Вечерня подходила к концу. Будний день первого летнего дня. В храме на службе всего три старушки, а ещё Варвара – уборщица, да я – свечница. Тихо, лишь под лёгкий перезвон цепей кадильницы бормочет священник псалом, да приятным ароматом стелется, сгорая ладан — благоуханная жертва Богу.
Вдруг тяжёлая входная дверь скрипнула, и в притворе появился бомж. Высокий, на вид крепкий. Одежонка грязная заношенная, длинные кудрявые волосы с проседью непромытые, как и окладистая густая борода. Неловко перекрестился и остановился, настороженно оглядываясь вокруг.
Варвара зыркнула, недовольно хмыкнула: «Принесла нелёгкая, провоняет весь храм».
Бомж так и простоял до конца службы. А как бабушки разошлись, и батюшка уехал, несмело подошёл ко мне:
— У вас поесть не найдётся?
Глаза большие, красивые, но мутные какие-то, взгляд блуждающий.
— Ишь, шарит глазищами-то, точно что-нибудь сопрёт, — Варвара встала рядом – охраняет.
Еда в храме была. Разного хлеба много приносят на помин. Дала ему чёрного кирпич, да белого батон, сахару и чаю. Бомж как-то неловко кивнул в знак благодарности и вышел.
— Не перекрестился даже, — вытирая пол, проворчала уборщица. — Разнюхивать приходил.
— Варвара, тебе батюшка епитимью на сколько поклонов наложил прошлый раз? – из алтаря вышел Павел Иванович. — Язык твой думает быстрее, чем голова, да всё криво.
Варя губы поджала, незаметно перекрестилась и уже молча продолжала мыть пол. Мы посмеялись да разошлись по домам.
А бомж стал приходить к нам каждый день перед окончанием вечерней службы.
— Ходит, побирается, пошёл бы да заработал, — Варвара опять думает языком. — А глазищами-то так и шарит, так и шарит.
— Варвара, — не выдержала я. — Уймись.
В воскресный день верующих в храме много, стол пожертвований ломится от продуктов, и я заготовила большой пакет для нашего бомжа, а также положила в него старые мужнины вещи. Вечером отдала ему и увидела, как он улыбается. Улыбка вымученная, но светлая, только вот глаза – непонятные какие-то. Вроде смотрит, да не видит.
— Мне бы умыться, можно? — спросил нерешительно, уверенный в отказе.
А я ему разрешила и полотенце дала. У нас рядом с баком со святой водой при входе умывальник был.
— А он ничего, — Павел Иванович уже собирался домой. — Прямо жених Варваре. Хочешь ведь замуж?
— Типун тебе на язык, — Варвара замахнулась тряпкой. — Бомжа в женихи! Накаркаешь ещё. И как только твой язык повернулся!
Погрустнела, тягостно вздохнула:
— А замуж хочу. Страсть, как хочу… За такого бы, как ты, пошла, да такие все разобраны. А бомжи, тьфу ты, это же надо так жизнь профукать, чтобы на улице остаться.
Варвара давно вдовая была. В её семье мужики не задерживались. Четыре дочери – и ни одного зятя. Пять внучек – и ни одного внука. Варвара хоть и языкатая, но незлобивая и даже добрая, жалостливая. И поможет, и выручит. Всю семью на себе тащит. Мечтала о муже, чтоб разделил с ней семейные тяготы. Да и тепла хотелось.
— Села бы на диванчик, обняла, голову ему на грудь положила и дышала мужским запахом. Ведь и не помню уже, как настоящий мужик пахнет.
На работу я приходила к шести утра. Нравилось мне ранним летним утром пройтись по тихим улочкам города. Людей мало, зато пташки вольные ликуют.
И к этому времени стал бомж подходить. Умоется, полотенце аккуратно повесит и заходит в храм. Пятачок протянет просфору купить. А я ему больше дам. Поблагодарит кивком, съест и запьёт святой водицей.
И стоит всю службу в притворе. Крестится невпопад, неумело. И как-то остановил он нашего настоятеля – отца Владимира. Присели они на скамейку и долго о чём-то говорили.
Батюшка – добрейшая душа – всё кивал головой, по плечу горемыку поглаживал и что-то записывал в свой блокнот.
— Не обижайте его, — сказал нам отец Владимир на следующий день, назидательно посмотрев на Варвару. — Человек такой судьбы… упаси Господи.
А ещё батюшка добавил, что Иван, так звали бомжа, почти слепой. Вот откуда этот затуманенный взгляд.
Я уж говорила, что Варвара жалостливая была и, услышав про тяжёлую судьбу, сразу прикусила свой неуёмный язычок. А бомж стал смелее в церковь заходить. Всё старался Варваре помочь. А та и рада-радёшенька. Самой-то седьмой десяток пошёл. Дома огороды да скотина. А как ещё вытянуть такую огромную семью? Да в самом храме работы невпроворот. Тем более в другом приделе ремонт шёл, одних полов после рабочих километры намывала. Не говоря уж о цветниках во дворе. И со свойственной ей энергичностью стала она руководить Иваном, как взаправдашний прораб. Он ей и цветы поливал, и полы мыл, и даже дома что-то делал. Руки-то у него были золотые, глаза вот только почти не видели…
Добрый наш батюшка, не умеющий пройти мимо чужой беды, помог сделать Ивану паспорт, оформить пенсию и пройти врачебно-трудовую экспертизу. Даже выбил для него комнатёнку в общежитии.
А Иван продолжал ходить к нам и всё меньше походил на бомжа. Отец Владимир благоволил Ивану, часто с ним беседовал, прогуливаясь по церковному дворику. И Варвара пыталась разговорить его, да он отмалчивался. Посмотрит на неё с интересом и улыбается. «Слова не скажет, — серчала, — всё молчкма, да молчкма». Павел Иванович передразнивал: «Эх, ты, «молчкма» — молча! Зато тебя слушает, не перебивает».
— Готовь Варвара всё для крестин, — наказал отец Владимир однажды после Литургии.
— Так, батюшка, никто не записывался и не платил.
Одного взгляда священника было достаточно, чтобы замолчать. Но Варвара всё-таки спросила: «А младенчика или взрослого?»
Крестили взрослого.
В храм вошёл высокий представительный пожилой мужчина. Короткая стрижка, чисто выбритое лицо и большие очки с толстыми стёклами. Приличный костюм. Подошёл ко мне оплатить крестины. Я глянула и обомлела! Это был наш бомж Иван. Из крестильной вышла Варвара, увидев, оторопела и, узнав, так сильно покраснела, что её руки потянулись к щекам охладить их.
— Ну, что, Варвара? Я же тебе давно сказал, что жених пришёл, а ты плевалась на меня, — улыбнулся наш алтарник Павел Иванович.
Долго, полным чином, крестил батюшка Ивана, ещё дольше исповедовал.
На следующий день Варвара пришла нарядная, в новом платке, а под ним с новой причёской. Знала, что Иван причащаться будет…
А по осени они расписались и повенчались.
— Свет ты очей моих, Павел Иванович, так хорошо мне мужа напророчил, — долго благодарила Варвара.
Мы смеялись при этом, а она, смахивая слезу, начинала причитать:
— Какая судьба у моего Ванечки трудная! Если бы кто знал!
И при всей своей неумолчной болтливости никому ничего не рассказывала. Как вышла замуж, вообще стала меньше говорить. Павел Иванович радовался: «Повезло нам, что Варвара замужем, теперь от её колючего языка только мужу достаётся».
А я подумала, как часто мы грешим языком в осуждение даже совсем незнакомых людей. И знакомых. А что мы можем знать? И если даже знаем, мы же не прочувствовали, не прожили его жизнь.
Так как же мы можем судить? И кто нам дал на это право?
Автор: Людмила Колбасова
