— Дунь! Не знаешь, как внучку-то назвать хотят? – допытывался дед Василий.
— Вроде, Галей, – отвечала Евдокия Ивановна, вернувшаяся от сына.
— Попроси, пусть Настей запишут. Хорошее имя, светлое… — закончил дед краткий диалог, шурша разворотами свежей «Правды».
Не ради новостей листал Василий газету, востроносо уткнувшись в черноту бесконечных строчек. Плотный туман душевной тоски снова поднялся к горлу, перехватил его петлей и наполнил глаза едкими слезами.
Косматая голова беспородного пса, примостившаяся у больных хозяйских ног, почувствовала перемену в настроении деда, вздрогнула и переместилась на старческие колени.
Василий машинально потрепал собачий загривок, вспомнив, как углядел тонущего щенка в камышовых зарослях овражьей низины и принес домой.
Нескладный собачий детеныш, получив кличку Камыш, через год превратился в огромного пса, преданного напарника и чуткого лекаря.
***
Настя, Настенька, Настена… Льняные кудряшки до плеч, голубые глаза в пол-лица, нежный румянец с позолотой загара…
Именно такой осталась в памяти пасечника Василия маленькая дочурка, появившаяся на свет Божий нежданным подарком.
К моменту рождения Насти, у Василия с Авдотьей уже было пятеро сыновей. Старший входил в жениховскую пору, а младший заканчивал обучение в начальных классах. И вдруг, девчоночка… Маленький нежный ангел. Ласковый и кроткий. Прелестный и трогательный. Любопытный и покладистый.
От малышки всегда пахло пленительной смесью молока с душистыми медоносами. От лепета крохи теплело на душе, касания детских ладошек к колючим щекам вызывали улыбку, а стареющее отцовское сердце наполнялось до краев трепетным ликованием.
Каждое утро Василий уходил с Настеной на пасеку.
Удобно устроившись в надежных мужских руках, малышка внимательно вслушивалась в отцовские речи, усвоив к трем годам названия местных трав, кустарников и деревьев. Чуть позже девчушка распознавала по пению всех птиц, которые без боязни слетались поближе к белокурому ангелу для вокальной отчетности. Даже шмели гудели тише, приземляясь на подол цветастого детского платьица в минуты передышки.
Отцовское счастье длиной в пять лет оборвалось в одночасье. Сгорела дочурка за неделю от странной хвори, не выпуская отцовскую руку из пылающих ладошек. Когда утренние лучи просочились сквозь плотные шторы и осветили детский лик, Настенька открыла глаза, облила небесной синью отцовское лицо, заросшее недельной щетиной, улыбнулась ласково и ушла…
Кротко, без стонов и слез, с застывшей улыбкой на алых щечках.
Мир перевернулся для Василия. Он враз онемел, самолично строгая доски для Настиной домовины. С кладбища Василий вернулся чужим и постаревшим. Он отпустил бороду и стал затворником, переселившись в летний домик на пасеке.
И вдруг, случилось чудо. У среднего сына народилась дочка, которую назвали Настенькой. Крошечный ангел со смышлеными глазами лазоревого цвета выдернул деда из добровольной аскезы, заново научив улыбаться и ощущать оттенки вкуса к светлой стороне жизни.
Удивительным образом сложилась жизнь Василия, щедро одарившая его копией умершей дочери. Те же ясные глаза-озера в пол-лица, веселые кудряшки цвета вызревшей ржи, медовый аромат бесконечного до небес счастья.
Отступила старость, а вместе с ней и затянувшаяся хандра с бесцеремонными налетами отчаяния. Теперь в летнем домике весело повизгивал рубанок. Липовые доски отшучивались кучерявыми стружками, а молоток деловито поддерживал ритм столярного таинства, помогая удивлять домочадцев причудливой детской колыбелькой, удобным стульчиком, резными качелями и забавными игрушками.
Василий отговорил сына отдавать годовалую Настеньку в ясли, превратившись в ответственную няньку.
Малышка рано пошла, была не по возрасту бойкой, знала наизусть множество стихов и сказок. К пяти годам ловко отплясывала на семейных праздниках, сопровождая свои выходы занятными частушками.
Безотлучно находясь при внучке, Василий с верным Камышом, оберегали от любой напасти свое земное солнышко. Дед был для внучки вторым отцом, мудрым наставником, опекуном. Под аккомпанемент старинных былин и напевных историй, Настенька запоминала названия деревьев, трав, грибов ближнего перелеска.
Василий увлеченно рассказывал благодарной слушательнице о народных приметах, повадках лесных обитателей, научил разводить костерок и готовить в котелке травяной душистый чай к бабушкиным лепешкам. Иногда дед вспоминал о войне, на которую был призван кашеваром.
Одна история осталась в Настиной памяти глубокой зарубкой. Всю жизнь она отчетливо помнила грустный рассказ деда о подводе с провиантом, которая ушла под волжский лед.
— Никто из служивых тогда не помер с голода. — рассказывал дед. — Я приносил из ближайшего леса оболонь...
— Дедуля, а что такое оболонь?- встрепенулась Настенька, затаив дыхание.
— Оболонь-то?- ласково глянул он на внучку. — Да это слой такой между сосновой корой и древесиной. Поняла?
Девчушка кивнула головой:
— А дальше, дедушка? — нетерпеливо заерзала она.
— Так вот, — продолжил Василий. — Эту самую оболонь я обжигал на костре, чтобы горечь смолистую убрать. Потом дробил в тряпичном мешке, перемалывал в пыль, подмешивал к ней немного ржаной муки и выпекал караваи. Душистый получался хлебушек, целебный. Так и дотянули до следующего продовольственного обоза.
Настеньке довелось отведать такого самодельного хлеба, необычный, хвойный привкус которого сохранился в памяти на всю жизнь.
***
Напитавшись премудростью деда, Настя стала успешной ученицей.
В ежедневной круговерти обучения, не заметила Настя увядания своего любимого наставника. Спохватилась, когда отец спешно забрал ее с занятий и привел в дом умирающего Василия.
Дед успокоился сразу, как только коснулся своими иссохшими ладонями девчоночьих рук.
Прерывающимся хриплым голосом он завещал своей любимице прожить недожитые дочкой годы, выбиться в люди и не посрамить семью. В тон его надрывному дыханию завыл Камыш, лежавший у постели больного хозяина. Выгнать пса из спальни не удалось, он пробыл там до похорон, не притрагиваясь к еде.
После погребения деда Василия, Камыш сгинул.
Всю горечь утраты Настя полностью осознала позже.
Когда осиротел садовый домик деда, пропитанный медовым запахом вощины и свежестью древесной стружки.
Когда на чужие телеги погрузили пчелиные ульи, окрашенные Василием в тон ее глаз.
Когда затихла шмелиная возня в шапках цветущих флоксов.
Когда постаревшая бабушка затеяла продажу родной усадьбы.
Кончина деда совпала с завершением Настиного отрочества, и вытканное полотно ее достойной жизни расцветилось изящной вышивкой искусной белошвейки.
В полном здравии дожила она до свадеб своих внуков. Казалось, и впрямь, нестареющей женщине было отпущено две жизни, покуда не свалила ее тяжкая болезнь.
В ночь перед сложной операцией привиделся Насте дед Василий в сопровождении косматого Камыша.
Бородатый пасечник сидел у костра и тщательно перемалывал в пыль обожженные пластины оболони.
Испеченная лепешка, изрытая сетью трещинок, вызвала у Насти приступ забытого голода, а вкус легкой сосновой горчинки обласкал благодатью первого причастия.
Звонкий лес, переполненный весенним ликованием, постепенно наполнял измученное тело животворными силами. Нежное разнотравье, прошитое первоцветами, гасило боль и наполняло душу Насти неземным ликованием.
При каждом порыве майского ветра, душистая пыльца березовых сережек пудрила впалые женские щеки, маскируя бледность. В вершинах старых лип неустанно солировала кукушка, удивляя окрестности щедростью посулов, а шершавая рука деда успокаивающе скользила по завиткам поседевшей внучки.
Рентгеновский снимок, выполненный наутро перед операцией, изумил хирургов. От опухоли не осталось и следа.
Автор: Зоя Иванова
