— Бабушка, мы в город, часа через два вернемся, не скучай. Детей я покормила, они и не проснутся, — Ирина заглянула в закуток за печкой, поправила Анисье сбившийся на лоб платок. – Пить хочешь?
— Не хочу, — с трудом проговорила старуха. – А если пеленать надо будет? Не ездила бы, пусть Николай один… Не дело детей оставлять на меня.
— Какие пеленки, бабушка?! Они в памперсах. А ссуду ему одному не выдадут, моя подпись тоже нужна.
Анисья только головой качнула. Ох уж эти памперсы…
Внучка пробежалась по дому, проверила, везде ли выключен свет, вывернула пробки, перекрыла газ – старый дом был ненадежен, от прогнившей проводки уже как-то загоралась стена, хорошо, Ирина хлопотала во дворе у открытого окна и услышала слабый голос бабки. Для того и ссуду брали – на новый дом. Анисье обещали отдельную комнату пристроить, но старуха только головой качала – какая комната? Так и доживать век в закутке за печкой, сколько его там осталось, века-то? Уже восемьдесят осенью стукнет…
Во дворе требовательно просигналила машина. Ирина поправила на детях одеяльце, подхватила пакет с документами и выскочила за дверь. Анисья вздохнула и закрыла глаза. На что ей было смотреть? Потолок и стены своего уголка за печью она и с закрытыми глазами могла представить во всех подробностях – за годы выучила наизусть каждую трещинку.
Старуха попыталась вспомнить, сколько она уже лежит здесь – и не смогла. Память шалила, как озорная девчонка, подкидывая яркие воспоминания юности – пронзительная синева омытого грозой неба, сверкающие капли, падающие с листьев старой березы, под которой они с Тимофеем укрылись от непогоды, шальные глаза парня и первый поцелуй…
И ливень, хлынувший на них, когда он потянул на себя Анисью и задел свисающую низко ветку…
Тимофей не пришел с войны. Пропал без вести где-то на Пулковских высотах. Так и осталась Анисья вдовой, не пошла снова замуж, ждала, да не дождалась. Растила сына, поднимала как могла, славного парня вырастила. Всей деревне на загляденье. Как же радовалась она, когда на свадьбе сына пила и пела! Гости кричали «Горько!» — а ей сладко было, только и пожалела, что не видит Тимофей, каким сын вырос…
А может, и видел, подумалось Анисье. Как там батюшка говорил, когда отпевал Никиту – нет у Бога мертвых, все живы? Оба там теперь, и отец, и сын… Недолго Никита пожил, мать порадовал. Внучке и года не было, подалась его молодая жена на учебу в город, да так там и осталась, другое счастье себе нашла. Бог ей судья… Вдвоем с Никитой кроху Иринку поднимали, не привыкать было Анисье дитя выхаживать. И первое слово Иринка ей сказала – «ба-ба», да внятно, по слогам, и первый шаг к ней сделала… И про парня своего, краснея и сверкая счастливыми глазами, тоже ей рассказала… А потом прибежали с поля мужики, черную весть принесли – налетела гроза, молнией Никиту убило.
Как стояла Анисья – так и упала, ноги у нее отнялись. Больше и не встала на них. И стало всей ее жизни – закут за печкой, куда втиснули кровать, да руки внучки. Не бросила Иринка старую, хотя досужие соседки советовали сдать Анисью в дом инвалидов – куда, мол, тебе в семнадцать такую обузу на плечи брать? Иринка глазами на советчиц сверкнула и на дверь указала. Больше не советовали…
Сколько же лет прошло? Семнадцать Ирине тогда было, принялась считать Анисья. Да в двадцать замуж она пошла. А в двадцать два родила вот – да сразу двойню, Оксанку и Надюшку… Пять лет получается?
— Господи, да когда ж Ты меня приберешь-то? – пожаловалась старуха горьким шепотом. – Устала я…
Из детской кроватки донеслось кряхтение – дети просыпались. Значит, два часа прошло – где ж их носит-то, этих родителей непутевых? До города на машине – двадцать минут, и то не особо торопясь. Разве только очередь там за этой ссудой? Откуда бы – молодых семей на селе по пальцам пересчитать, так одной руки хватит…
На душе стало неспокойно. Анисья с трудом, цепляясь костлявыми пальцами за печурки, села на кровати, посмотрела на кроватку. Сквозь резные столбики видно было мелькающие ручонки – это егоза Оксана проснулась первой и теперь с любопытством разглядывает кулачки.
Скоро эта забава ей надоест, начнет голосить…
Стукнула в сенцах дверь, Анисья выдохнула было – но с порога раздался голос соседки – той, что пять лет назад так азартно спроваживала ее в приют.
— Анисья, спишь? Просыпайся, беда!
Из кроватки раздался басовитый рев.
Редко молилась Анисья и сама себя за то ругала, а поделать не могла ничего – не шла молитва из сердца, а попусту трепать языком – Бога не уважать, так она считала. Плакала еще реже. «Каменная ты, Анисья, — говорили соседки. – Оттого и ноги тебя не носят. Сына хоронила – и хоть слезинку бы пролила…» Одна Иринка знала, как плакали они тогда вдвоем, обнявшись – обезножевшая мать и осиротевшая дочь…
Анисья и теперь не заплакала – не хотела, чтобы видели соседки ее слезы. Набежавшие старухи пересказали, что случилось на дороге. Не доехали Иринка с Николаем до города. Только завернули с проселка на большак – снесла их старенькую «копейку» в кювет фура. Уснул водитель за рулем. И как не жили три человека на земле…
— Из милиции в совет позвонили, а председатель велел тебе сказать, — тараторила соседка. — А что ж с детьми-то будет?!
— В детдом придется сдать, — подхватила вторая. – И Анисье в дом инвалидов надо, да. Кто ж теперь за ней ухаживать-то будет? Иринка-то заботилась, да, хорошая баба была, душевная… — уже с порога. – Пошли, бабоньки, до совета, надо там заявление написать, чтоб забрали – ишь, голосят, да…
Это вот «была» и резануло по сердцу острее ножа – да так, что слезы сами брызнули из глаз.
— Ох, Иринка, не уберегла я тебя… как сердцем чуяла – не надо было вам ехать…
Голодные девочки заходились в плаче. Анисья толкнула непослушное тело с кровати – хоть ползком, да добраться до детей, успокоить… Больно ударилась локтем о половицы, заплакала снова. И впервые за долгое время взмолилась, уронив голову на ослабевшие руки.
— Господи, ради сирот – дай мне силы! Мне бы их только на ноги поставить, Господи! Ты меня всю жизнь не оставлял, сына дал на радость, внучку дал – опору на старость, а им теперь опереться не на кого будет… Много не прошу – дай мне пятнадцать лет! Только бы в чужие руки не отдавать… Ради детей – помоги!..
И оттолкнулась руками от натоптанного пола.
Когда через час вернулись соседи, дети молчали. На плите грелась вода, а сама Анисья выметала за порог нанесенную с улицы грязь. Бабки остолбенели.
— Чего встали? – напустилась на них Анисья. – Веника не видали? Это что там у вас – заявление?
— З-заявление, — запинаясь, подтвердила соседка. – Тебе, подписать…
— В уборную отнеси свое заявление, — отрезала старуха. – Не дам свою кровь на мучения – в этих ваших детдомах вон чего над детьми творят. Сама подниму. Не впервой.
— Так ты же того… безногая… была, то есть, — соседка на всякий случай спрятала бумагу за спину. Ишь, как глазами зыркает, еще драться полезет… Но Анисье было уже не до нее.
— Настена, у тебя коза дойная? Тащи молоко, дети голодные. Тащи, говорю. Заплачу, деньги есть – пенсию мне на книжку Иринка клала. Хотела им на новую мебель подарить, как отстроятся, да не судьба…
— Каменная ты, Анисья… — вздохнула Настена. – Наверное, потому и поднимаешь всех. Нужда пришла – и себя подняла… Принесу, только подоила. Прокипяти, от греха, нынче дети не те.
— Прокипячу, — согласно кивнула Анисья, вытаскивая на середину комнаты таз. – Ишь, нанесли грязи… К себе домой небось так не заходите.
Анисья прожила еще ровно пятнадцать лет, день в день, совсем немного не дотянув до девяноста пяти. Хоронили ее правнучки...
Автор: Дара Ливень
