ПРОСТИТЕ ЛЮДЕЙ
Асфальт влажно отблескивал в свете фар, покрытый тонкой пленкой льда.
— Не гони, я еще жить хочу... — женщина капризно скривила губы и вдруг, повернувшись назад, рявкнула едва ли не басом:
— Да заткни ты их!
За её спиной сидел мальчишка лет 10, и он чуть дернулся от возгласа матери. Испуганно чуть хлопнул по пищащей коробке рукой и угрюмо ответил:
— Они есть хотят и мать ищут, они же не понимают, что её больше нет...
— Сдохла — туда и дорога, а то плодилась бы до бесконечности! Вот Бог и прибрал. Жрала все подряд с помойки, вот и дожралась, отраву сожрала, а может, кто спецом бросил.
Мальчик осторожно гладил крошечное тельце, засунув руку в коробку и, не глядя на мать, произнес:
— К врачу её надо было. Вон у Ленки собаку отравили — они в город сразу отвезли и спасли…
— Все, тормози! Тормози, я сказала! — Женщина резко хлопнула по руке водителя, и он, заматерившись, едва удержал на обочине резко вильнувшую машину.
— Охренела совсем?! Жить надоело? Твою мать…
Машина резко встала. Мужчина, матерясь, выбрался наружу и закурил, чувствуя, как трясутся пальцы. Женщина ждала ровно минуту, затем резко распахнула дверцу и, подхватив с заднего сиденья пищащую коробку, со всей силы швырнула её в кювет, но подскользнулась, и коробка упала всего в паре метров от дороги на склон.
Ребенок широко распахнул глаза ,но лишь молча прикусил губу и резко отвернулся, пряча влажные глаза, и опять дернулся всем телом, когда дверца за усевшейся на свое место матерью бахнула, звеня стеклом.
Мужчина, не сказав ни слова, бросил окурок и сел за руль.
Пробуксовав немного, машина рванула и через минуту скрылась в темноте, а в кювете дергалась и трепыхалась, живя своей жизнью, картонная коробка.
Прошли сутки. Днем немного подтаяло, и весь день моросил дождь. Коробка размокла, и вскоре из нее выползли 4 щенка — худенькие, изможденные скелетики — три мальчика и девочка, голодные, трясущиеся. Они жадно вылизывали влажную землю и пытались жевать пожухлую траву. Тонко поскуливая, малыши жались друг к дружке в поисках хоть капли тепла.
А ночью ударил мороз, не большой, но и его хватило, чтобы малыши, уснувшие тесной кучкой, больше не проснулись. Трое лежали, сжавшись в комочек в небольшом углублении на склоне, а один упорно полз по насыпи вверх — туда, где время от времени проносились машины, освещая темноту бликами фар.
Сил хватило выползти на обочину, и малыш обессиленно лежал на краю, почти сливаясь с черным мокрым асфальтом, напоминая издали непонятное черное пятно, что машины старательно объезжали, изредка открывая глаза и провожая взглядом проносящиеся мимо ревущие железные монстры, от которых летела снежная грязь.
Щенок уже не скулил. Малышу становилось все теплее и теплее, и вскоре он закрыл глазенки, внезапно почувствовав на себе теплый добрый язык матери... Он тихонько заскулил, потянувшись к ней всем тельцем, и Мать, незримо вылизывая крошечную душу, осторожно подтолкнула его к мягкому, пушистому и такому теплому облаку…
Сбоку подбежали еще два его братика, и внезапно Мир опять стал огромным и добрым. Больше не было страшной черной ночи, не было жестоких равнодушных рук, а главное — МАМА, она опять была рядом. Радостно тявкнув, щенок остановился и оглянулся: «МАМА где ты?» — и замер. Мама вся светилась, наполненная теплыми лучами солнца, и она стояла над его спящей сестричкой, которая никак не хотела просыпаться и идти с ними... Идти туда, где было так светло и радостно, и куда так манило, словно подталкивая легким ветерком.
Собака подняла голову: трое её деток играли и кувыркались на белом пушистом покрывале облака, впереди, ожидая, переливался Радужный Мост, но собака стояла, словно привязанная, не в силах оставить свое четвертое, еще чуть живое дитя. Собака вновь незримо лизнула дочку, словно подталкивая, и крошечное тельце дрогнуло, и чуть слышный писк вырвался вместе со стоном из полузамерзшего тельца.
Крошечная малышка лежала меж двух своих братиков, меж двух уже заледеневших тел, закрывавших её от стужи и смерти, и еще дышала. Собака ждала, незримо вылизывая свое дитя. Она тихонько пела, согревая душу малышки. Стоя на черте между жизнью и смертью, оберегала щенка от ледяного ужаса ночи и одиночества, готовая ждать веками.
Внезапно собака подняла голову, всматриваясь в ночь.
Хлопнула дверца, прошуршали, чуть поскрипывая ледяной крошкой, шаги, и женские руки подняли щенка, и голос, плачущий, наполненный болью. Голос плакал, но вдруг — судорожный вздох и чуть заметная надежда:
— Кажется, этот- он еще жив. Жив!
Хлопнула дверца машины, и свет фар пронзил ночь, унося щенка к Жизни и Свету, а вслед машине стояла и смотрела МАМА СОБАКА и, чуть помахивая хвостом, УЛЫБАЛАСЬ. Улыбалась так, как это может только МАМА!
Валентина Силич, 2014
