По пыльной поселковой дороге, не замечая мелких, уже зазеленевших на солнце луж и набитых «Уралами» ухабов, двое изрядно «поддавших» мужиков волокли под руки третьего. И все бы ничего: картина для деревенского жителя знакомая, но висящий на плечах рослых парней третий, верещал и завывал совсем не тихим голосом. Когда несущие спотыкались или шатались в стороны, висящий громко вскрикивал и матерился на чем свет стоит.
— Потерпи, Васек, счас допрем тебя до дома, потерпи! Отлежишься, глядишь, к завтрему пройдет.
На эти слова висящий только громче завыл и «покрыл» кого-то страшным отборным матом.
Ранним утром, только солнце вылезло из-за деревьев, в окошко веранды, где в летнюю пору жил Василий Полынин, постучал Витька Сонин, друг детства, а теперь Васькин собутыльник. Как со службы вернулись почти одновременно, так вместе и начали «потреблять». И Колька с соседней улицы с ними в «тройку» вошел. Да ладно бы пили тихо и мирно. Так ведь нет! Напьются, и давай шкодить по деревне. То забор кому-нибудь своротят, то из колодца в ночное время цепь растянут поперек улицы, то огород чей-нибудь потопчат в поисках дармовой закуски.
Мужики уж колотили их пару раз, да только без толку. А один раз пьяный Витька «оседлал» местного борова и под свист и улюлюканье «друзей» промчался на кабане пол улицы, пока перепуганный здоровенный боров не сбросил его со спины в большую лужу. И ни какой управы не было на «дураков». Ни уговоры, ни ругань матерей, ни попреки соседей не помогали. «Тройка» продолжала пить и гулять. С армии-то как только Витька с Василием возвернулись, так в первый же день «набили морду» Кольке. В отместку. В школе он их часто поколачивал, на два года старше был и сильнее. Вот друзья и отыгрались после службы.
Через два дня весь в синяках пришел Колька к Василию домой, заблаговременно проследив: нет ли дома матери. Увидя вошедшего, Васька уже было приготовился к очередной схватке. Даже отступил на пару шагов, заняв удобную позицию, но Колька сказал, вытащив из карманов две бутылки водки:
— Вася, крикни Витьку, я мириться пришел.
И с этого момента началась у них «дружба».
Васька отодвинул занавеску и открыл маленькое оконце.
— Ты какого хрена в такую рань приперся!? – недовольно заворчал Васька, протирая заспанные глаза.
— Какую рань, Васек!? Солнце вон уже где! – мотнул всклокоченной шевелюрой Витька, расплывшись в довольной улыбке.
— Ты не лыбься! Говори, че приперся!? Спать охота!
Витька, оглянувшись по сторонам, вынул из карманов пиджака две поллитровки и шепотом спросил, подняв бутылки на уровень глаз:
— Мать где?
Васька, увидев «богатство» в руках дружка, перестал делать сердитое лицо и, поглядев на входную дверь, тоже шепотом ответил:
— Дык, со вчера собиралась к сестре, к тетке Зине. Можа ушла, счас проверю. Будь здесь.
Васька исчез за дверью, но тут же вернулся и приложил указательный палец к губам:
— Дома!
Витька поправил пиджак:
— Че делать будем?
— Через окно пойдем. – Васька уже натягивал штаны, постоянно озираясь на входную дверь
Он потихоньку вылез из окна, спрыгнул на траву и «друзья» крадучись, стараясь не производить шума, подались между грядок и кустов смородины прочь, за пределы Васькиного огорода. Пролезли в щель между досками и уже не таясь пошли по заросшему травой проулку.
На соседней улице два раза свистнули. Из калитки выглянула голова Кольки.
— Чаво?
— Не чавокай! Бери кружку, закусь какую-нибудь и догоняй!
Голова исчезла и не успели «друзья» пройти полсотни шагов, Колька догнал их, придерживая оттопыренные карманы:
— Куда идем мы с пятачко-ом? — пропел он, поправляя пиджак.
— К почте. В наш скверик, а то уже жаркеть начинает.
Устроились на лавочке под большой черемухой, источавшей тонкий аромат молодых листьев. Разложили снедь. Колька глубоко вдохнул пьянящий утренний воздух, зажмурился и поднял вверх указательный палец:
— Красота-а!
Витька раскупорил бутылку и плеснул в кружку.
Выпили. Захрустели редиской.
Еще «прошлись по кругу». Закусили. Начался обычный, вялый и никчемный «пьяный» разговор.
После третьего «круга» Колька вдруг сделал удивленное лицо:
— Мужики, глядите-ка!
Витька с Васькой поглядели в сторону, куда редиской указывал Колька.
— Ну, и чего? – не понял Витька.
— Как, чего!? Транспортное средство собственной персоной! – торжественно провозгласил радостный Колька и затолкал редиску в рот.
Парни уже внимательней поглядели на объявленное «транспортное средство».
— Ты, Колек, совсем сдурел, что-ли? Это тебе не свинья. Мигом рог в задницу схлопочешь!
— Не боись! Это же Борька тетки Мани, а он не бодучий.
Огромный бык черно-красной масти мирно стоял возле забора и, повиливая хвостом, громко пощипывал молодую травку.
Разгильдяи быстро допили остатки водки и, не сговариваясь, закинув в чей-то огород пустые бутылки, подались в сторону быка.
Не доходя шагов семь-восемь, Колька тихо дал указания:
— Ты, Витек, спереди; Вася – сзади, а я с забора сигану ему на спину.
Витька в последний момент пытался было отговорить парней от такого действа:
— Не нравиться мне эта затея…
— Не боись, — перебил его Колька, — Делай, как я сказал. Счас будет потеха!
Витька, сорвав горсть травы, подошел к мирному животному и попытался предложить тому пучок свежей зелени. Васька приблизился сзади, а Колька перепрыгнув забор метрах в десяти, подошел с той стороны забора и залез на перекладину.
Животное понюхало предложенную ему траву, но брать не стало и продолжило щипать у себя под ногами.
В этот момент Колька с забора запрыгнул на спину ничего не подозревающему быку.
В первую секунду бык с перепугу даже присел, прижав уши. Но в следующий миг, издав непонятный звук, он резко выпрямился и взбрыкнул задними ногами так, что Колька слетел на землю и откатился метра на четыре, по пути громко и отборно матерясь. Бык еще раз высоко взбрыкнул и со всей мощи попал стоявшему сзади него Ваське копытом прямо в пах.
Животное убежало. Колька поднялся и, отряхиваясь, разочарованно произнес:
— Не удалось! Бык неправильный…
— Глянь-ка! – не дослушал его Витька и бросился к лежащему на траве Василию. Рот Васькин был широко открыт, глаза «дико» выпученные, ноги поджаты к подбородку.
«Друзья» не долго думая, матерясь и чертыхаясь, подхватили «скрюченного» и поволокли через огороды к Васькиному дому.
Мать, от бани увидев как несут Ваську, бросилась к дому, но встретила «друзей» уже выходящих из сеней.
— Тетя Вера, Ваську бык лягнул…
Но мать махнула на них обеими руками и промчалась в спальню, откуда были слышны громкие стоны и оханья непутевого ее сына.
Васька, увидев перепуганную мать, немного стих, продолжая прижимать руки к паху.
Тетка Вера, мгновение постояла в растерянности, но потом с силой отняла Васькины руки и расстегнула брючный ремень.
— Мама…
— Не мамкай, засранец! Лежи теперь уже… Допился, гаденыш!
Васька закрыл глаза и замолчал.
Мать содрала штаны вместе с трусами и ахнула:
— Господи, что же это…
Васька посмотрел на свой пах и заплакал.
Мать, прижав ладони к своим щекам, какое-то время стояла молча. Васька натянул штаны и снова застонал.
— Машу позову, а ты лежи не шевелись, — приказала мать, уже выходя из спальни.
Мария Николаевна Крюкова была в таежном поселке и фельдшером, и ветеринаром и по детским и взрослым болезням, все в одном лице. К ней обращались и когда ребенок приболеет, и когда корова занеможет. И роды у баб она принимала и поросят кастрировала. Имелся в поселке небольшой медпунктик. Туда и побежала бедная Васькина мать.
Через пятнадцать минут Мария Николаевна уже входила в спальню, неся в руке маленький саквояжик.
Она долго глядела на последствия произведенных быком действий, не обращая внимания на плачущую за спиной тетку Веру.
— Серьезное дело, Вера. Отбито много. Надо в больницу.
— Маша, да какая же больница в эту пору! За поселком ни пройти, ни проехать… С неделю еще грязища простоит.
— Я к Степанычу сбегаю. Пусть трактор отправит за врачом.
Фельдшерица ушла. Мать ходила по избе, плакала и ругала Ваську. Она и раньше всегда его ругала. За пьянство беспробудное, за шкодливость его, да только толку не было. Бесполезное это дело. Таким уродился, таким и любила его, засранца.
Через полчаса в открытое окно заглянула Мария Николаевна.
— Вера! Степаныч оправил Петьку на «Беларусе». Жди, часам к семи будут.
Мать кивнула головой и пошла на кухню, приготовить холодный компресс. Но не прошло и часа, как в дом вбежал запыхавшийся Степаныч.
— Тут такое дело, Вера, — с порога, вытирая кепкой лицо, «загремел» председатель, — Застрял Петька, язьви его в душу, в трех километрах от поселка, мать-перемать! Возле Черной речки, так-перетак!
Тетка Вера опустила руки.
— Че ж делать-то, Степаныч?!
— Я и в район уже звонил. Почтовикам. Сказали: вертолет уже ушел на город. Будет только во вторник.
— Что же делать?! – повторила тетка Вера упавшим голосом.
— Да ты погодь убиваться-то! Можа и ничего, отлежится, оклемается. Парень молодой, организьма сильная.
Тетка Вера вся поникшая молча повернулась и пошла в спальню.
— Я утром зайду, Вера! – крикнул Степаныч, закрывая за собой дверь.
Смеркалось. Мать уже несколько часов сидела возле стонущего сына. Временами меняла ему холодное влажное полотенце. И тихо плакала. Васька иногда на несколько минут забывался, как будто засыпал, но потом снова начинал стонать, не открывая глаз.
Ближе к полуночи Васька вдруг затих и широко открыл глаза. Он долго смотрел на мать, и когда она пригладила его всклокоченные волосы, тихо сказал:
— Мама принеси, пожалуйста, чистую рубаху. И штаны. Те, в серую полоску…
Мать, услышав эту просьбу сына, в испуге отпрянула от него, прижала руки к своей груди и заплакала.
— Что ты, сынок, что ты!? Разве можно про такое думать? Пройдет все, ты не волнуйся…
— Принеси, мама, — тверже, насколько позволяли силы, повторил Василий, — Положи вот здесь, на кровати. Я потом…
Васька закрыл глаза и снова застонал.
Мать стояла над ним некоторое время, плача и вытирая уже мокрым платком слезы.
Но вдруг она резко повернулась, бросила влажный от слез платок на подоконник и быстро пошла из спальни. У дверей обернулась.
— Вася, ты побудь немного один. Я отлучусь на некоторое время. Я скоро, — и вышла за дверь.
Она отыскала за печкой фонарик, набросила на голову чистый платок и шагнула за порог.
«К бабке Секлетее, только к ней, больше не к кому! Умолю ее помочь!, — думала бедная мать, выходя из ограды в черноту сгустившейся ночи, высвечивая фонариком еле заметную тропу, — Сказывали, что лежит она уж который месяц… На руках принесу, лишь бы помогла ведьма…»
Она кликнула пса:
— Дурень, со мной!
Верный пес, перемахнув кучу навоза, побежал рядом с хозяйкой.
Бабка Секлетея жила в лесу уж никто и не помнит, с какого времени. Минутах в сорока ходу от края поселка. Говорили старики, что в смутное довоенное время молодую бабу, занимающуюся «темными» душевными делами, турнули из поселка районные власти. Сказали, что дескать нечего смуту наводить на людей колдовством и разной магией. И хотели упрятать ее куда подальше, но вовремя местный человек из управы подсказал бабенке спрятаться в тайге. Вроде даже денег ей дал и коня. Исчезла баба. И когда приехали за ней люди в малиновых фуражках, ее и не оказалось!
Поселилась баба в местах гиблых и не проходимых. Люди туда не ходили, боялись. Слухи пустил мужик, помогший этой бабе, что живет там ведьма страшная и губит она людей почем зря. И который человек хоть и смеялся над разными россказнями, что чушь мол это все, но в тайгу в том направлении все же не осмеливался заходить. Мало ли, люди таежные в некотором роде суеверные и богобоязненные и навлекать на себя ведьмино проклятие не хотели. Со временем соорудил «втихаря» мужик в тайге дом для бабы-изгоя.
К концу войны перевели куда-то того доброго человека. То ли на повышение, то ли еще куда. И унес он с собой тайну, что не ведьма там живет, а простая баба, искусная и великая травница. Про любую травинку, на ощупь, не глядя, может она рассказать больше, чем в книгах написано. И варит она снадобья, от которых болезнь убегала без оглядки. Уехал мужик, а у молодой лесной бабы народилась дочка.
И про ребенка в поселке тоже ничего не знали. Просачивались какие-то слухи, но народ не придавал им особого значения. Лет только через двадцать страшно удивились люди, увидев вышедшую из тайги юную красавицу. И то, когда через поселок проходили геологи в поисках угля или золота, или еще чего. И увезли они с собой девушку и след ее простыл…
Лет через пять или семь объявилась эта девчонка. Среди бела дня пришла она в поселок, пьяная, растрепанная, неся в руке бутылку водки из которой на ходу отпивала; и за спиной несла привязанного платком грудного ребенка. Кричала с улицы пропитым голосом, что загубили люди ее саму и мамашу. Что нет им прощения и что, придет время и понесут они наказание страшное и постигнет их всех беда неминуемая.
Люди узнали Секлетееву дочку, испугались, ворот и дверей не открыли. А девка прошла сквозь весь поселок и – прямиком в тайгу, в сторону Гиблого места.
Спустя какое-то время пьяный местный конюх рассказал, что видел ночью, как из леса выходила девка во всем черном и в руках у нее была коса и глаза ее светились огненным светом. Но конюха подняли на смех, сочли за «белую горячку».
А в начале восьмидесятых появился в поселке мужчина средних лет. На вертолете прилетел из города. Долго выспрашивал у местного народа про ведьму, а потом тот же вертолет привез его дочку. Несли девочку на руках, ручонки и ножонки висели как ниточки и личико у семилетней малышки было бледное как простыня и глазки закрыты.
Мужчина взял у летчика дочку и молча понес ее в тайгу, в Гиблое место.
Обратно шел один с поникшей головой. Люди, сжигаемые любопытством, столпились в начале тропы на краю поселка и ждали.
Мужчина прошел мимо толпы и, обернувшись черным от горя лицом, хрипло сказал:
— Не ходите туда. Погибнете все, и семя ваше погибнет.
Люди в страхе отшатнулись.
Председатель поселкового совета долго качал головой, слушая приехавшего из города мужчину. Тот оказался каким-то большим начальником в области. И рассказал он, что дочка его умирает. Что возил он ее к разным врачам, и в области и в другие места. И что этой зимой в Москву с ней ездил. Все бесполезно! И прослышал он от старого своего сослуживца, что есть в этом поселке женщина-колдунья. И есть у него надежда…
Председатель сразу вспомнил про Секлетею.
— Уж не о бабке ли Секлетее вы говорите?
— Может быть о ней. Где она живет?
— Она в лесу, в Гиблом месте, а внучка ее, Полинка, в нашей школе учится. Кажется в пятом классе.
— Почему она в лесу живет?
Председатель лишь пожал плечами.
Мужчина улетел на вертолете один, без дочки. А ровно через два месяца прилетел снова. Люди его не узнали. Высох весь, почернел. Пиджак на нем висел, как мешок.
Мужчина низко опустив голову, молча прошел через поселок и углубился в тайгу.
Опять люди, сжигаемые любопытством, караулили его на краю поселка, не решаясь идти по «проклятой» тропе. Многие выглядывали из окон и из-за ворот.
К концу дня мужчина появился из леса. И люди ахнули!
Он шел высоко подняв голову, весело размахивая руками и напевал какую-то песенку. Рядом с ним бежала его дочка на ходу срывая цветки и травинки и щебетала, что-то спрашивая у отца.
Мужчина, подойдя к столпившимся людям, показал рукой в сторону Гиблого места и произнес:
— Там – великий врачеватель!
А через неделю из района пришел большой грузовик доверху чем-то загруженный и укрытый брезентом. И четверо военных весь день таскали коробки и ящики по «проклятой» тропе в тайгу.
Разные слухи поползли по поселку. Говорили, будто бы ведьма Секлетея переложила «болесть» на другого человека и что нехорошо это, и что нужно ждать беды. Но тем не менее с того дня родители строго настрого наказали своим детям не трогать и не обижать Польку, как те делали до этого времени. Девчонки даже дружить стали с Полиной. Взрослые внушили им, что внучка ведьмина ни при чем и ее не надо бояться.
Много воды утекло в Большой реке с того времени. И сейчас тетка Вера шла по ночной тайге к бабке Секлетее.
Луч фонарика выхватил из темноты кусок поваленного старого ивового плетня. С той стороны раздался глухой злобный рык.
— Бабушка-а! – закричала Васькина мать, поняв, что за плетнем рычит огромная собака.
В темноте скрипнула дверь и звонкий голосок услышала бедная мать в ночи:
— Ко мне, Дружок! Кто там?!
— Поля, это тетя Вера Полынина. Я к бабушке!
— Идите тетя Вера, не бойтесь. Теперь он не тронет.
— Я с собакой, Полюшка!
— И собаку не тронет.
Зашли в избу. В чисто вымытом помещении на столе ярко горела керосиновая лампа. Пахло свежей полынью, крапивой и другими травами.
Тетка Вера посмотрела на занавеску. «Бабка там, наверное».
— А бабушки, тетя Вера, нет. Третью неделю уж. Там, на пригорке возле трех сосен лежит она.
Тетка Вера вся сникла, опустилась на табурет и горько заплакала.
Девушка присела возле нее на корточки и, взяв ее руку в свои, тихо спросила:
— Что случилось, тетя Вера?
И бедная Васькина мать, сама не зная почему, вдруг на одном дыхании, глотая слезы, рассказала все, что произошло сегодня.
— И лежит он теперь, стонет. А потом белье чистое попросил…
Мать снова горько заплакала.
— Как же так? Ведь мы с Васей в одном классе учились. Он очень серьезный и воспитанный мальчик был. Не понятно!
— Пьет он, Поленька! Как с армии пришел, так уж третий год пьет. И все беды от этого. Разве трезвый человек так поступил бы!?
Она снова вся сникла и замолчала, утирая кончиком платка слезы.
Поля поднялась, с полминуты походила по избе и вдруг, подойдя к тетке Вере, вытерла ей лицо подолом своего сарафана и твердо сказала:
— Значит так, тетя Вера! Сейчас вы идите домой, вскипятите кастрюльку воды литра на три. А я следом за вами, минут через тридцать буду. И еще! Там недалеко от вашего дома есть ключик. Наберите из него в чистое ведро воды. Идите.
Тетка Вера, ничего не понимая, но повторяя про себя указания девушки, вышла из избы и, светя себе фонариком дорогу, быстро пошла в поселок.
Пока кастрюля с водой закипала, тетка Вера сбегала на ключ, зачерпнула из него чистейшей студеной воды.
Ведьмина внучка, как и сказала, пришла через полчаса. Сняла с плеч увесистый рюкзак и молча прошла к печи. Заглянула в кастрюлю.
— Хорошо. Вы, тетя Вера, занесите ведро в спальню и уходите. Побудьте где-нибудь на крыльце или в огороде. Мне нужно одной.
Мать молча выполнила указания.
Полина вытащила из рюкзака разные пучки трав. Рассортировала их и с определенными промежутками времени сложила в кипящую кастрюлю. Затем достала из буфета несколько чашек, разлила в них отвар, добавляя в каждую еще трав, семян и подливая из принесенных бутылок разных темных и светлых жидкостей.
Немного подождав, она взяла в руки рюкзак и одну чашку с отваром, зашла в спальню.
Мать не находила себе места. То до дальнего забора дойдет, постоит, что-то шепча про себя. То у бани побудет. То к окошку приблизится, за которым лежал ее Васька. Громадный Секлетеев пес рядом с Дурнем следовали за ней в двух шагах. Непонятно, как две собаки быстро сдружились!
Остановившись возле калитки, мать закрыла ладонями лицо и заплакала. Пес ведьмин подошел ближе, ткнулся носом ей в колени и прислонился теплым своим боком. Тетка Вера отняла ладони от лица и погладила его, нисколько почему-то не боясь. Собака тихо клацнула зубами и посмотрела вверх. Затем уши ее прижались и пес лег на землю, продолжая смотреть вверх. Тетка Вера тоже поглядела заплаканными глазами на небо.
Яркие звезды, густо усеявшие все необъятное пространство, тихо мерцали в бесконечной вышине и только беспокойный кузнечик нарушал эту необъяснимую чистую тишину.
Тетка Вера, прижав руки к груди, прошептала:
— Господь мой! Прости меня за то, что ведьму в дом привела! Накажи, но заступись за сына моего! Молю Тебя…
Она не помнила, сколько прошло времени, но вот в сенях скрипнула дверь и в светлом дверном проеме показалась Полина. Мать бегом бросилась к крыльцу.
Полина несла в руках большой таз.
— Помогите мне, тетя Вера. Возьмите лопату, чистое ведро и посветите фонариком дорогу. На запад пойдем.
Они прошли через огороды и, по большой поляне направились к лесу. Метров через двести Поля остановилась.
— Здесь. Дайте лопату.
Она выкопала ямку, вывалила туда содержимое таза: какие-то тряпки, пучки отжатой травы и еще что-то. Тетка Вера удивленно смотрела на ее действия и ничего не спрашивала. Боялась.
Ведьма засыпала ямку землей.
— Теперь к ключу.
В ручейке она тщательно ополоснула таз и лопату. Сняла с себя сарафан и сполоснула его в студеной воде. Затем набрала полное ведро и вылила на себя. Еще одно и еще. Тетка Вера в немом оцепенении смотрела на юную ведьму и не смела задать мучивший ее вопрос.
Но, когда Полина стала надевать мокрый сарафан, она ее остановила и сняла с себя кофту.
— Надень. Дойдем до дома, там сухое дам.
Полина надела кофту.
Только уже возле дома тетка Вера осмелилась спросить:
— Не томи, Полюшка! Сердце все изнылось! Чего там, а?
— Все хорошо, тетя Вера. Уснул он. Спать будет до обеда или чуть больше. Там я скатерть клеенчатую взяла у вас со стола. Под Васю подстилала. Она сейчас в печке. Сожгете ее потом. Я в дом не пойду. Вы мне простынь чистую вынесите, пожалуйста. В ней до своей избы дошагаю.
Тетка Вера бросилась в дом. Принесла большую льняную простынь. Полина завернулась в нее. Тетка Вера поразилась неописуемо: «Ведьма! Как есть, ведьма. Настоящая! Как в кино…»
— На подоконнике я поставила банку трехлитровую. С отваром. Будете давать Васе по полстакана, пока всю не выпьет. Три раза в день. Ни о чем не беспокойтесь. Через два-три дня он встанет и будет здоровее, чем раньше.
— Чем же я отблагодарю тебя, дочка?!
Полина внимательно поглядела на нее.
— Вы уже меня отблагодарили.
Тетка Вера изумилась сильно такому ответу ведьмы.
— Я, Поля, больше не пущу к сыну собутыльников его. Прослежу уж.
— Не препятствуйте этим людям, тетя Вера. Пусть приходят. Вася больше пить не будет.
У тетки Веры от удивления отнялся дар речи. Она от глубокого изумления что-то промычала, но Поля еще раз повторила:
— Не будет. Сам. Ни сейчас, ни потом. Ну, я пошла.
Бедная Васькина мать наконец оправилась от изумивших ее ведьминых слов и схватила Полю за руку.
— Хоть чаем давай напою тебя, Полюшка! Ведь замерзла небось, с воды-то ключевой!
— Не, я привыкла. А для чая время еще будет.
Полина вышла за калитку.
Васька проспал до двух часов дня. Проснувшись, завозился на кровати. Мать заглянула в спальню.
— Вот и хорошо! Я счас бульончику принесу и рыбки жареной.
Она вошла в спальню со стаканом, наполовину наполненным темной мутной жидкостью.
— Вот, выпей это. Потом поешь.
— Что это?
— Пей! Выздоровеешь быстрее. Это Поля наказала пить.
Васька понюхал и сморщился. Но, все же выпил.
Тетка Вера принесла поесть и вышла. Васька тут же откинул простынь и снял намотанное на бедра полотенце. «Ну, дела-а!» — изумился он, глядя на свой пах. От огромной припухлости и страшного синяка не осталось и следа. Только мелкие надрезы, сделанные ночью Полиной, слегка ныли. Васька внимательней осмотрел свое «хозяйство». «Блин, вроде все в порядке!». Он радостный откинулся на подушке.
В окно заглянула мать.
— Ну что, поел?
— Поел, мама, спасибо!
Страшное любопытство раздирало мать:
— Что она тут делала, сынок? Расскажи!
Васька вдруг засмущался, покраснел.
— Мама, мне так стыдно перед Полей!
— Ну, стыд пройдет. И все же расскажи.
— Она дала мне стакан какого-то горького отвара. Через пару минут даже язык отнялся! Только глаза и уши остались. Ничего не видел: она подушку так устроила. Чуял, как она вертит меня, то одним боком, то другим… Потом мне в макушку что-то шептала и я уснул. Тогда не стыдно было, а счас прямо хоть сквозь землю провались!
— Ну ладно, не переживай! Лежи. Поля сказала, что к понедельнику встанешь.
— Да я и сейчас могу, — засуетился Васька, но мать строго остановила его:
— Лежи! Я ведро поставила возле койки, сходишь по нужде, я потом вынесу. Если чего надо будет, крикнешь в окно.
Мать ушла на огород.
К вечеру появились Витька с Колькой. Уже «поддавшие». Увидев на огороде мать, спрятались за забором.
Тетка Вера, заметив «алкашей», решила прогнать их и уже выдернула пару хороших стеблей крапивы, чтобы «отвозить» их бесстыжие рожи, но вдруг вспомнила ведьмины слова.
«А может не прогонять! Очень уж интересно!». Она выглянула из-за забора.
— А-а! Вот вы где!
— Здрасьте, тетя Вера! А мы Ваську проверить…
— Ну проверьте, чего за забором-то прятаться!
Витька с Колькой переглянулись удивленно, но говорить ничего не стали и быстро шмыгнули в сени.
— А-а, болезный наш! – заорали оба «дурака» от дверей спальни, — Отлегчало, ядреный корень! Мы уж думали: без «хозяйства» парень остался, ха-ха-ха!
— Я и сам думал… Вроде отошло немного…
Витка глянул заговорщицки на Ваську и, расплывшись в улыбке, подмигнул ему.
— А мы тут не с пустыми руками, — он вынул из кармана бутылку водки и ласково ее погладил.
Колька испуганно одернул его:
— Ты чего, мать же на огороде!
Витька спрятал водку и прошептал:
— Похмелимся, сам же говорил. И Ваське надо подлечиться.
Колька выглянул в окно.
— Возле бани. Давай быстро!
Витка плеснул в стакан и подал лежащему. Василий взял стакан двумя пальцами, выдохнул и приложился. Но сделал всего маленький глоток и поставил стакан на табуретку.
— Не лезет чего-то, мужики! Вы пейте, а я потом. Фу, какая гадость!
Снова «друзья» удивленно переглянулись. Но молча выпили по полстакана и закусили Васькиной жареной рыбой.
Через минут десять Василий снова попытался выпить, но и в этот раз не смог. Рвотный рефлекс не пропустил алкоголь в организм.
— Не-е, не лезет. Не буду. Допивайте. Да, честно сказать и не хочется чего-то.
«Друзья» быстро допили бутылку и засобирались уходить.
— Мы позже заскочим. Лежи. И фунфырек приволокем.
Удалились «алкаши», а Василий, откинувшись на подушке, с отвращением посмотрел на стакан, стоявший на табуретке и, сдерживая подкатившую вдруг к горлу тошноту, выплеснул водку в окно. Мать в этот момент подходила с огорода к окошку.
— Ты чего, сынок?
— Парни водку приносили, — откинулся снова на подушку Василий, — Не стал я с ними пить. Не хочу. Воняет она. Я лучше бульенчику похлебаю.
— Ну, не стал, и слава Богу! – обрадовалась мать, вспомнив слова юной ведьмы. «А ведь правду сказала девка!».
И вечером Василий не стал пить с пришедшими, уже довольно пьяными «друзьями».
— Тебе, Васька, бык наверное не пах, а башку отшиб! – резюмировали они, выпивая принесенный «фунфырек». Но Василий только отшучивался.
Мать была счастлива. И то, что сын перестал пить; и то, что выздоровел, пойдя уже с того вторника на работу, но беспокоило ее Васькино настроение. Хмурый он какой-то стал в последние дни, невеселый и все что-то думал себе, невпопад отвечая на ее вопросы. Степаныч радовался: хорошо работать Василий стал, не прогуливает, не пьет, уже подумывал к концу лета выписать Ваське премию. И ломал голову; с чего это вдруг такие перемены в парне произошли?! А Василий и сам не мог ничего понять. Спиртное ему окончательно опротивело, «друзья» как-то сами по себе «отошли» от него и он весь отдался работе.
Однажды в выходной, пропалывая на огороде морковку, он вдруг задумался, сел меж грядок, закурил. Мать, наблюдавшая за ним, подошла, поправила на сыне рубашку и пригладила волосы. И оторопела от неожиданных Васькиных слов:
— Пойду, мама, сегодня на Гиблое место. К Поле.
— Чего так, сынок? – не поняла мать, испугавшись за него.
— Хочу поговорить с ней.
— Ну что ж, сходи. Только к темну возвращайся.
— Ладно.
— Ты Вася, зря про меня такое подумал!
— А как это все объяснить!? Мужики на работе говорят, что околдовала ты меня, когда от бычьего копыта лечила. И пить я теперь не хочу, но это хорошо; и думаю о тебе постоянно, и горы хочется свернуть.
— Ты избавился от алкоголя, поэтому организм стал сильный и физически и психологически. Это же элементарно. Это даже в школе проходят.
— В медицине нет такого средства, чтобы моментально избавиться от алкоголизма. Телевизор смотришь?
— Смотрю. Только в твоей медицине нет и таких трав, о которых поведала мне моя бабушка. Она научила меня готовить отвар, от которого происходит быстрое отвращение к спиртному. И при этом никакого вреда организму. Только польза. И у тебя произошло подобное. Пока было отвращение, организм твой лечился от вредного действия алкоголя. А потом ты и сам не захотел пить. Ведь так?
Василий задумался на какое-то время.
— Правда. Так и было. Пока пил из той трехлитровой банки, тошнило от одной мысли о спиртном. А сейчас и сам не буду. Не хочу.
— Ну вот!
— А пес твой почему на меня даже не гавкнул, когда я к твоему дому подошел?
— Я ему сказала, чтоб тебя не трогал. Ты свой.
— Во-от! Где ж не колдовство?! Собака разве может такое понимать! А?
Поля улыбнулась и подошла к Василию. Васька немного отстранился, но девушка взяла его руку и посмотрела в глаза.
— Это Вася объясняется просто: я дала Дружку понюхать твой запах и сказала, что это свой. Простые команды любая собака запоминает.
— Ну, допустим не любая… А в макушку мне чего нашептывала? Скажешь, не было?
— Не было. Не нашептывала я ничего.
— А вот тут ты мне неправду говоришь! Помню я.
— Как знаешь, Вася! Думай, что хочешь.
— Зря я к тебе приперся. Пойду я.
— Прощай.
Васька, так и ничего толком не поняв и не узнав, ушел от Полины по тонкой лесной тропе. А Поля горько заплакала, глядя в спину уходящего парня, которого любила с самой школы.
В воскресенье Васька весь день валялся на своей кровати. С утра приходили Витька с Колькой, звали водки попить, но он отмахнулся от них рукой в очередной раз. «Не хочу я ребяты ее, гадину, пить» — сказал он из окна и задернул штору. «Ребяты» повертели пальцем у виска и удалились. Несколько раз заглядывала мать.
— Ну, чего ты сынок квелый такой? Может болит что?
— Не, мама, просто нет настроения. Не беспокойся.
Мать качала головой и уходила. Васька чесал ногтями всклокоченные волосы, тер ладонями лицо и встряхивал головой: «И чего она из башки моей дурной не выходит?! Околдовала-а! Можа вправду мужики говорят? А им, дуракам, только бы поболтать невесть чего!».
Он откинулся на подушку, положив за голову руки. «В школе-то она какой красивой была! Многие пацаны заглядывались, да боялись. Колдуньина внучка, мол, она. Чего не так, проклянет и лишится парень здоровья и еще чего хуже, энтого самого! И в армию она меня провожала, хотя не приглашал я ее тогда. Утром пришла из своего Гиблого болота. До райцентра в автобусе ехала. Рядом стояла, а я делал вид, что не замечаю ее. Тоже, видать боялся! Чтоб службу мою не сглазила. Ну, дела-а!». Васька вдруг встрепенулся, снова завертел головой, приподнялся на локтях. «Блин, а ведь и со службы она меня встречала! Первая! А как узнала день моего приезда? Я ведь даже маме дату не говорил! Только примерно назвал: конец октября. Странно!».
Васька откинул занавеску и выпрыгнул в окно.
— Мама! – подбежал он к матери, копавшейся на огороде, — А Поля ведь меня из армии встречала. В райцентре!
Мать выпрямилась от грядки, внимательно посмотрела на сына.
— Знаю.
— Я же не писал, когда приеду! — взволнованно взял он из материных рук маленькие грабельки, которыми та рыхлила прополотую грядку.
Мать вздохнула, поправила косынку и отняла у Васьки грабельки.
— Она, сынок, за неделю до твоего приезда приходила ко мне. Странно все это, но как будто почувствовала. Как сейчас помню, ботву я тогда убирала, внезапно появилась на огороде и говорит: Вася должен приехать, скажите, когда? А у меня и язык отнялся! Бабку-то ее вся округа боялась. Не знаю, говорю, Поля, писал, что в конце октября. Она и ушла.
Мать снова вздохнула.
— А ты чего взволновался? Иди отдыхай, завтра рано вставать.
Васька пошел к дому, но на полдороге остановился.
— Мама, а позапрошлый год почему Полю уволили из нашего магазина? Она продавцом ведь работала?
— Работала. Два или три месяца. Шурка, заведующая, предложила ей уволиться. Дескать, народ не идет в магазин, боится ведьминого взгляда. Я и сама, честно сказать, в райцентр ездила за покупками. И другие тоже. Вот Шурка и забеспокоилась. А как ведьма ушла с работы, так народ повалил.
— А на что же Поля живет?
— Не знаю, сынок. Раньше-то бабка Секлетея пенсию получала, на нее видимо и жили. А сейчас уж не знаю!
— Так в райцентр бы устроилась!
— Думаю, что за бабкой она приглядывала. Секлетея-то, говорят, последний год и не ходила вовсе. Полина на почте раз в месяц появлялась. За бабкиной пенсией. Но сейчас уж бабки нету, наверное поедет Полина куда-нибудь. Чего ей здесь…
Васька задумчиво пошел в дом. Мать посмотрела ему вслед, покачала головой и снова принялась за свои грядки. Она с той ночи тоже многое передумала. И особенно тот момент, когда она, подойдя к окошку, за которым ведьма «лечила» ее сына, увидела в щель меж занавесок испугавшую ее картину. Поля, повернув Ваську к себе спиной, обхватила его голову ладонями и нежно целовала взлохмаченную макушку парня. Это потом до нее дошли другие мысли.
А в тот момент бедная мать решила, что так положено при колдовстве. Сейчас она так не думала. Сейчас она думала совсем другое. О-о, в этом женщину нельзя обмануть! Бедная Васькина мать, вспоминая ту злосчастную ночь, теперь знала: так целовать мужскую макушку может только страстно любящая женщина. «Любит она его, и любит видать давно…».
Мать снова тяжело вздохнула: «Как в этом разобраться? И стоит ли? Ведьма ведь… И с армии она его встречала. Никто не поехал, а она встретила. Целую неделю ездила наверное на пристань в райцентр. Тут все непросто, ох как не просто!». Она бы конечно воспротивилась против ведьминых «посягательств» на ее сына, но те изменения, произошедшие в нем после ее прихода той ночью, повергли мать в смятения. Ну не может плохой человек творить такие хорошие дела. И пить он вдруг перестал.
Это после трех лет почти ежедневных «возлияний». И с непутевыми «друзьями» не встречается. И работать начал «хорошо». Вон, даже Степаныч хвалил его позавчера. А от Степаныча дождаться похвалы не так просто… И мать не знала, что предпринять в такой ситуации. «Пусть все идет так, как идет. На все воля Божия.» — думала тетка Вера, теребя с грядок последние сорные травинки.
Лето промчалось как всегда: почти незаметно и быстро. Осень в тайге скоротечная. За несколько дней лес преобразился, раскрасился в разные цвета и стоял, гордо глядя верхушками деревьев в бесконечное небо, роняя на порывистом северном ветру разноцветные листья. А там и до первого снега рукой подать. В одночасье принесли северные ветра тяжелые темные облака и, озябшая, промоченная осенним непогодьем земля, начала укрываться чистым пушистым снегом. И морозец вовремя приспел.
Чтоб укутавший землю снег лежал крепко, до самой весны.
В конце октября в субботу с самого утра, еще не рассвело, «приперлись» к Ваське Витька с Колькой.
— Собирайся, Васек! – заорали «друзья» с порога, — Пора в лес вылазку делать.
— Рано еще, — развел руками Василий, глядя в заиндевевшее окно, — Через недельку самое то.
— Не, пора! Нынче зима ранняя. Успеть капканы поставить, да и зимовье проверить.
— А когда собираетесь?
— Дык, сегодня с обеда и пойдем. Как раз к темну все успеем. Заночуем в избушке, а с утреца доделаем… Чтоб засветло дома быть.
Василий закурил, почесал затылок и махнул рукой:
— Ладно. Сегодня так сегодня.
Профессиональные охотники всегда уходят в тайгу надолго. На месяц, а то и больше. У них свои «угодья». Тропы длинные. А любители, такие как Василий, на два-три дня обычно. Так как у любителей в поселке работа, а ее не бросишь. И готовиться особо к такому «походу» не надо. Лыжи, немного еды, ну и конечно ружье. У Василия приготовлено было все заранее.
Парни нахлобучили шапки и подались к выходу. Витька у порога обернулся.
— Новость-то слышал, какая по поселку идет?
— Не, — заинтересованно подался к парням Василий.
— Ведьма исчезла!
— Как это?! – не понял Василий.
— А вот так! Дня три уж видели, как она на остановке в автобус садилась. А куда дальше, не известно.
Василий вдруг почувствовал, как какая-то тяжелая тоска и грусть наваливается на него. Почему, не мог понять. Он только махнул парням рукой и пошел к себе в спальню.
В тайге был задумчивый и хмурый. «Друзья» пытались уговорить его выпить. «Для настроения» — объяснял Витька, наливая полстакана. Но Василий наотрез отказался.
Вечером в воскресенье, придя из леса, Василий первым делом спросил у матери про Полю.
— А ты разве не знаешь? Вот те на! Весь поселок знает, а ты нет. Уехала она. В четверг утром.
— Куда?
— Сынок, так с ней же никто не разговаривал. Говорят разное, а никто толком ничего не знает. Предположения одни.
Васька ушел к себе и до самого ужина не выходил из спальни. Лежал на кровати глядя в потолок. «Блин, а ведь мне плохо без нее.
Чего же это такое? Дурак я, дурак. Нравится она мне, а даже сам себе не признаюсь. Дурак и есть!».
Мать позвала на ужин.
— Мама, ты мне пока не накладывай. Я к Степанычу сбегаю.
Мать развела руками, но потом поглядела сыну внимательно в глаза и все поняла.
— Иди, сынок.
Василий накинул полушубок и вышел из дома. Краем глаза увидел какое то движение за забором. Пригляделся. «Мать честная! Дружок!»
Он подбежал к калитке и впустил собаку. Пес бросился к Василию и радостно залаял, косясь на беззаботно сидящего возле своей будки Дурня.
— Чего там, Вася? – вышла из сеней мать.
— Мама, Дружок пришел!
Мать всплеснула руками.
— Один?
— Да. Странно все это.
— Ничего странного. Куда ж ему идти? Здесь он уже был. Счас я покормлю его.
— Хорошо, мама, а я побегу к Степанычу.
Утром в понедельник Василий на лыжах пошел в сторону Гиблого места. Дружок и Дурень бежали рядом. Через двадцать минут он подошел к Полиному дому. Дверь была заперта засунутой в проушины деревянной щепочкой. Василий вошел в дом. В не топленной избе промерзшие стены отблескивали звездочками инея и стекла на окнах полностью покрылись льдом. «Нехорошо! Надо устранить!». И тут взгляд его упал на лежавшую на скатерти маленькую записку. Он быстро развернул ее.
«Вася! Я знаю, что ты придешь в мой дом. Позаботься пожалуйста о Дружке. Я его отвязала и положила еды на неделю. В следующую пятницу я приеду. В крайнем случае во вторник. Я в техникум, на заочное. Спасибо, любимый! Поля».
Васька остолбенел и стянул с очумевшей сразу головы шапку. «Ни хрена себе! Ну дела-а!».
Он не стал топить печку. «Зачем зря дрова переводить. Стоплю перед Полиным приездом». Запер снова щепочкой дом и крикнул собаку.
— Пойдем, Дружок. Побудешь пока у меня. До приезда хозяйки твоей.
Всю неделю Васька не находил себе места. Мать уж было забеспокоилась, но Василий обнял ее и сказал:
— Не волнуйся, мама. Я думаю всякое. И так и эдак. А как надумаю, тебе сразу расскажу.
— Ну и ладно, — успокоилась мать.
В пятницу он бегал на остановку. На утренний автобус. Поля не приехала. «Может вечерним приедет?». С работы Васька направился прямо на остановку, хотя до прихода автобуса было еще много времени. Курил, ждал.
Мать готовила ужин. «Задерживается что-то. Опять, наверное, Степаныч чего удумал». В сенях послышались шаги. Дверь отворилась и на пороге в клубах морозного воздуха появился Василий. Он за руку держал Полю.
— Мама, я жену в наш дом привел.
Автор: Сергей Калашников
