Деда по отцовской линии я не знала. Он ушёл задолго до моего рождения. Остались фотографии, воспоминания родных и редкие истории военной поры, которые иногда пересказывала мне бабушка.
Дед был простым и скромным человеком. По натуре молчуном. О войне говорить не любил.
— Да что рассказывать, — отмахивался. – Отступали, наступали, ранен был, награду получил…Как все, так и я оттрубил службу.
Но иногда, под настроение, всё же мог поведать своим кое-что из военной поры.
Одну, пожалуй, самую необычную из его историй, услышала я уже от бабушки.
Дед механиком-водителем был.
Случилась как-то в его части передышка. Расположились в глухомани, возле самых лесов. Несколько спокойных дней провели. Ни немцев, ни пособников их – никого в ту пору встретить не довелось.
С домом связь давно потеряли. Тревожились, конечно, от такой неизвестности. И когда выдавалась свободная минутка – только о родных и вспоминали. Рассказывали друг дружке истории из прошлой мирной жизни, гадали, как там они сейчас, где. У многих семьи в тыл отправили, по стране раскидали…
Дед говорил, что жили одной надеждой. Только одного ждали – окончания войны и встречи с близкими.
Так вот. После ужина все немного расслабились. Кто чем занимался. Кто-то подрёмывал, кто-то дело себе нашёл, кто-то просто травил весёлые байки.
И тут откуда ни возьмись — старуха. Крошечного росточку, какие-то многослойные одёжки на ней, платок накручен до глаз. Стала и смотрит молчком. А взгляд колючий. Пронизывающий такой. Понимающий.
Не по себе от него сделалось деду. Но подвинулся – мол, садись, бабуля, попробуй солдатской каши. Сбегал к дежурному. Принёс ей порцию.
Бабка миску взяла, понюхала сначала. После присела на землю, добыла из-под одёжек своих деревянную ложку и медленно стала есть. И всё — молчком. Не расспрашивала откуда они, новостями не интересовалась, про себя не говорила. Не попросила ни о чем.
Так и сидели. Кто-то вскорости тихонько песню завёл, кто-то разговаривал вполголоса. А бабка кашу доела, достала тряпицу, протёрла начисто миску и протягивает деду.
Он задумался — как раз семью вспоминал, тревожился сильно, не знал, куда бабушку с детьми вывезли. Принял машинально плошку, взглянул и обмер! В посудине той, на донышке, будто окошко засветилось, а в нём вроде изображения проступило. Деревья мелькнули. После – крупно — лукошко берестяное, земляникой до верху наполненное. И тут же – бабушка! Подняла лукошко и по тропке пошла медленно… А потом повернулась и вроде как на деда взглянула!
И пропала картинка. Дед вскочил, к бабке сунулся – расспросить про чудо это. Только нет её. Когда успела уйти? Ведь всего минута прошла, не более. Он к остальным – куда бабка делась? В какую сторону ушла?
— Какая бабка? — спрашивают.
И ведь видели все её поначалу. Дежурный для неё кашу набирал. А теперь смотрят на деда как на помешанного и одно твердят – не было здесь никакой бабки, что выдумываешь.
Он миску показывает, вот мол отсюда она кашу ела. Тут уж все открыто ржать начали – хорошее доказательство привёл, таких доказательств немытых вон сколько — целая гора выстроилась.
И ведь не сон. Не галлюцинация! Реальная бабка была! Только что вот тут, рядышком, кашу жевала!
Так и не добился ничего дед. Но поуспокоился, как ни странно. Вера в нём откуда-то появилась, что всё с родными в порядке.
А миску ту он с войны привёз. Как воспоминание о странном случае, произошедшем в его жизни.
