— Мадам Циля, мадам Циля! Таки что Вы там делаете с Вашей собачкой, она так воет, как не воет даже Самуил Аронович из пятнадцатой квартиры, когда у него геморрой!
— Берта Моисеевна, прекратите кричать, это вредно для нервов. Мадам Циля моет собачку, собачка недовольна и воет, что в этом такого, я не понимаю? Вы же не спрашиваете Самуила Ароновича, что он делает со своим геморроем, чтоб так выть?
— Боже ж мой, Дора, что тут спрашивать, я не вчера живу на свете, или Вы себе думаете, что в геморрое есть загадка?
— Берта, я тебя умоляю, я же не слышу радио, там опять забили гол, и я опять не знаю, кому!
— Сёма, какая разница? Я сто раз говорила, тебе вредно слушать за этот футбол, у тебя опять будет сердцебиение, это не геморрой, но тоже неприятно. Ты же всё равно ничего не слышишь, но каждый раз волнуешься, как мальчик на первом свидании. Так я тебе скажу, что свидание куда приятнее, там можно целоваться.
— Да, Берта Моисеевна, у меня геморрой, но это не та тема, за которую надо говорить всему дому!
— Самуил Аронович, весь дом и так об этом говорит, а обо что ещё говорить, когда Вы не даёте людям спать? Идите в больницу, говорят, врачи теперь умеют много такого, что не умели ещё недавно, в крайнем случае, если Вам захочется повыть, там никто не удивится. А наши новые жильцы в прошлый раз вызвали наряд, они решили, что кого-то убивают.
— Кто им виноват, что они такие нервные?
— Им же никто не сказал, что у нас по ночам выступает с концертами Самуил Аронович, они имели право испугаться.
— Это я испугался, когда милиция уронила дверь и ворвалась ко мне в квартиру, даже не надев домашних тапочек!
— А что Вы себе хотели, чтобы милиция надевала домашние тапочки, пока на Вас надевают белые?
— Бабушка, а Самуил Аронович сегодня будет выть?
— Не знаю, а что, ты давно не слышал и уже соскучился?
— Нет, но Лева из седьмого дома тоже хотел послушать.
— Самуил Аронович, как себя чувствует ваш геморрой? Вы же слышите, дети тянутся к прекрасному.
— Берта Моисеевна, если дети хотят прекрасного, сводите их в оперу, я Вам не нанимался.
— Да, Вы это делаете бесплатно и от души!
— Когда этим детям будет столько, сколько мне, они поймут, что геморрой — это таки трагедия!
— Самуил Аронович, Вы ставите эту трагедию всему дому и так часто, что мы уже устали рыдать. А если Вы будете желать моему внуку такие вещи, я пожелаю Вам в ответ много приятного, причем сковородкой и прямо сейчас!
— Бабушка, ну так я могу сегодня позвать Леву на ужин?
— Как, ещё и на ужин? Нет, я рада за то, что ты так любишь своего друга, но Самуил Аронович и ужин — это слишком много прекрасного для одного визита.
— Циля, Вы заткнете сегодня свою собаку? Ко мне должны придти люди, им будет неприятно!
— Не мешайте, тётя Роза, иначе моя собака будет выть до утра! Она так чисто берет «фа-диез», это напоминает мне моего бедного Марика...
— Ты слышал, Сема? Мадам Циля, Вы поэтому так часто моете свою собаку, как ей не надо?
— Берта, если Циле так хочется классической музыки, надо подарить ей патефон. Лучше мы тоже будем слушать музыку, чем её собака каждый день будет брать «фа-диез», тем более, что таки в другие ноты она попадает не так чисто.
— Что я слышу? Семен Яковлевич, Вы разбираетесь в нотах? Ваша фамилия стала Гершензон?
— Циля, успокойтесь, моя фамилия по-прежнему Розенблюм, но тут не надо быть Гершензоном, достаточно иметь уши, и вам тут же захочется их заткнуть!
— Изя, Изя, что там за гембель, это привезли керосин?
— Мама, успокойтесь, это тётя Циля моет собачку, ей хочется музыки.
— Я всегда говорила, что девочкам не нужно много образования. Циля училась в гимназии, и посмотрите — теперь она хочет музыки и мучает животное вместо того, чтобы пригласить старого Натанзона. Старый Натанзон умеет играть, как никто!
— Мама, Вы забыли, у старого Натанзона принцип: он играет только на похоронах, а у нас, слава богу, пока все живы.
— Пока — да, но кто знает? Циля, поди к Натанзону и скажи, что твоя свекровь последние пять лет чувствует себя нехорошо, она хочет устроить репетицию!
Дом номер три по улице Ришельевской, как обычно, мирно отходил ко сну...
