— Сдавайся… Ничего у тебя не получится. Лучше соври, — веснушчатый мальчик жалобно всхлипнул и, посмотрев на разбитую коленку, покачал головой.
— Мама меня убьет, — прошептал он, с глупым выражением лица смотря на руку, испачканную в крови, и разорванную футболку.
— Ой, да ничего она не сделает. Пальчиком только пожурит, а потом умилится, глядя в твои глазки, наполненные слёзками. Сдавайся.
— Нет, — буркнул мальчуган и, скривившись, захромал по дороге к дому. Он обернулся и добавил увереннее. – Я не сдамся.
— Сдашься. Куда ты денешься, — но мальчик этого не услышал. Он думал о том, как объясняться с мамой. Сейчас только это имело значение.
— Ромка, — вздохнула мама и, взъерошив волосы сына, грустно улыбнулась. – Горе ты моё, луковое.
— Прости, мам.
— Пятая футболка за неделю, Ром. Я с тобой разорюсь. Что на этот раз? Догонялки? Тарзанка?
— Дерево, — честно ответил Ромка, потупив глаза. – За грушами лазил. Наверху самые спелые и большие. Сладкие, как мёд.
— На углу дома? – улыбнулась мама и сама себе ответила. – Чего спрашиваю? Сами на эту грушу лазили. Только до верха мало кто долезал.
— Прости, мам. Я больше не буду, — мальчик всхлипнул и посмотрел маме в глаза.
— А то я тебя не знаю, — рассмеялась она. – Снимай футболку и в душ. Горе ты моё, луковое.
*****
— Так и будешь стоять у стены, и пожирать глазами Аллу? – Ромка вздохнул и, поправив воротник белой рубашки, пожал плечами.
— Не знаю, — хмыкнул он. – Ей и так вроде весело.
— Ну да. А глазами она просто так в твою сторону стреляет.
— Стреляет, — улыбнулся Ромка и тут же нахмурился. – А ноги у меня, как ватные. Если пойду, то прямо рядом с ней и помру. Точно тебе говорю.
— Тогда сдавайся. Чего? Не хочешь? А я вот знаю, что у тебя ни шиша не получится подойти к ней.
— Ничего ты не знаешь, — обиженно буркнул Рома. – Она не такая, как остальные девочки.
— Ты и к остальным всегда боялся подойти. Короче, сдаешься?
— Нет. Я не сдамся, — воинственно ответил Ромка и, набрав в грудь воздуха, направился в сторону белокурой девушки, которая задумчиво цедила шампанское из бокала и изредка бросала в сторону паренька осторожные взгляды.
— Выдохни, а то в обморок рухнешь, — но Ромка этого не услышал. Его мысли занимала лишь Алла, которая приветливо улыбнулась ему и слабо покраснела от смущения.
— Привет, Ром, — сказала она, когда Ромка остановился рядом с ней и выпучил глаза. Алла нахмурила брови и робко прикоснулась к его руке, а потом рассмеялась, когда из Ромкиной груди резко вылетел весь воздух. – Все нормально?
— Нет. То есть, да. Нормально, — улыбнулся он, дрожащими пальцами пытаясь ослабить галстук. – А ты как?
— Скучно тут. Девчата уже танцевать устали, сейчас пожелания в альбомы пишут, — улыбнулась она в ответ и указала рукой в сторону стола, за которым сидели её подруги и, смеясь, вписывали что-то в большой альбом. – Я уже всем пожелания написала.
— А мне напишешь? Просто я послезавтра в армию ухожу, – робко спросил Ромка, на что девушка мило улыбнулась и, кивнув, взяла со стола шариковую ручку. Паренек протянул ей свой альбом, а потом покраснел, когда Алла еще раз рассмеялась. – Что?
— Погоди. Это что? Я первая, получается?
— Ну… да, — пожал плечами он и принялся ковырять носком туфли потертый паркет, явно намереваясь сделать в нем дыру и в неё же провалиться от смущения. – Я хотел, чтобы твое пожелание первым было.
— Тогда… вот, — Алла быстро что-то написала в альбоме, после чего чмокнула Ромку в щеку. – Нальешь шампанского?
— Э… да… конечно, — глупо хмыкнув, ответил Ромка и, прикоснувшись рукой к щеке, направился к столу с закусками и напитками.
Но остановившись рядом, он первым делом открыл альбом и, прочтя пожелание Аллы, улыбнулся. На белом листе бумаге была написана лишь одна фраза – «Ничего не бойся и никогда не сдавайся». Простая фраза, но для Ромки она значила многое.
Когда пули вспенили почерневшую землю рядом с Ромкиной головой и подняли в воздух клубы бурой пыли, тот отбросил в сторону пустую винтовку и резво нырнул в воронку от снаряда. Переведя дыхание, он дождался, когда ему за шиворот перестанет сыпаться земля, после чего, достав из кобуры пистолет, осторожно высунулся, но тут же спрятался обратно, увидев вдалеке серые фигуры, медленно подбиравшиеся к его укрытию.
— Теперь уж точно, сдавайся, — Ромка невесело усмехнулся, сжав мокрой рукой рукоять пистолета и обвел грустным взглядом павших товарищей, которые смотрели в серое небо стеклянными, словно дешевый хрусталь, глазами. – Иначе все. Конец.
— Нет. Еще не конец. Наши должны подойти. Они слышали передачу, — хрипло ответил Ромка.
— Себя-то не обманывай. Тут, кроме нас, никого. Уже час прошел.
— Все равно, — мотнул головой парень. – Их пятеро. Если повезет, продержимся еще. Рано сдаваться.
— Наивный, — Ромка услышал в голосе горечь и, покачав головой, достал из нагрудного кармана фотографию белокурой девушки. – Чего? Думаешь, ты ей дохлый нужен? Сдаваться надо.
— Рано. Очень рано, — процедил Ромка и, высунувшись, прицелился, после чего задержав дыхание, сделал в сторону серых фигур три выстрела. Он не обратил внимания на крики, засвистевшие в ответ пули и землю, которая шумно зашуршала по каске. Лишь улыбнулся фотографии Аллы и подмигнул. – Осталось двое.
— Там еще идут… — но Ромка этого не услышал.
Где-то рядом раздался ужасающий грохот и взрыв, за которым последовали яростные крики. Но это были крики своих. Родных и таких долгожданных.
К Ромке подбежала молоденькая сестричка, на бледном лице которой выступили веснушки, но он лишь слабо покачал головой и сказал, что в порядке. Затем, сглотнув тягучую, словно смола, слюну, улыбнулся.
— Говорил же, что рано сдаваться, — хрипло сказал он и, утерев пот с грязного лба, выбрался из укрытия.
*****
— Волнуешься?
— Волнуюсь, конечно.
— Значит, сдавайся!
— Да вот еще, — фыркнул Ромка, сдувая с правого плеча пылинки. Он внимательно осмотрел себя в зеркале и, вздохнув, достал из кармана небольшую синюю коробочку. Затем, открыв её, достал маленькое и аккуратное колечко с прозрачным камешком. – Как думаешь, Алла согласится?
— А мне почем знать? Сдайся уже. Игра затянулась, Роман Сергеевич.
— Согласится, — Ромка пропустил последнюю фразу мимо ушей и, убрав коробочку с кольцом в карман, направился к двери. На его лице витала улыбка, а на душе было тихо и спокойно, словно все волнения разом исчезли.
*****
В опустевшей палате, в которой совсем недавно было полным полно народа, царила непривычная тишина. Слабо мерцал зеленым пульсоксиметр и тихо попискивали многочисленные датчики. А на кровати, укрывшись белым больничным одеялом, лежал седой старичок. Ромка. Роман. Роман Сергеевич. Папа Рома. Деда Рома.
Он улыбался и смотрел слезящимися глазами на бледную женщину, которая стояла рядом с кроватью и слабо улыбалась ему в ответ. Незнакомка была красивой, но от её красоты веяло холодом, а прекрасное лицо словно сошло со старинной камеи. Она была одета в черное платье, а на шее блестели черные бусы. Бусы блестели так же холодно, как и черные глаза незнакомки.
— Теперь точно сдашься, — кивнула она. Голос у женщины, на удивление, был теплым, бархатистым и очень нежным. Старичок, с трудом заняв сидячее положение на кровати, покачал головой и вздохнул, заставив женщину слабо улыбнуться и подойти ближе.
Она прикоснулась к его руке и спросила. – Не сдаешься?
— Нет, — ответил он, смотря на незнакомку добрыми и усталыми глазами. – Я еще внука не держал на руках.
— Ничего особенного в этом нет. Очередной человек. Только маленький, кричащий и надоедливый, — пожала плечами женщина. – Пора сдаваться. Ты стар и слаб. Прожил достойную жизнь. Уступи мне.
— Я никогда не сдамся. И ты это знаешь, — улыбнулся старичок.
— Знаю. Но все когда-нибудь сдаются. Ничто не вечно.
— Кроме одного, — ответил он. – Надежда вечна.
— Надежда?
— Надежда, что все мои усилия были не напрасными, — кивнул он, заставив женщину улыбнуться, и закрыл глаза. – Она всегда будет со мной.
— Вижу, — поджала губы женщина и, вздохнув, убрала руку. Она отошла от кровати и внимательно посмотрела на задремавшего старичка, после чего усмехнулась. – А ты упёртый. Люблю упёртых. Но когда-нибудь и ты сдашься.
— Никогда, — пробормотал тот, но палата уже была пуста. Лишь слабо мерцал зеленым пульсоксиметр и тихо попискивали многочисленные датчики.
Автор: Гектор Шульц
