Морозным январским утром грузный локомотив с девятью разномастными вагонами, натужно пыхтя, медленно отходил от перрона одного из московских вокзалов. В общем вагоне было людно и суетно. Заняв свои места в полном соответствии с купленными билетами, пассажиры потихоньку начинали обживаться.
Едущие в основном недалеко, люди не пытались рассовать свои котомки по багажным полкам, а оставляли их тут же: на свободных местах и в проходах, чтобы сподручнее было выходить, отчего стоящая то тут, то там ручная кладь создавала ощущение беспорядка и временности. . Вагон не сверкал чистотой, но и не вызывал стойкого отвращения залапанными дверными ручками и немытыми полами.
На боковом месте возле самой двери сидел убогий бомжеватого вида старик в обнимку с засаленным рюкзаком цвета хаки. Его старенькая черная куртка с обшарпанными рукавами и отвисшими карманами лоснилась от грязи. Сильно потертые джинсы, которые были ему явно велики, мешками висели на коленях, а внизу складывались в неровную гармошку поверх тяжелых серых ботинок.
Из-под заношенной цигейковой ушанки неряшливо торчали длинные седые лохмы, давно не знавшие расчески. Куцая седая бороденка едва прикрывала выступающий вперед подбородок, обрамляя сухие, потрескавшиеся губы. Как затравленный зверек, забившийся в угол, он озирался по сторонам, терпя тычки и ругань от проходивших мимо не слишком вежливых пассажиров:
— Чего расселся тут, старый? Ну-ка! Копыта с прохода убрал!
— Фу, вонища-то! И как только тебя в вагон пропустили! Проводница! Высадите это чудовище, пока из Москвы не выехали! Задохнемся тут!
Объемистая проводница в едва застегнувшемся на ней синем форменном пиджаке лениво проплыла по вагону:
— Чего шумим, граждане? У него такой же билет, как и у вас, высадить не имею права.
Молоденькая пассажирка с наивно- детской улыбкой и милыми ямочками на щеках неожиданно бойко заступилась за старика:
— Отстаньте от человека! Едет и едет, никого не трогает. Задолбали!
И, обернувшись к возмутителю спокойствия, ласково сказала:
— Дедуль, да ты не бойся. Не обращай внимания. Мало ли сволочей на свете? Ты рюкзачок-то свой положи под сиденье, а куртку-то сними: тепло тут. Я тебе сейчас кипяточку, а то замерз поди.
Отхлебывая из пластикового стаканчика пустой кипяток и прикусывая вынутым из рюкзака заваленным куском серого хлеба, старик расслабился и разомлел:
— Дай Бог тебе доброго здоровья, красавица, и жениха хорошего. Как зовут-то ?
— Маруся. Не, дедуль, жениха не надо: муж есть, и сынишка маленький. В Тимофеевке живем. Недалеко тут, семь часов всего.
— В Тимофеевке, говоришь? И как там у вас? Ну, в вашей Тимофеевке?
— Да хорошо у нас, только вот работы нет. Я-то в школе работаю, а муж пока что без работы. Случайными заработками перебивается. Дров бы вот подкупить, да денег нету. И кредит не дали. Ну, ничего, как-нибудь выкрутимся. А ты куда едешь? Есть кто на свете-то у тебя?
— На свете-то? — грустно улыбнулся старик, — на свете-то есть. Сын у меня в Дивногорске. Вот к нему и еду. Только не знаю, примет ли?
— Как-так не примет? Да разве ж можно отца-то родного — и не принять?
— Можно, Марусенька, все можно. Все бывает на этом свете. А знаешь, мою жену тоже Марусей звали. Да-а. А еще был у меня сынок, Иванка. Младшенький. Добрый был, ласковый. Погиб в Афгане. Маруся как похоронку получила, так умом тронулась. И чего уж я только не делал — зря все. Так в психушке и умерла.
— Жа-алко... — всхлипнула Маруся.
Когда поезд подходил к станции Тимофеевка, Маруся, пробираясь к выходу, вдруг обернулась и сказала:
— Слышь, дедуль, а ты ежели что, к нам в Тимофеевку давай! Не всем же по городам ошиваться. В деревне-то оно лучше. Картошку вырастил — и весь год сытый. Видать, добрый ты. Глаза у тебя... хорошие.
Потом весело подмигнула и помахала разноцветной варежкой:
— Не тужи, все у тебя сладится!
На перроне города Дивногорска, приплясывая от мороза, стояла немолодая супружеская чета. Мужчина в дорогом кашемировом пальто и в серой меховой шапке типа «Ватсон» озабоченно и тревожно наблюдал за медленно подходящим поездом . Его спутница, интеллигентного вида дама, одетая по всем законам безупречного вкуса, держа мужчину под руку, недовольно ворчала:
— Зачем было меня тащить с собой по такому холоду? Да и самому нечего было тут мерзнуть. Послал бы Николая, он бы встретил.
— Так надо. Папа любит, чтобы всей семьей встречали.
— Папа любит то, папа любит это! А что я люблю, тебе не интересно?
— Лара, перестань! Он мой отец все-таки! Так... Вагон, кажется, второй. Странно... почему-то общий. Билетов что ли не было?
Поезд остановился, и пассажиры стали медленно вываливаться на перрон. Через несколько минут вагон опустел, но отца не было. Мужчина сделал было несколько шагов в сторону вагона, но остановился, услышав:
— Сынок! Толя!
— Папа??!!
Перед ним стоял старый неряшливый бомж с грязным рюкзаком через плечо и виновато улыбался.
Сын дернулся было в порыве обнять отца, но, замешкавшись, лишь нерешительно пожал ему руку:
— Здравствуй, папа!
— Здравствуй, сынок.
— Здравствуйте, Василий Семенович – с гримасой неподдельного ужаса на лице произнесла дама.
Через час черный «Лексус» подрулил к аккуратному двухэтажному особняку, стоящему в глубине заваленного снегом участка.
— Ого! – удивился Василий Семенович, — хоро-оший ты дом построил, сынок!
— Это Ларочка все. Один я бы и не затеял такое дело: хлопотно, — улыбнулся Анатолий, — ты заходи, не стесняйся. Ванна там, а я тебе сейчас подыщу что-нибудь из одежды.
Помывшись и переодевшись, Василий Семенович преобразился и помолодел: гладко выбритое интеллигентное лицо, аккуратно зачесанные назад все еще густые седые волосы, живые карие глаза — все выдавало в нем человека незаурядного, несуетливого и обстоятельного.
Пообедав, мужчины устроились в креслах у массивного резного камина.
— Ну, рассказывай, папа, как же так произошло, что ты оказался в таком положении? Что с твоим бизнесом? Где квартира, дом, машина, наконец?- начал разговор Анатолий.
— А как это бывает, не знаешь? — ехидно прищурился отец, — Все просто получается, дорогой Толя, до банальности просто. Перешел дорогу крупному авторитету. Крепко перешел: он потерял все. Так уж случилось. Подробности тебе ни к чему: меньше знаешь – крепче спишь. Должен был бы расплатиться жизнью, как у них там полагается, но уговорил — откупился. Все пошло в уплату: и бизнес, и квартира в центре, и дом загородный — все. Сначала перебивался по друзьям, думал, поднимусь , но… увы. Потом месяц бомжевал, Как-то на улице встретил Серегу Колокольцева. Случайно. Помнишь Серегу? Ну, выпили пива, поговорили. Он сказал мне:
— Не дури, Семеныч, езжай к Анатолию, — дал мне денег на билет, и вот я здесь.
— Понятно... — отозвался сын, не пытаясь скрыть разочарования.
— Да что тебе понятно? Понятно… Ладно, устал я. Отдыхать пойду. Покажи, где можно прилечь.
— Пойдем, там тебе Лариса комнату приготовила.
Они прошли мимо ванной, где Лариса брезгливо запихивала в мусорный пакет грязную одежду и рюкзак Василия Семеновича. Старик неожиданно резко подскочил к невестке и вырвал у нее рюкзак:
— А вот этого не надо! Здесь память последняя о Марусе и об Иванке!
— Ну ладно, — опешила Лариса, — память так память.
В чуть приоткрытую дверь комнаты до Василия Семеновича доносились обрывки напряженного разговора:
— Лариса, Лариса, ну что ты говоришь? Опомнись! Он мой отец!
— А я? Кто я, Толя? Ты же понимаешь, что я не смогу жить под одной крышей с этим оборванцем, да еще со скверным характером !
— Да почему же, Лариса?!
— Ну что ты упрямишься, Толя? Там ему будет хорошо: уход, медицинская помощь, друзья появятся, может быть и женится еще ...
— Нет, Лариса, я не могу. Что люди скажут?
— В общем, делай, как знаешь, но тебе придется выбрать: или он, или я!
Входная дверь звучно хлопнула, и в доме повисла тяжелая тишина.
Василий Семенович уже было задремал, когда в комнату вошел Анатолий:
— Папа!
— Да, сынок!
— Я должен с тобой поговорить...
Низенький старичок в телогрейке, ушанке и со странным рюкзаком через плечо не спеша шел через вокзальную площадь. Войдя в здание вокзала, он подошел к синему почтовому ящику под броской белой табличкой «ПОЧТА», вынул из кармана тоненький белый конверт, чуть помедлив, перекрестился и со словами «Прости меня, Марусенька» подтолкнул конверт в прорезь ящика.
Потом он подошел к кассе, наклонился к окошку и улыбнулся голубоглазой кассирше:
— Милая, мне один до Тимофеевки. Общий.
Лариса нашла Анатолия в кабинете пьяным до бесчувствия и спящим прямо за столом рядом с полной окурков пепельницей. На столе стояли почти пустая бутылка виски и стакан. Рядом валялся помятый лист бумаги, исписанный аккуратным мужским почерком:
«Дорогой сын! — прочитала Лариса, — Прости меня за этот спектакль, но я должен был узнать то, что знаю теперь: тебе не нужен отец, тебе нужны деньги отца. Сожалею.
Я был уже приговорен. Смерть стояла у меня за плечами и дышала в затылок. Но Богу было угодно, чтобы я остался жить: тот, кому я перешел дорогу, погиб в автокатастрофе.
Когда я понял, что буду жить, я продал все, что имел: бизнес, дом, квартиру, машины – все.
Сто тысяч долларов я пожертвовал храму, где мы с Марусей венчались. По пятьдесят тысяч перевел на счета больницы, где умерла Маруся и Фонда инвалидов афганской войны. Остальные деньги — четыре миллиона долларов — лежат на разных счетах в банках Швейцарии. Еще сто тысяч наличными — со мной, в моем рваном и грязном рюкзаке, который так хотела выбросить твоя Лариса. Если бы она только знала!
По завещанию ты получишь пятьсот тысяч. Кому достанется остальное — дело мое и тебя не касаемо.
Не ищи меня. Теперь я буду жить свободно и праведно, жить и каждым прожитым днем всю оставшуюся жизнь благодарить Бога за Величайшую милость, мне подаренную. А все эти пансионаты, дома престарелых с персональным уходом и чудодейственной медицинской помощью — это не для меня.
Прощай, сынок. Не поминай лихом старого маразматика. Живи и цени жизнь. У тебя все есть для этого.
Теперь я знаю настоящую цену этой жизни!».
Отец
Да, чуть не забыл: я звонил тебе, когда ждал смерти в своей московской квартире, но Лариса сказала, что тебя нет в стране.
Лариса дрожащими руками положила письмо на стол:
«Вот, козел старый! Ну, ничего, помрет — все равно все наше будет! Наследников-то больше нет».
— Толя! Просыпайся! Иди, раздевайся и ложись в постель!
— Уйди, сykа! Ненавижу!
Эпилог.
Через год в поселке Тимофеевка заработала старая заброшенная ферма, через два открылся цех, по производству молочных продуктов с торговой маркой «Тимофеевское», а через 4 заблестела позолоченным куполом новенькая церковь.
Автор: Лариса Балашова
