В молодости занесла меня нужда на оптовый склад, где я в итоге протрудился год. Помыкавшись по собеседованиям и почти везде получив отказ, я поведал своему другу Боре о печали. Тот хмыкнул, кому-то позвонил и сказал, что есть вакансия грузчика на оптовом складе, где он работал. Работа не пыльная: собирай по накладной паллет и отвози его на рохле в машину. Зарплата приличная, требование одно – не бухать по-черному. Я подумал и согласился.
Боря быстро свел меня с бригадиром, тот вкратце рассказал о рабочих обязанностях и сказал выходить на следующий день. На мой вопрос: «Нужна ли какая-нибудь сменная одежда», он лишь рукой махнул и усмехнулся, что «сбрую» мне найдут.
Сережа, бригадир, человеком был колоритным. Здоровый, пузатый, щеки румяные, кровь с молоком. А еще весь забит с ног до головы тюремными наколками. Но со мной он держался вежливо и на прощание рыкнул басом, что не потерпит у себя в бригаде алкашей и лентяев, но Боря его заверил, что в этом плане я надежен.
Свой первый рабочий день я провел в молчании. Сережа проводил меня в подсобку, представил мужикам, среди которых я был самым молодым, а потом куда-то умчался. Мужики пояснили, что за «сбруей» пошел. Так они называли спецодежду: серый комбинезон, тяжелые и прочные ботинки, серую бейсболку и стандартные для всех перчатки.
Я присел в сторонке, настороженно разглядывая хохочущих мужиков, которые делились своими историями, и постарался не отсвечивать, но один из них, Куля, налил в свободную кружку крепкий чай и протянул мне, дружелюбно улыбаясь.
— Держи, малой, согрейся. А то дрожишь, как перднувшая лошадь, — хохотнул он, сверкнув золотым зубом, после чего вернулся за стол. Позже я узнал, что Куля провел какое-то время за решеткой. Впрочем, почти вся бригада Сережи состояла из людей, которые когда-то оступились и попали в места не столь отдаленные. Для меня, большую часть проработавшего в офисах и магазинах, это было той еще диковинкой. Да чего темнить, побаивался я их. Их жутковатых наколок, плоских шуток и нарочитой грубости. Но в чай мне никто не плюнул, наоборот, это был одно из самых прекрасных чаепитий в моей жизни, потому что кто-то тут же сунул мне печенье, а мужики, чуть потолкавшись, освободили место за столом.
— Прихожу домой, а моя в спальне с гномом каким-то сосется! – гневно рычит грузный Малыш. В Малыше два метра роста, и он единственный, кто не носит «сбрую». Его размеров на складе попросту нет. Он закуривает крепкую «Яву», кашляет и качает головой.
— Ну а ты что? – подначивает его Куля под общий смех. – В морду хоть дал?
— Только замахнулся, как его ветром снесло, — честно отвечает Малыш и подсобка гремит от смеха. – Так участковому и сказал.
— Да ну? Прям ветром снесло? – не унимается Куля, на что Малыш хмурится, сгребает Кулю в охапку и сдавливает так, что у того глаза на лоб полезли.
— А шо, ты сомневаешься? – спрашивает Малыш, но Куля что-то нечленораздельно пищит и тщетно пытается вырваться.
— Ха-рош ржать! – рявкает Сережа, входя в подсобку и бросая мне новенькую «сбрую» в пакете. – У Тани накладные берите и за работу. И новенького не бросайте. Покажите, что и как.
Я молча киваю и выхожу следом за мужиками, которые продолжают обсуждать вчерашнее приключение Малыша. Куля морщится, трет ребра, но лыбится во все двадцать зубов и постоянно норовит пощекотать Малыша, пока Малыш не отправляет его пинком ко мне и не велит обучать хитростям профессии.
Оказывается, только на словах легко работать грузчиком. Первый собранный паллет я надолго запомню, потому что получилась какая-то сраная Пизанская башня, рухнувшая на пол, как только я загнал под паллет рохлю. Смеялись все. Даже Сережа не удержался от улыбки и качал головой. Но смех был добрым, а не язвительным. Для мужиков, которые всю жизнь проработали на этом складе, процесс сборки паллета был давно отлажен и занимал минимум времени. Пока я пыхтел над своим, Куля, работавший рядом, успел собрать пять паллетов, которые надежными башенками стояли в ожидании погрузки.
Покраснев, я принялся отдирать пленку и заново складывать брикеты с мороженными окорочками на паллет, а потом удивился, когда мне на помощь пришла вся бригада. Даже суровый Малыш, сопя кривым носом и колко усмехаясь, подбирал с пола мятые брикеты.
— Под низ клади ровные коробки, — учил меня Куля, подтверждая слова действиями. – А мятые, порванные и худые на самый верх. Так он держаться будет. И пленкой, когда заматываешь, низ паллета тоже прихватывай. Тогда точно не пизданется.
— А если в накладной несколько разных позиций? – поборов робость, спрашиваю я.
— Ну ты головушку-то включи, — усмехается Куля. – Ученый же, в институтах учился, да? «Морозилку» и все твердое под низ, а мягкое и мятое наверх. Все просто, малой. С овощами и фруктами только по-другому, но я покажу, не ссы.
Я смотрю, как ловко и быстро он собирает мой разваленный паллет и превращает его в неприступный бастион, заматывая пленкой.
— Пленкой, когда мотать будешь, осторожно. Она, зараза, пальцы на раз режет, да и мозоль с непривычки вылезет. Ну а чо? Если не я, то кто еще скажет?
— Я скажу! – басит Малыш и добродушно смеется. – Не дуйся, малой. Куля в свой первый день к хуям разнес паллет с яйцами.
— Ага, — кивает Михайло, усатый украинец. – Серега орет, Малыш орет, а Куля бледный, руками яйца с пола собирает и чуть не плачет.
— Смешно вам, зубоскалы? – улыбается Куля и я понимаю, что обиды в его словах нет. Так, добрая укоризна.
– Себя-то вспомните.
— А хули тут такого-то? – пожимает плечами Малыш. – Все косячили, малой. Не ссы, научим. Ты не тормози только.
И учат, терпеливо, не суетясь. Иногда вздыхают, смеются и переделывают. Снова показывают, как правильно, пока не получится. И тогда с гордостью кивают друг другу, мол, «моя школа». Душевные они, все-таки, люди.
И вот пролетает месяц, а я уже повышаю голос на Малыша, который о чем-то задумался, опершись на рохлю и ожидая, пока я закончу комплектацию заказа. Стоит, глаза поволокой подернуты, а на губах улыбка рассеянная витает.
— Малыш! Хватит вола топтать. Вези давай! – кричу я. Малыш дергает головой, будто просыпается, хмыкает что-то беззлобно, загоняет рохлю под паллет, и потом тянет, как тягловая лошадка, упершись ногами в пол.
— Малой! Подсоби! – кричит с другого конца склада Куля, застрявший с рохлей в небольшой ямке.
— Что, сил нема? – улыбаюсь я, на что Куля хохочет и качает головой. – Супец в столовке жидкий был и тяги не хватает?
— Тем супцом и комара не накормишь, — пыхтит Куля. Вдвоем мы отгоняем рохлю на погрузочную площадку и без лишних усилий вкатываем в кузов «Камаза». Куля высовывается из-за угла и кричит водителю. – Вези, Михалыч. Готово!
«Камаз» Михалыча уезжает, а на его место встает новая машина. Встает и ждет, пока мы не соберем паллет. А с другого конца склада снова кричат: «Куля! Малой! Подсобите!». Мы усмехаемся и бежим помогать очередному бедолаге.
В курилке, с видом на промзону, сидит вся бригада, включая бригадира Сережу. В воздухе застыли клубы тяжелого сигаретного дыма и застревают отрывки разговоров. Малыш рассказывает, как он в очередной раз с женой помирился. Куля его беззлобно подкалывает и уворачивается от тяжелого кулака грузчика, чтобы через мгновение снова пошутить на грани фола. Но Малыш улыбается и каждый понимает, что суровость у него показная. Как и у многих.
Вот подсаживается Михайло и тянет руку в карман, чтобы достать пустую пачку. Несколько секунд тупо смотрит на нее, потом вздыхает, сминает её в руке и бросает в мусорное ведро. Тут же ему протягивает свою пачку Куля, а рядом и Малыш вытаскивает прямоугольник «Беломора». Михайло кивает с благодарностью, берет сигарету, чиркает спичкой и блаженно жмурится, вдыхая колючий дым. Сидит, молчит, потом ближе ко мне придвигается и спрашивает вполголоса, чтобы не мешать другим:
— Малой, тут мужики сказали, ты в компьютерах шаришь?
— Немного. Случилось чего? – спрашиваю я. Михайло мнется, теребит толстыми пальцами окурок, потом снова вздыхает.
— Да работал вот, а тут утром встаю, почту проверить, а не включается… — нескладно начинает он. Я слушаю, киваю, советую что-то. В итоге соглашаюсь вечером после работы к нему домой зайти и посмотреть.
Прихожу, быстро все исправляю, объясняю Михайло, что случилось и ошарашенно смотрю, как он тащит из кухни большой кусок ядреного сала с чесноком. Мнется, протягивает его мне и благодарит. Мнусь и я, пытаюсь отказаться, но тут жена Михайло подходит и пакет с горячими пирожками в руки сует.
— Худенький ты. С энтих оглоедов станется ребенка объесть, — причитает она, а Михайло смеется, вспоминая, сколько я ем на обеде. Смеюсь и я, после чего беру подарки и иду домой. Темно на улице уже, но на душе хорошо. Душевные они, все-таки, люди.
Месяцы сменяют друг друга, работа кипит и осенью, и зимой. Приходят новые люди. Не такие душевные, но приходят.
К примеру, Лёня. Мой ровесник. Вальяжно заходит в подсобку, окидывает нагловатым взглядом притихших мужиков и выдает:
— Вечер в хату, бродяги!
— Тише, Малыш, тише, — благодушно шепчет побледневший Куля, вцепившись в руку здоровяка. Неодобрительно качают головами Михайло и Винтик, а Сережа краснеет лицом и с тяжким вздохом поднимается из-за стола.
— Ты тут эта… словами такими не бросайся. Тут приличные люди, — ворчит он, разглядывая новенького. – Сам где был?
— Нигде, — растерянно отвечает Лёня.
— Тогда чо херню несешь? – мрачно спрашивает Малыш. – По-людски здороваться не можешь?
— Могу.
— Ну так выйди и зайди, как подобает, — велит здоровяк и ему никто не перечит.
— Всем привет. Меня Лёней зовут, — куда только бравада показная девалась. Лёня заходит и жмется к стене. Мужики ворчат и, потолкавшись, освобождают ему место на краю стола. Как мне когда-то. Я сейчас напротив Кули и Малыша сижу, рядом с Михайло, чья жена, тетя Аня, постоянно мне пирожки передает. Их родной сын в пруду утоп еще мальцом, а они так и не оправились от этого. Михайло потом благодарил, что я не отказываюсь. Улыбался и рассказывал, что давно жену такой счастливой не видел. Душевные они, все-таки, люди.
А в обед мы слышим рев Малыша и нервные смешки Кули из курилки. Несемся на звуки, как охотники, а подбежав, видим новенького Лёню, который жмется к стене, сжимая в руке молоток, и беснующегося здоровяка.
— Чо случилось? – коротко спрашивает Сережа. Куля нервно сглатывает и решается отпустить друга. Малыш сопит и с гневом смотрит на новенького. – Чо не поделили?
— Он Михайле сказал, что от Малыша вишь-ты псиной несет, — буркнул Куля, закуривая сигарету. – Михайло
Малышу передал, а Малыш с цепи сорвался. Уебу его, говорит, а потом делайте чего хотите.
— А что тут такого-то? – взвизгнул Леня. – Из-за слов на человека бросаться?
— Ты тут эта… уясни, малец, — насупился Сережа. – Ежели есть чо сказать кому-то, то в лицо и говори. А не как шавка, что за забором брешет и затыкается, когда кто-то в калитку входит. Чо, испугался в лицо сказать?
Воняет, говоришь? Ну так мы все тут воняем, и чо? Перед благородными вами духами пшикаться надо?
— Я не то хотел сказать, — виновато отвечает Леня.
— Малыш тебя бы и пальцем не тронул, скажи ты ему в лицо, — серьезно ответил ему Куля. – Последнее дело за спиной хулу нести, малец. Не по-мужски это, как баба шептаться.
— А чего тогда Михайло ему рассказал все? – Михайло качает головой, сплевывает под ноги и растирает плевок ногой.
— Семья мы, малец. Ежели ты Малышу не сказал, то чо теперь Малышу вонять ходить? Не дело это. И не псиной он воняет, а работой. Не в галстуках мы тут ходим, чтобы одеколонами пахнуть. Серега правду тебе озвучил. Есть чо сказать кому из нас, так скажи и не мямли за спиной. Не любим мы это.
— Проще будь, парень, — улыбается Куля, но улыбка у него не живая, а фальшивая, пусть и вежливая. Только глаза холодные и голос резкий, как металл на морозе звенит.
— Иди уже, работай, — ворчит Малыш, отходя в сторону и нюхая свою рубаху. – Чо воняет? Ничо не воняет. Слышь, Куль, так воняет или нет?
— Воняет, — кивает Куля и курилка разражается смехом. – Песьей шкурой воняет, Виталя.
— Убью, — ласково обещает ему Малыш и снова сжимает друга в медвежьих объятьях. Душевные они, все-таки, люди.
Менялись люди, но основной костяк так и жил. Зиму пережидали вместе, да и задержку зарплаты почти не заметили. То Михайло пирожков принесет из дома, то Куля в соседних складах колбасы копченой выменяет втихаря от Сережи. То Малыш коробку чая из личных запасов отдаст.
Весной только Михайло уходить надумал. Все с духом собирался, у кабинета бригадира топтался, да курил, как паровоз. Вечером, после смены, он на стол три бутылки самогона поставил, сала домашнего и пирожков, а потом рассказал всем, что уходит.
— Здоровье не то уже. Да и на ваших шеях сидеть не хочется, — говорил он.
— Да ну брось ты, Михайло. Чай не хрустальные, не сломаемся, — лениво отвечал ему Куля, враз окосевший после стопки.
— Конечно, — кивал Сережа, ради такого случая позволивший пронести на территорию базы алкоголь. – Нормально все, Михайло. Чего жути нагоняешь?
— Оставайся, — улыбнулся я. – Без твоих анекдотов скучно будет. А Кулины любовные похождения трезвым слушать больно. Сереж, может его на что полегче поставить? Пусть вон маленькие заказы собирает, а?
— Можно, — Сережа почесал бровь и, закурив, задумался. – Паллеты вон мотать будешь. Мужики соберут, ты заматываешь. Здоровье подправишь и вернешься, ежели захочешь.
— Неловко мне, — засопел Михайло.
— Неловко салом жопу подтирать, — сострил Куля и тут же расхохотался, когда Михайло бросил в его сторону испепеляющий взгляд. – Во, во. А говорит, шо сил нет, здоровье не то.
— Тебя, поганца, за такие слова удавить силенок хватит, — усмехнулся Михайло и даже чуть порозовел. – Ну если бригада просит, то ладно.
— Славно, — икнул Сережа. – Но второй раз проставляться не дам, а то Куля будет каждую неделю уходить.
— А чо Куля сразу-то? – надулся тот, но шлепок по спине от Малыша вернул его на грешную землю. Куля еще десять минут кашлял под смех остальных. Душевные они, все-таки, люди.
Ну а летом, ровно через год, я пришел в кабинет бригадира с заявлением по собственному желанию. Сережа внимательно его прочитал, хмыкнул что-то неразборчиво и поставил внизу свой автограф. Затем улыбнулся и посмотрел на меня поверх очков.
— Что, даже упрашивать остаться не будешь? – съязвил я, заставив его рассмеяться.
— Шо я, дурак какой? – ответил он. – Понимаю, что молодой ты, вся жизнь впереди. Да и ума у тебя поболе, чем у всех нас.
— Не криви душой, Сергеич, — отмахнулся я. – Сколько мне отработать надо?
— Да хоть завтра иди, — улыбнулся бригадир. – Куда собрался?
— В офис, — честно ответил я. Подвернулось хорошее предложение, да и подустал я на складе, что уж говорить.
– Друг там работает, вот и помог устроиться.
— Ну и правильно. Не все ж коробки таскать, Малой, — теперь улыбнулся я. Прозвище так и прилипло ко мне с первого дня. – К мужикам-то зайдешь?
— Конечно. Проставиться можно?
— После смены, — жестко ответил Сережа. – И чуть-чуть. Завтра много заказов будет, а если орлы окосеют, то мне прикажешь за них работать?
— Так точно, товарищ начальник, — козырнул я. – Разрешите идти к мужикам?
— Тамбовский волк тебе товарищ, — усмехнулся Сережа. – Иди уже.
Вечером, когда мы стояли на проходной и ждали служебный автобус, я еще раз посмотрел каждому в глаза. Куля без остановки ерничал и кланялся мне. Малыш задумчиво смотрел на пустую дорогу, а остальные добро улыбались. Их глаза светились от хмеля, как и мои. Но не было никаких обид. Так расставались друзья, пусть многие из них годились мне в отцы.
В автобусе все молчали, а я смотрел в окно. На удаляющийся склад, где проработал год. Потом перевел взгляд на людей, с которыми провел все это время. Душевные они, все-таки, люди.
* * *
Тот первый день в офисе я тоже запомнил надолго. Здесь не было той открытости, что с мужиками, не было той доброй грубости, и каждый был предоставлен сам себе. Мне пришлось полдня бегать за сисадмином, чтобы он настроил мне компьютер и привязал учетку к телефону. Потом я в одиночестве пообедал в корпоративной столовой и краем уха послушал сплетни бухгалтеров, которыми они делились друг с другом взахлеб и с какой-то странной злобой. Лишь когда я почти закончил есть, ко мне подсел один из менеджеров, улыбчивый Паша. Он, как и я, был новеньким. Работал в офисе месяц, мало с кем общался и поэтому был рад новому лицу.
После обеда он решил переехать поближе ко мне и долго ругался с сисадмином, которому лень было заниматься переносом каких-то параметров. Но в итоге мы сидели с Пашей плечом к плечу, негромко переговаривались о чем-то в минуты редкого перерыва и работали. Не было тепла. Только холодок, нагнетаемый кондиционером, и стандартные запахи любого офиса: кофе, женские духи и серая пыль.
Вечером меня к себе вызвал начальник отдела и прочитал долгую лекцию о том, что нельзя так разговаривать с коллегами, как это сделал я после обеда. А я всего лишь попросил Наташу, такого же менеджера, как и я, поскорее обработать свой заказ, который с раздражающей периодичностью падал в мои заявки. Кивнув, я слабо улыбнулся и, выходя из кабинета, столкнулся с Наташей, которая мстительно мне лыбилась.
И уже стоя на остановке, я задумался. В офисе, где мне предстояло работать, не было душевных людей. Были крысы, серпентарий, кишащий ядовитыми аспидами, безликие хомячки, передающие сплетни со скоростью света от одного стола к другому. Простые нормы морали и нравственности были для них чем-то запредельно непонятным, глупым и изжившим себя. Все носили маски, улыбались при встрече фальшивыми улыбками и вонзали тебе нож в спину, когда ты отворачивался. Конечно, потом я сменил много офисов, где мне попадались душевные люди. Правда их было очень мало, словно это – вымирающий вид.
Но к мужикам со склада я до сих пор захожу в гости. Куля по-прежнему кланяется и дурашливо лыбится, Михайло стряхивает со скамьи крошки своей кепкой и достает из холодильника кусок сала и черный хлеб. А Малыш с Сережой заваливают меня вопросами и грубо хохочут, комментируя мою новую жизнь. Душевные они, все-таки, люди.
Гектор Шульц
