На территорию завода въехала фура. Водитель поспешно вышел из кабины, забрался в фургон и вытолкнул из него собаку. Напуганное животное, сгорбившись, уползло в заросли лопухов. Машина резко развернулась и рванула к проходной. Охранная собака Джек, нелепая помесь дворняги с овчаркой, почуяв незваного гостя, залилась истошным лаем. Лопухи и кустарник, в которых спряталась гостья, не шелохнулись.
Только на следующий день подкидыш отважился выйти из кустов. Испуганно озираясь, собака робко подошла к раскрытым дверям цеха и села поодаль. Поза собаки была благородной, что и соответствовало статусной породе добермана. Но внешний вид вызывал сожаление и сострадание: спина в ожогах, некоторые когти на лапах вырваны, а выпирающие наружу ребра свидетельствовали о длительной диете бедолаги.
Пользуясь весенней благодатью, работяги поедали принесенный из дома обед, усевшись на солнышке. Каждый кусок, отправляемый в рот обедающих, собака провожала голодным взглядом и судорожно сглатывала слюну. Попытка покормить пса закончилась полной неудачей. Доберман не сделал попытки даже подойти к подачке. Постилась собака дня три.
Придя на работу, одна из работниц завода увидела собаку, лежащую под дверью цеха. Встать на лапы собаке мешала боль в загноившихся лапах. Ее тело сотрясал озноб. Женщина перетащила собаку в каморку и уложила на старую телогрейку. Осторожно промыла больные лапы, смазала мазью, забинтовала. Также бережно обработала раны на спине и боках, укрыла собаку чем-то теплым и ушла по своим делам.
Постепенно израненное тело собаки начало согреваться, боль перестала прицельно бить по нервам, дремота сковала глаза.
Я первый раз за последние несколько дней спокойно засыпаю. Я – английская доберманша чистых кровей с прекрасной родословной. Имя мое состоит из семи, а может и более имен: Мария-Марта-Меремис и т.д. Появилась я на свет в элитном питомнике. Через два месяца меня купила обеспеченная семья: бородач-муж, ухоженная молодая дама и малышка пяти-шести лет.
Я люблю детей, от них сладко пахнет молоком. За малышкой я хожу по пятам. Играю с ней, сплю у дверей ее комнаты, ем в столовой недалеко от ее стульчика. В минуты нежности аккуратно касаюсь языком ее пухлой щечки. Малышка хохочет, ликование и восторг наполняют мою душу. За малышку я готова отдать жизнь.
В четыре месяца для меня наняли наставника, который обучал меня всяким трюкам. Было немного забавно постигать эту нехитрую науку. На месте моих хозяев я не стала бы тратить деньги за тренинг, потому что все эти навыки заложены в нашей породе на генном уровне.
Мы, доберманы, все понимаем и умеем от рождения, только ленимся иногда демонстрировать свои природные задатки. Вот, например, меня никто не натаскивал находить деньги. Но я могу точно определить, в каком кармане хозяина они лежат, в какую сумку хозяйка положила кошелек, где находится сейф с наличными. А уж лечь или встать по команде, дать лапу или принести брошенную палку – это утомительная проза, этому учить не надо, этими навыками владеет даже новорожденный.
Уже в шестимесячном возрасте мною гордились все домашние, с удовольствием показывая меня своим гостям. Когда я царственно входила в гостиную и церемонно кланялась присутствующим, все восторгались моей интеллигентной индивидуальностью и экстерьером.
Индивидуальность меня серьезно подвела на первой же выставке, куда меня привезли за медалями. Толстый человек в очках долго обмерял меня, взвешивал на весах, определял размер ног и их высоту, а потом вынес вердикт – нестандартна, переросток, для участия в выставках не годна. То, что я выше всех сук на выставке, было понятно еще в раздевалке, где на меня наводили лоск. Но я восприняла данный факт, как дополнительный бонус своего удивительного экстерьера, и расценить это как порок, отказывались даже мои светлые мозги.
Доброе отношение ко мне не изменилось только со стороны малышки. Чопорные хозяева, воспринимавшие меня как качественный аксессуар домашнего интерьера, оказались горько обманутыми. Иметь подделку в элитном обиходе непрестижно, поэтому в один из вечеров, хозяйский шофер отвез меня в отдаленный лесной массив, привязал к дереву и уехал.
Перекусить поводок и освободиться, для могучего добермана всего лишь легкая забава. Найти обратную дорогу домой не составит труда для любой собаки. Но как жить в прежнем доме, где унизили и оскорбили? Аристократические корни и фамильная гордость не допускали такого варианта поведения. Поэтому я отправилась в противоположную сторону, где, как мне казалось, было больше просветов между деревьями.
Голод заставлял выживать, добывая еду самостоятельно. Охота на мышей и изобилие дикой малины исключали возможность подохнуть с голоду. Переохладиться в сухие летние ночи, даже при моем скромном волосяном покрове, было невозможно. К вечеру следующего дня я набрела на одиноко стоящую избушку. Она была обитаема. Горел свет, мужской голос тихо напевал.
Усталость притупила осторожность. Непонятно откуда взявшаяся прочная сеть с мелкой ячеей упала сверху, зазвенев колокольчиками. Попытка освободиться только осложнила положение. Через секунду я оказалась упакованной в сеть, не имея возможности пошевелиться. Прибежавшие люди, вероятно, рассчитывали на иной улов. Разочарованные, они начали с остервенением пинать меня ногами. Не испытанная ранее ненависть сомкнула мои челюсти, прокусив сеть одновременно с ногой обидчика. Хруст костей и рев раненого разнеслись эхом в ночи. Разбуженные птицы встали на крыло, наполнив гамом лес.
Вкус крови был противен и приятен одновременно. Дремавшее внутри меня звериное начало было разбужено. Я перестала ощущать боль. Мною руководила только ярость и желание убить мучителей. Раненый изверг выбыл из строя, но второй схватил горящее полено из костра и мстил за напарника, охаживая меня пылающим орудием. Сетка местами оплавилась, и я, не обращая внимания на пронизывающую боль, вырвалась через дыру сетчатого капкана.
Бежала долго. Обессиленная, рухнула под раскидистую липу, ветви которой могли укрыть от посторонних глаз. Удручающее состояние некогда ухоженного тела, приводило в уныние. Спина пылала огнем от боли, полувырванные когти сочились кровью. Больно было даже дышать. Но жизнь дорога и борьба за нее стоит любых страданий.
В чуткой и болезненной дремоте я провела в своем логове, наверно, не один день. Когда силы чуть восстановились, побрела наугад, пока не увидела дорогу со стоящей на ней машиной. Сходни были приставлены к борту фуры. Вскарабкавшись по ним, я забилась в угол кузова, еще не зная, что наутро меня вышвырнут из него в странном дворе.
Пробуждение было приятным. Упоительно пахло домашними котлетами. Нежное поглаживание по голове прогнали остатки сна. Предо мной стояла миска с едой. Рядом на корточках сидела моя спасительница. Меня она явно не боялась и правильно делала. Ведь она была избрана мною из всех, за кем я наблюдала, лежа в лопухах. Такая же высокая, стройная, коротковолосая. От нее исходило внутреннее сияние светлого добра и чуткого сострадания. Аккуратно, старясь причинять как можно меньше боли, женщина поменяла повязки и укутала теплой курткой. Стараясь не шевелиться, я лизнула ее руку и долго-долго всматривалась в ее глаза. Да, своим собачьим чутьем я не ошиблась в выборе – это моя хозяйка, которую абсолютно не волнуют мои экстерьерные нестандарты.
Через некоторое время я была в состоянии встречать свою хозяйку у цеха в утренние часы и провожать вечером до проходной. Моя дама так привыкла к заданному мною расписанию, что растерялась однажды, не встретив меня на выходе. Удивленно озираясь по сторонам, явно расстроенная женщина пересекла пропускную зону и с удивленной радостью увидела меня, сидящей на улице.
«Ты со мной?» — спросила женщина. Я утвердительно кивнула головой. И мы пошли вместе. Я, как подобает воспитанному доберману, гордо вышагивала с правой стороны, не обгоняя свою хозяйку даже на полкорпуса.
«Как они похожи!» — говорили прохожие, провожая нас восторженными взглядами. Было чем любоваться. Я окрепла к этому времени, избавилась от бинтов, набрала вес и приобрела практически прежнюю форму, а ликование на лице моей хозяйки освещало улицу вместо солнца.
Около подъезда в носу знакомо засвербило, проснулся инстинкт, заложенный природой. Скрывшись в зарослях сирени, я через мгновение вышла из них с долларом в зубах. Хозяйка отмахивалась от дара, но моя настойчивость убедила ее взять в руки бумажку, в подлинности которой можно было не сомневаться. Принтерную подделку я в состоянии отличить от подлинных денег.
Ошарашенная моей находкой хозяйка, пропустила меня в квартиру, произнеся только одну фразу: «Нельзя!». По запаху я сразу распознала неприятное соседство. Вздыбленная шкура огромного серого кота пронеслась мимо, ошпарив меня огнем зеленых глаз.
Я не люблю кошачью породу, но причинить хозяйке зло, обидеть ее окружение – это моветон для собаки, которая обрела, наконец, семью. Кот, к счастью, оказался неконфликтным и, в последствии, мы с ним поладили.
Дама моего сердца жила не одна. К вечеру появились муж и двое сыновей.
«Свои!» — предупредила хозяйка, и я, спокойно обнюхав членов семьи, подала каждому лапу. Мой естественный жест джентельменского воспитания привел в восторг мужскую половину. Я органично влилась в свою новую семью, которая стала для меня смыслом жизни.
Наутро хозяйка отвела меня к ветеринару, который подтвердил чистоту породы и хорошее состояние. Пока врач заполнял необходимые документы, я почувствовала характерный зуд в ноздрях, безошибочно подошла к верхнему ящику стола, выдвинула его наружу и, прихватив несколько денежных купюр зубами, положила находку на колени хозяйке. Она с трудом убедила меня вернуть награбленное, а изумленный врач, опешив, отказался брать чаевые.
«Как зовут собаку?» — спросил ветеринар, перевернув последнюю страничку своего документа. На секунду замявшись, моя хозяйка с улыбкой произнесла: «Маня-облигация».
«Негоже для такой породы» — попытался поправить мою даму врач, а та тихо ответила: «Для души взяли, а не для престижа». Эта фраза перевернула все мое нутро. Вот именно, друга заводят для души, а не для показного шика и форса. Глаза непривычно зачесались от подобия слез, которым полагается появляться в минуты особой нежности у нормальных особей.
Одиннадцать лет я прожила в этом семействе. Много воды утекло с тех пор. А сейчас я больна. Нет сил бегать, как прежде. Наверное, это состояние называется старостью. По людским меркам мне сейчас около 80 лет. Возраст почтенный. Я подолгу лежу на своем месте, много сплю и постоянно возвращаюсь к воспоминаниям.
Любимым временем года у меня всегда было лето. Мы с хозяйкой уходили гулять на далекое поле, где я без устали наматывала многие километры. Потом мы лежали в высокой, душистой траве и поедали собранную по дороге дикую малину. Покой и умиротворение проникали в каждый нерв тела, душа очищалась от накопленной за день накипи неприятностей и досады. На одной из прогулок я нашла кожаную куртку, во внутренних карманах которой была внушительная сумма денег и документы. Нашли мы этого растяпу по прописке в паспорте, вернули пропажу. Владелец куртки подружился со мной и в знак благодарности долгое время снабжал сухим кормом.
Медленно воспоминания перетекают в яблоневый сад при местной больнице. Дорога проходила мимо пункта скорой помощи. Весь персонал врачей хорошо знал нас с хозяйкой, как завсегдатаев этого маршрута. Я по обыкновению, поприветствовала отдыхающих на солнышке врачей, протянутой лапой. Подобные собачьи жесты, как правило, создают благоприятный климат в отношениях. Врачи заулыбались, уставшие лица посветлели, из глаз засияла доброта. Жизнь прекрасна!
Но не совсем. Уловила я дух агрессивный из-за угла и страшную команду чужой собаке. А через секунду нам навстречу уже несся ротвейлер со звериным оскалом. Встала я живым щитом перед хозяйкой, встретила мощный таран налетчика. Живым клубком двух черных тел покатились мы по траве, вгрызаясь в плоть друг друга.
Мысль промелькнула, отчего же хозяин ротвейлера не останавливает эту бойню? Когда моя дама бросилась мне на выручку, хозяин с трудом оттащил разъяренного зверя. А у зверя этого глаза побагровели, пена клокочет, хрипы вырываются из глотки. Моя хозяйка тут же меня осматривать стала, а рассматривать уж нечего: шкура в дуршлаг превратилась. Благо рядом врачи были. Заштопали мои прорехи в шкуре, хозяйке руки забинтовали. Отправились мы домой, как два ветерана с поля боя, кровью перепачканные, забинтованные, но гордые.
Отчетливо запомнился один зимний вечер, когда по домофону чужой женский голос прокричал: «Скорее! Вашего младшенького бьют во дворе!». Младший сын моей хозяйки был моим любимцем, и ему сейчас, похоже, приходилось не сладко. Хозяйка на босу ногу натянула сапоги, накинула пальто, и мы бросились вниз по лестнице.
На площадке перед домом разгорелся кулачный бой между подростками. Мой любимец с разбитой губой отбивался от троих нападающих. Cилы были явно не равные. Бросилась я в кучу-малу с громким лаем, растащила мальчишек в разные стороны. В назидание прокусила чужие вязаные шапки, а с лица своего любимца слезы горькие слизнула. Слава богу, обошлась эта потасовка без травм.
А любимцем для меня младшенький стал из-за игры на флейте. Наверное, я в другой жизни была вокалистом, потому что при первых же, услышанных мною звуках инструмента, я запела. По-своему, по-собачьи, с настроением я завывала под аккомпанемент флейты и хохот окружающих. Видимо, мой вокализ, покорял и их своей виртуозностью. Поэтому я пела с наслаждением всегда, когда слух улавливал душевные мелодии.
В доме суета. Моя хозяйка с мужем улетает на Атлантику. А я лежу на своем месте, к внутренней боли прислушиваюсь. Грызет она меня изнутри, изводит. На короткое время хворь передышку дает, а затем накатывает вновь. Я не жалуюсь, я терплю, я не имею права сорвать отпуск своей любимой женщины.
Через пару дней мне становится совсем худо. Кот от меня не отходит, морду вылизывает, мягким клубком к животу прижимается, лапкой по голове гладит. Неожиданно, странная сила толкнула меня в сердце, пронзила его насквозь и наполнила тело удивительной легкостью, от которой ушли боль и страдание, от которой захотелось взлететь. И я взлетела, как взлетают птицы, и воспарила, коснувшись облаков. Как чудесен был этот полет к солнцу! От восторга и ликования, не утерпев, я запела по-своему, по-собачьи, душевно и красиво.
Вдруг острое собачье зрение вычленило родной женский силуэт. Моя хозяйка брела по кромке океана, загребая ногами песок цвета солнца. Волна, тихо набегая на берег, нежно обнимала ноги моей единственной в мире дамы. На ее лице покой и умиротворение.
Сделав над собой усилие, я затормозила свое парение и зависла над своей женщиной.
А женщина, расслабленная негой раннего утра, вдруг вздрогнула от неожиданности. Навстречу ей, почти не касаясь влажного песка, летел доберман. Всмотревшись, женщина в оцепенении узнала в приближающейся собаке свою Маню-облигацию. Она неслась навстречу легко и грациозно, готовая броситься в объятия, повизгивая от нетерпения и восторга. Перепутать Маню с другим доберманом невозможно: она слишком большая, она переросток, она нестандарт.
Не добежав до женщины трех-четырех метров, собака пропала, как будто растворилась в океанском мареве. Потрясенная дама не обнаружила на влажном песке оттисков собачьих лап. А через секунду телефонный звонок разбил гармонию покоя. Голос младшенького прошептал сквозь рыдания: «Мани больше нет».
А я, урожденная Мария-Марта-Меремис или попросту, Маня-облигация, продолжала свой полет к солнцу. На душе было спокойно. Земной путь завершен. Впереди – бесконечность…
