Мой муж обожал играть в преферанс и ходил с этой целью в генеральский дом. Недалеко от нас было выстроено «Царское село» – дома для высшего сословия.
Генерала звали Касьян, а генеральшу – Фаина. Фаина – действующий врач, работала в Кремлёвской больнице.
Я иногда сопровождала мужа, сидела за его спиной.
Фаина восседала за столом – огромная, как сидячий бык. При этом у неё были локоны и бархатный голос.
Касьян – на десять лет моложе, красавец. Фаина отбила его у законной жены. Чем взяла? Возможно, романтическими локонами и воркующим голосом.
У меня к этому времени вышли фильм и книга. Я ходила в молодых и талантливых. Жизнь улыбалась. Но вдруг ни с того ни с сего моя дочь перестала видеть правым глазом. Её положили в больницу с диагнозом неврит, воспаление зрительного нерва.
Моей девочке было десять лет, мы никогда до этого не расставались, и эта первая разлука явилась трагедией. Она плакала в больничной палате, а я у себя дома, на улице и в гостях.
Фаина увидела мой минор и вызвалась помочь.
На другой день мы вместе отправились в Морозовскую больницу. Глазное отделение находилось на пятом этаже, без лифта. Фаина шла, вздымая свои сто килограммов, и недовольно бурчала. Смысл её бурчания был таков: зачем она пошла, зачем ей это надо, вечно она во что-то влезает себе во вред.
Я плелась следом и чувствовала себя виноватой.
Наконец мы поднялись на нужный этаж.
– Стойте и ждите, – приказала Фаина.
Она достала из объёмной сумки белый халат, надела его и скрылась за дверью глазного отделения.
Я стояла и ждала. Время остановилось. Было не совсем понятно, зачем я её привела. В отделении хорошие врачи. Они любили мою девочку, готовы были сделать всё необходимое. Зачем эта начальница? Напугать? Но в семидесятые годы медицина была добросовестной, в отличие от сегодняшней. Напугать – значит выразить недоверие. Некрасиво. Однако цена вопроса была слишком высока: глаз. Я ждала.
Появилась Фаина. Подошла близко. Устремила на меня пронзительный взор. Буквально впилась взглядом.
– Соберитесь, – сказала она. – Выслушайте разумно. У вашей дочери опухоль мозга. Эта опухоль передавливает нерв, поэтому он не проводит зрение.
– И что теперь? – тупо спросила я.
– Операция. Надо делать трепанацию черепа и удалять опухоль.
Я понимала: она говорит что-то страшное, но до меня не доходил смысл сказанного. Я не могла совместить эти слова с моей девочкой.
– И что потом? – спросила я.
– Молите бога, чтобы она умерла. Если выживет – останется идиоткой.
Фаина замолчала. Стояла и изучала моё лицо. Моё лицо ничего не выражало. Меня как будто выключили из розетки.
– Я вам что-то должна? – спросила я.
– Ничего, – великодушно ответила Фаина. – Но поскольку я потратила на вас время, сопроводите меня в ателье. На такси. Я должна забрать норковый берет и норковый шарф.
– Хорошо, – отозвалась я.
Мы спустились вниз. Я остановила такси, и Фаина загрузила в него весь свой живой вес.
У меня вдруг упали из рук часы и щёлкнули об асфальт. Почему они оказались у меня в руке? Видимо, я их сняла. Наверное, я не отдавала отчёта в своих действиях.
Я сидела возле шофёра и не понимала: зачем Фаина заставила меня ехать с ней в ателье? Сообщить матери о том, что её ребёнок безнадежен, – значит воткнуть нож в её сердце. А потом потребовать, чтобы я с ножом в сердце повезла её в ателье… Стоимость такси – рубль. Неужели у генеральши нет рубля, чтобы доехать самой?
Мы остановились возле ателье. Фаина выбралась из машины постепенно: сначала две сиськи, потом зад, обширный, как у ямщика, а на локоны она наденет норковый берет.
Я осталась в машине, сказала шофёру:
– Обратно в больницу.
Я вернулась в глазное отделение, вызвала врача.
– У моей дочки опухоль мозга? – прямо спросила я.
– С чего вы взяли? – удивился врач. – У неё обычной неврит.
– А как вы отличаете неврит от опухоли?
– По цвету. Когда неврит, нерв красный, а когда опухоль, нерв синий.
– А у моей дочки какой цвет?
– Красный. Мы будем колоть ей нужный препарат, воспаление уйдёт, зрение восстановится.
– А можно сделать рентген?
– Можно. Только зачем?
– Удостовериться, что опухоли нет.
– Если хотите…
Я не ушла до тех пор, пока врач не вынес мне рентгеновский снимок и я не убедилась воочию, что снимок чист, прекрасен и даже красив, благословенны дела твои, Господи…
Я вернулась домой без ножа в груди. Рассказала мужу. Он слушал, не прекращая смотреть по телевизору новости. Я спросила:
– Зачем она это сделала?
– Сволочь, – коротко ответил муж.
Я набрала телефон Фаины и сказала ей:
– Вы ошиблись. У моей дочери нет никакой опухоли. Обыкновенный неврит.
– Ну и пожалуйста, – ответила Фаина, как будто обиделась.
Я потом долго пыталась понять, что это было. Может быть, зависть? Но она живёт лучше меня. У неё муж генерал с генеральской зарплатой и норковый берет с норковым шарфом. А у меня обычная вязаная шапка. Но, скорее всего, просто сволочь, как сказал муж. Есть же такое слово – «сволочь», значит, должны быть и люди, этому слову соответствующие.
Прошло десять лет. Моя дочь выросла, набралась красоты, одинаково видела обоими глазами. Запуталась в женихах.
В один прекрасный день мы с мужем поехали на базар. В овощном ряду я увидела Фаину. С тех давних пор я с ней не общалась, хотя слышала, что недавно её муж умер в гараже возле машины, а сын выпал из окна – наркотики.
Фаина увидела меня и кинулась мне на грудь, как близкая родственница.
Я стояла, скованная её объятиями, и мне ничего не оставалось, как положить руки на её спину. Спина тряслась в рыданиях. Под моими ладонями выступали её лопатки, как крылья. Фаина не просто похудела, а высохла. Куда делись её килограммы? Локоны превратились в старушечий пучок на затылке. Что делает с человеком горе…
Мой муж показывал мне глазами: надо идти, чего ты застряла? Но я не могла оттолкнуть Фаину вместе с её рыданиями. Я стояла и терпела. И не просто терпела – сочувствовала. Гладила её по спине, по плечам и крыльям.
Сволочи тоже люди. Их тоже жалко...
Автор: Виктория Токарева
