— Ненавижу это кафе! — распалялся на входе мерзкий дрожащий старикан. — Грязная, вшивая забегаловка. Ещё и ремонт этот...
Коллега вздохнула. Нервически-злым жестом поправила копну изумрудных волос.
— Очередной всем недовольный обрыган, — процедила она вполголоса. — Чур я его обслуживать не буду!
Я молчала. Посетители оборачивались на брюзгливого деда, морщились, неприязненно отводили взгляд. В дерзком антураже «тропического кафе» старик смотрелся как-то особенно жалко, неказисто. В работе официанткой я была новичком и ещё не успела приобрести профессиональное отвращение к людям.
Дедок прошёл вглубь, остановился у занятого столика. Вредно усмехнулся, кривя и без того перекошенный рот.
— Надеюсь, вы скоро закончите, — произнёс он.
Пара молодых мужчин удивлённо переглянулась. Один из них побагровел от возмущения.
— Что Вы себе позволяете! — воскликнул он фальцетом.
Я, молодая, глупая, понеслась на свой страх и риск разруливать ситуацию.
Дед стоял с невозмутимостью вождя народа, который ждёт свою ковровую дорожку. Я невольно замедлилась, присматриваясь к этому брюзге с трясущимися коленями. Одет он был, надо сказать, как на парад — костюм, сиреневая рубашка, даже цветок в бутоньерке. Редкие волосы были зачёсаны назад, а прищуренные глаза странно блестели.
— Добрый день! — поздоровалась я, вклиниваясь между ним и посетителями. — Давайте я провожу Вас к свободному столику?
Старческий взгляд сверкнул недовольством.
— Я хочу сидеть здесь, — властно произнёс ворчун.
Напряжение нарастало. Возмущённые мужчины выкрикивали какие-то упрёки и кафе, и сервису, и самому старику. Я натянула на лицо улыбку и примирительно добавила:
— В таком случае я прослежу, чтобы это место никто не занял. Как Вас зовут?
Гость поморщился. Машинально поправил цветок на груди.
— Геннадий Алексеевич.
Я вежливо кивнула, заговорила тише, молясь, чтобы окружающие перестали на нас смотреть.
— Я придержу этот столик для Вас, Геннадий Алексеевич. А пока Вы можете подождать, — я оглянулась, лихорадочно думая, — в нашей зоне цветов. Там есть скамеечки и мини-водопад.
Дед хмыкнул. Я с мольбой смотрела на него, надеясь, что всё уладится. Наши взгляды встретились. Несколько мгновений Геннадий Алексеевич молча вглядывался в моё лицо, потом, вздохнув, сказал:
— Ну, хорошо, ведите.
Сдержав вздох облегчения, я пошла по дощатому полу к нашей гордости — живому уголку. Зеленоволосая Оксана проводила меня недоверчивым взглядом.
В оазисе одурительно пахло орхидеями. Позолоченные лавочки с помпезными завитушками утопали в зелени. Так как кафе располагалось на территории ботанического сада, владелец выдерживал концепцию. Без интереса опустившись на сиденье, Геннадий Алексеевич вытянул уставшие ноги вперёд. Я повернулась было, чтобы идти к другим клиентам... и остановилась.
Мне захотелось задержаться.
— Наше кафе, — начала я, не придумав ничего лучше, с вызубренной презентации, — считается одним из старейших в городе. Оно было открыто ещё в 1952 году, через пару лет после того как отреставрировали сад. С тех пор название не менялось — кафе так и зовётся «Протея».
— Зато внешний вид поменялся, — недовольно отрезал Геннадий. Обернулся, глядя на меня колючими глазами. — Зачем вы убрали цветы в горшочках? Они были куда красивее всего этого аляповатого…
Он не договорил, махнул рукой. Я приподняла брови.
— А давно Вы здесь были? — спросила осторожно.
Старик помолчал. Пожевал задумчиво губы.
— Тридцать три года назад.
Я едва удержалась, чтобы не присвистнуть. Странно было ждать, что за это время ничего не изменится! Геннадий Алексеевич рассеянно скользнул взглядом по помпезному заведению, по-старчески тяжело вздохнул.
— Раньше здесь лучше было. Приятнее, — прошептал он, разом лишаясь всей своей суровости. Поднялся, через силу распрямляя колени. — Пойду я, дочка. Зря сюда пришёл.
Я потерянно смотрела, как старик ковыляет к выходу. Почему-то стало грустно. От сгорбленной фигуры веяло не простой ностальгией преклонных лет, а чем-то трагическим, с чем только ложиться да помирать. Понимая, что лезу не в своё дело, я шагнула следом.
— Дело не только в интерьере? — спросила я в утомлённую спину. — Здесь не хватает чего-то ещё?
Геннадий Алексеевич вздрогнул. Обернулся. Я отшатнулась, таким злым был его взгляд. Казалось, ещё немного, и мужчина кинется на меня с кулаками и оскорблениями. Но, уже сжавшись в комок, я заметила, что он успокаивается, сдувается, как продырявленный шарик. Щёки осунулись, скрюченные пальцы расслабились, и в его силуэте не осталось ничего кроме грусти.
— Кого-то, — поправил Геннадий Алексеевич. — Не лезь не в своё дело, дочка.
Я нервно сглотнула. Он был прав, не моё дело. И всё же мне захотелось что-то сделать для этого грустного человека, дожившего до преклонного возраста, но не знавшего, кому доверить ноющую душу. Посетители проходили мимо, официанты разрывались между столами, а я была уже готова на любые штрафы.
— Вы говорите, цветы в горшочках на столах? — спросила я тихо. — Они должны были ей очень нравиться.
Геннадий Алексеевич помолчал, не злясь на меня, впрочем, за столь бесцеремонное вмешательство в душу. Скользнул взглядом по столь желанному столику.
— Да, — признал он. — Очень нравились.
Мы вернулись в зелёный уголок. По дороге я шепнула Оксане, чтобы никому не отдавала местечко, приглянувшееся Геннадию. Старичок снова опустился на лавочку. Он не видел ни экзотических лиан, ни пёстрых цветов. Он вспоминал.
— Первый раз мы пришли сюда, когда мне было двадцать три, — начал он медленно. — Ей только исполнилось двадцать. Я любил Юлю уже с полгода и безумно боялся всё испортить. Мы встречались на заводе, общались исключительно по работе, и первого шага так и не случалось. Тогда я решился. На днях мне сказали: «Лучше сожалеть о том, что не получилось, чем не попробовать вовсе». Так что я набрался храбрости и пригласил Юлю в ботанический сад.
В зелёный уголок заглянула компания школьников. Увидев старика, подростки притихли, сбежали обратно в зал. Геннадий Алексеевич проводил их рассеянным взглядом.
— Хороший был день, —протянул он мечтательно. — Мы погуляли, потом зашли сюда выпить чаю — простого, чёрного, с сахаром. Тогда всё было просто.
Круглый столик, маргаритка в горшке… — Геннадий Алексеевич грустно улыбнулся. — Ей здесь очень понравилось. Юля так светилась! Это потом я понял, что и она меня любила, а тогда не дотумкал.
Я слушала, не отрывая от него взгляда. Насколько красивее становится человек, охваченный любовью! Дряблое лицо с тонкой кожей подобрело, серые глаза засветились изнутри мягким сиянием. Геннадий Алексеевич улыбнулся с печалью.
— Мы часто здесь бывали. Это стало нашим любимым местом. Мы всегда караулили тот столик у окна — на него красиво падал солнечный свет. У Юли были такие… светлые волосы. На солнце они казались золотыми. Догадывалась она об этом или нет, но всегда тянулась именно к этому столу.
Его глаза были полны картин прошлого. Геннадий Алексеевич говорил печально, растягивая свою жизнь в деталях, а мне хотелось узнать историю целиком.
— Мы поженились через четыре года, — произнёс старик. Усмехнулся. — Я не торопился — боялся, стеснялся. В двадцать семь кажется, что у тебя ещё много времени. Есть время обниматься, целоваться, просыпаться вместе, ошибаться и исправлять… — Я увидела на дряблой щеке слезу. Его руки затряслись сильнее, и эта дрожь отозвалась у меня внутри. — Только время — лживая гадина, как и жизнь.
Геннадий Алексеевич рассеянно взглянул на лианы, в которых не было ни тепла, ни уюта.
— Жизнь не вечна, — добавил он с горечью.
В зелёный уголок заглянула Оксана. Махнула мне — мол, освободился столик. Старичок не обратил на неё внимания, и я, не смея его прервать, тоже осталась на месте.
— Что с ней случилось? — спросила я с искренним сочувствием.
Геннадий Алексеевич помолчал. Слёзы покатились по его лицу, похожему на восковую маску.
— Не всё ли равно, что именно? — чуть резко ответил он. — Люди уходят по разным причинам. Столько возможностей для смерти вокруг… И ты каждый раз думаешь: почему я их все обошёл, а другой человек нет? Почему повезло не ему?
Я не знала, что ответить — любые соболезнования казались фальшивыми. Геннадий Алексеевич грустно, нарочито улыбнулся.
— Мы прожили в браке всего два года, — сказал он тихо. — Последний раз в этом кафе мы были за неделю до её смерти. Юля так улыбалась… — Он сморщился, как младенец. — Я не смог полюбить другую, — признался Геннадий Алексеевич. — Не женился, не обзавёлся детьми. Прошло уже тридцать три года, а я не перестаю тосковать по ней — и уже не перестану.
Мужчина замолчал. Вид у него был уставший и даже больной. В его лице, сгорбленной спине, дрожащих руках было столько скорби… И всё равно где-то в глубине старческого взгляда таилась неувядшая юношеская любовь, такая же нежная, как и раньше.
— Ваш столик свободен, — с трудом сказала я. — Я провожу Вас.
Геннадий Алексеевич рассеянно покачал головой и поднялся. Улыбнулся мне с неожиданной теплотой, свойственной лишь старости.
— Не стоит, дочка, — усмехнулся он. — Спасибо, что выслушала, а всё ж я пойду. Не то место теперь, не то…
И, шаркая безнадёжно по полу, он вышел из зелёного уголка. Я стояла, кусая губу. Меня саму тянуло на слёзы. Боль другого человека отзывалась внутри, и безумно хотелось хоть как-то её облегчить. Ускорившись, я выскочила в зал и придержала Геннадия Алексеевича за руку.
— Возвращайтесь сюда, — тихо попросила я. Сглотнула, подбирая слова. — Места ведь постоянно меняются. Мало ли, вдруг здесь станет… уютнее.
Геннадий Алексеевич помолчал, а потом, не обернувшись, вышел. Я смотрела ему вслед, и моя идея оформлялась в голове всё отчётливее.
За неделю я раздобыла все газеты и снимки, какие нашла. Бывала у коллекционеров, на барахолках, бороздила без устали просторы интернета. Я собирала заветный столик по клочкам и вещицам. Сложнее всего оказалось убедить владельца кафе, но я так распиналась о необходимости ретро-уголка в заведении, что он в конце концов дал добро. Дивясь происходящему, Оксана всё же помогала мне в моей авантюре — найти такой же столик, тот же горшочек, те кружки…
Многое я купила на свои деньги, но не жалела об этом. Мне казалось, что я выполняла важную миссию, хоть в глубине души и боялась, что напрасную.
Геннадий Алексеевич пришёл через месяца полтора. Я заметила его издалека и молчаливо возрадовалась, что новый знакомый попал на мою смену.
Бросившись наперерез коллеге, я счастливо взяла в руки сухую ладонь.
— Здравствуйте! — горячо поприветствовала я ещё более согбенного старика. — А у нас есть персональное предложение для Вас!
Геннадий Алексеевич досадливо отмахнулся.
— Ничего мне не нужно, девушка, — сказал он тем самым брюзгливым тоном. — Просто чаю принесите.
Я загадочно улыбнулась.
— Вы сначала посмотрите.
Вздохнув, мужчина побрёл за мной.
Столик ждал его. Среди современной роскоши он смотрелся приветом из прошлого. Клеёночка, одинокий цветок, возвышавшийся над горшком, старая газета… Собранная по крупицам советская эпоха выглядела даже чересчур уютно, словно в ней заключалось нечто большее, не подвластное ни режимам, ни эпохам.
— Присаживайтесь, — сказала я растерянному мужчине. — Сейчас принесу чай.
Раритетная чашка немного тряслась в руках. Я наливала чёрный чай, максимально, по словам отца, похожий на «тот самый», и молилась, чтобы моя авантюра была не напрасной и не вредной. Вдруг я сделала лишь больнее? Вдруг ранила? Вернувшись к уже полюбившемуся посетителям столу, лишь чудом сегодня свободному, я увидела Геннадия Алексеевича. Его пальцы рассеянно комкали клеёнку, глаза бегали по столику, и из них одна за другой бежали слёзы. Я осторожно села напротив, пододвинула ему кружку.
— Ваш чай, Геннадий Алексеевич, — сказала тихо.
Он забрал напиток. Посмотрел на меня из-под опухших, красных век.
— Это ты сделала, дочка? — спросил он дрожащим голосом.
Я кивнула, растерянная, смущённая. За окном посветлело; из-за набухших на сером небе туч вышло солнце. Я зажмурилась от попавшего прямо в глаза света.
Геннадий Алексеевич долго, растроганно посмотрел на меня, а потом поднялся.
— Спасибо, милая, — прошептал он едва слышно. Дождавшись, пока тоже встану, обнял меня с почти отчаянной силой. Я почувствовала, как слёзы капают на мою форму. — Спасибо…
Я с облегчением погладила старика по спине. Всё же не зря я это всё затеяла. Не зря. Его слёзы были другими — слезами не боли, не горечи, но далёкой любви, пережившей время. Любви, которую время не залечило.
И, обнимая плачущего старика, я как никогда понимала, что в наших невечных жизнях есть мгновения столь важные, что даже возможные страдания будущего не заставят от них отказаться...
Автор: Алёна Лайкова
