую погоду покоящимися в валенках с галошами, проворчала:
– Ты иди-иди, давай уроки делай, не суй свой нос, куда не след.
– Да я уже сделала на продлёнке. Просто вы так сердитесь, когда говорите о ней.
Старуха встрепенулась:
– Ведьма она, смотри, никакие годы её не берут. Нас согнуло в три погибели, носом землю пашем, а она как лебедь белая плывёт. Припёрлась с города на старости лет. Мёдом ей что ли намазано. Мы здесь на ферме да на путине жилы тянули, детей поднимали, надрывались, а у неё ни мужа, ни детей. Не жизнь, а разлюли малина, – от нахлынувшей волны зависти закашлялась и вдруг замолчала, прикрыв маленькой, ссохшейся, в коричневых пятнах ладошкой рот. Словно пыталась затолкнуть уже произнесённые слова обратно.
Светлана, проследив за взглядом притихшей старухи, увидела бабу Агафью, идущую по центральной улице к сельсовету. А там суета, к празднику готовятся, ко дню Победы. А как же, великий праздник и встретить надо достойно. Война, она всех задела, хоть краешком. Вот только ветеранов в деревне почти не осталось, чтоб в президиуме сидеть. Ну, ничего, труженики тыла выручат. Не до Агафьи. Постояла, потопталась и пошла прочь. Сумочку только хозяйственную оставила на табуретке. Уже на выходе кто-то окликнул, махнула рукой.
Дома помолилась перед иконкой закопчённой, уже и лика не видно, от бабушки осталась. После чая с баранкой прилегла отдохнуть. Могла бы она рассказать девчушке, которая с Марьей разговаривала, почему не любят её на деревне, да зачем? Прошла боль, от которой слёзы ручьями текли. А так, что ворошить прошлое… у каждого своя правда.
В 44-ом призвали Агафью в армию, прошла курсы медицинские и под весну оказалась на третьем Прибалтийском фронте. До лета шла подготовка к наступлению. Вот тут-то и накрыло её самой настоящей большой любовью.
Разведчики – люди отчаянные, ничего не боятся. Однако Михей месяц вокруг девушки кренделя выделывал. Вернётся с поиска и к медсанбату.
Потом расстаться не могли, всё говорили, говорили. А о чём, и не вспомнить. Но так хорошо, тепло было.
Убили Михея летом, при наступлении. Дружка его, Петра, ранили тяжело, жив ли? Аннушка, с которой девушка сдружилась, вытащила его. Только себя не сберегла, погибла. А как сберечь, когда ад кромешный. Плакать не плакала, сил не было, успевай раненым помогать. Сердце каменным стало от слёз застывших. Потом сама в госпиталь попала. Мина разорвавшаяся рядом тело осколками нашпиговала, не думала в живых остаться.
А родная деревня встретила неласково. Она каждого обнять хотела, войне конец! Живы! Победа! Радоваться бы, ан нет…
В медпункт к ней мужики повадились, то спиртика канючат на опохмелку, мол, душа горит, то на кашель жалуются, лекарство просят. Только видит она, другой интерес у них, надумано всё. Разговаривала жестко. А тут принесла нелёгкая Саньку килатого, которого так и звали Санька-кила. Его и в армию по немощи не взяли. Агафья на такого и в голодный год не взглянула бы.
Следом за ним жёнка его забежала и ну голосить:
– Разлучница, отца у детей увести хочешь! – и «та-та-та», как автоматная очередь. Бабы подтянулись, поклёвывают:
– Знаем, чем там на фронте занимались…
– Мужиков, хоть ложкой ешь …
– Сёдни жив, завтра нет, чего теряться…– раздавалось с разных концов толпы, собравшейся у крыльца.
Агафья собрала нехитрые пожитки и, не смотря на уговоры матери, уехала в город. Там в заводской медсанчасти всю жизнь и проработала. Семьи не создала. Говорила себе: «Кому пустая баба нужна, которая и дитя родить не сможет». Врач в госпитале честно сказал. Да и подойдёт какой мужик, а она Михея рядом видит, ничего поделать не может.
Домой только на похороны приезжала. Сначала маму проводила, а затем и сестра, которая занедужила, простыв на путине, ушла следом. Отец ещё до войны утоп на рыбалке. Вот и осталась Агафья одна-одинёшенька. Что ей в городской квартире делать? Из угла в угол шастать?
Поехала в деревню, в дом родительский. Доски с окон сняла, намыла всё.
С сельсовета заходили, спрашивали, будет ли дрова заказывать на зиму. Она в ответ – нет, не надо, до зимы не доживу, так что зря не волнуйтесь. Помирать приехала. Не поверили, хоть и старая, но крепкая. А её уже ничего не держало на земле. Михей нынче приснился, стоит на другом берегу реки, улыбается, рукой машет. Значит срок подошёл. Медали в сельсовет отнесла, может для музея сгодятся.
Светланка вечером к соседке забежала:
– Баб Мань, нам для музея надо воспоминания записать у ветеранов, подскажите, с кем поговорить?
– Дак и не осталось, подит-ко, ветеранов-то, может Иван Фёдорыч, старый хрыч, дак он в больнице. Ишшо Савелий был да сплыл, дети в столицу забрали… а ты сходи к Агафье, может, расскажет что.
– А разве она воевала? Я и не знала, – глаза девчушки от удивления распахнулись.
Баба Маня вздохнула:
– Воевала, только разговоришь ли её, молчунью?
– Баба Маша, а пойдём вместе, я стесняюсь одна.
Старушка для вида поворчала, но потихоньку оделась и, взяв клюку, отправилась вслед за тараторившей Светланой.
У дома Агафьи столкнулись с председателем.
– Что ж никто не подсказал, что Агафья Тихоновна воевала? Я ведь и знать не знал.
«Откуда тебе знать-то, милый, после войны родился, её уже здеся не было», – подумала Марья, но промолчала. Чувствовала она какую-то вину, держащую её как собаку на поводке в напряжении.
– А мы смотрим, сумка Агафьина лежит, а в ней шкатулка. Открыли, там медали и документы. Вот я и побежал на праздник пригласить, как почётную гостью, – закончил председатель с уважением в голосе.
Лопата, прислонённая к дому, не перегораживала вход, значит дома хозяйка. В сенях отряхнули ноги голиком и, постучав, зашли.
– Агафья, добрый вечер, мы к тебе по делу, – баба Маша потопталась у входа и пошла через кухню, – спишь что ли?
Председатель и девчушка нерешительно тронулись за ней.
На кровати лежала Агафья в нарядной косынке, в платье, ни разу не одёванном. Туфли сиротливо прижались к ножке кровати. В руках, сложенных на груди, кружевной платочек. Гостей поразила счастливая улыбка, застывшая на лице хозяйки.
– Умерла что ли, царство ей небесное, – баба Маня неуклюже перекрестилась.
Хоронили Агафью всем миром, хорошо хоронили. Был торжественный караул, пальнули в небо, распугав воробьёв на ветках берёз. Бабки перешёптывались:
– Вот и пришёл её день Победы.
– Да, чуть-чуть не дотянула…
– Когда мыли её, касаточку, на теле живого места не было, всё в шрамах…
– И ведь не жаловалась никогда….
– Гордая была, – вытирая слёзы подытожила баба Маня.
Смерть примирила всех, делить было нечего. У каждого своя правда.
Автор: Ольга Пашун
