Она лежала на дороге. Девчонка лет десяти в скомканном белом платьице — грязном и вымокшем от дорожной влаги после дождя. И пристально смотрела в одну точку своими большущими голубыми глазами.
И вдруг моргнула!
Из-за этого пружина внутри меня взбрыкнула, и я заорал на всю мощь своих лёгких:
— А ну встань, дурёха! — бросил пакет с продуктами и к ней бегом.
А на повороте уже грузовик видно, затормозить с горки вряд ли успеет. Девчонка засмеялась звонко и бросилась бежать, только сандалии сверкают. Ну что за глупые дети!
Уже на газоне, за обочиной, вдруг споткнулась и в лужу со всего маху! Сидит в грязной жиже, смеётся…
Грузовик протянуло мимо, выдохнул. Уже не спеша подошёл, спрашиваю:
— Ну что за развлечение такое? Вот сейчас за ухо возьму и к родителям-то отведу…
— Нету, — говорит, — родителей, дяденька, умерли. Детдомовская я.
А сама на мой пакет рваный с едой смотрит, слюни глотает. Есть хочет.
Отломил ей полбуханки и колбасы дал крендель — на, ешь.
— Так на дороге-то чего делала?
— Шушала… — рот набила, не разберёшь слов.
— Чего?
— Землю слушала! Я в книжке прочитала, что если к земле прилечь, то можно даже тех услышать, кто в ней давно живёт… А на дороге звуков больше. Только не разобрать ничего…
Так и познакомился с Алёнкой. По дороге в детский дом, который в нашем районе, рассказала, что живёт там три года. Самой восемь «стукнуло» — взрослая, говорит, уже. Родители в аварии как раз три года назад погибли. На дороге... Бабка воспитывала. Но год назад инсульт случился, самой уход нужен. Вот и забрали органы опеки.
Пока шли, ещё и молока пакет выпила. Идёт зевает, путешественница. Только ко входу подошли, смотрю, навстречу женщина растрёпанная бежит.
— Ах ты, гадина, — приговаривает и ладонью себя по ляжке хлопает, — объявилась... Полдня ищем, все ходули по самую шею стёрли!
Алёнка к моей ноге прижалась, шепчет:
— Не отдавай меня, дяденька... бить будет… — и смотрит щенком снизу.
Не бойся, не позволю.
— Дитё, — говорю, — не пугайте, тон-то убавьте. И следить лучше надо.
— Да какой там, следить! Уследишь за ней, егозой! Раз в неделю, как по часикам, дырочку находит. Глядь — и нет Алёнки, опять убежала. Самостоятельная…
Тётя Зина не злой оказалась — переживает сильно. Говорит, что их, работников в детдоме, осталось раз-два и обчёлся. На любви к детям держатся. А бить? Только ладошкой по пятой точке не сильно, для острастки.
В общем, передал я Алёнку из рук в руки. Пакет с остатками еды вручил напоследок.
— Ну всё, дурёха, не убегай больше, послушной расти.
И пошёл к выходу. На калитке оглянулся. И зря…
Алёнка с крыльца сорвалась, подбегает и на руки ко мне с разбега!
— Я спасибо сказать забыла…
Комочек в горле слезами тает, плачет… Понимает, наверное, уже, что чудес на свете не бывает…
Ох, ну ведь знаю же, что — простите за сравнение — нельзя котёнка или щеночка в руки брать. Ведь не оторвёшь от сердца потом! И здесь — в секунду заноза в душе появилась, не вынуть!
Так и вышло: стал я в детдом к Алёнке ходить. Нечасто, как получится. Гостинцев по мелочи приносил, пирожков от жены и суп в баночке, которым она меня на работу снабжала. А Алёнка меня всё батон с кренделем колбасы купить просила: уж больно вкусные первый раз тогда показались.
Тётя Зина за эти полгода мне всё про дурёху рассказала. Дважды ей семью подбирали. И вроде люди добрые, хорошие, но всё равно от них бегала. Всё родителей забыть не может. Погибли они глупо: отец Алёнкин жене руль доверил, когда с дачи возвращались. В откос слетели. Насмерть. Малышка тогда между сидений упала, уцелела — царапинами отделалась. Но с тех пор по средам, в день, когда беда случилась, ходит родителей из земли слушать…
И ничего с этим не поделаешь. Пока не вырастет, пока не поймёт, что не бывает голосов оттуда.
Горе это, конечно, для детской души. Как справляется — неизвестно. Может, говорит тётя Зина, и пусть ходит, к земле прикладывается, всё отдушина какая-то…
Вот так незаметно осень слетела, зима схлынула. Весна... К Алёнке я привык как к родной. И пусть не кровинушка, но в душе моей она свой уголочек заняла прочно. Уже и планы вместе строим — мол, вырастет, помогу поступить на учителя, а дальше — больше. Но видно будет.
Не поверите, мы с женой стали всерьёз думать о том самом очень ответственном шаге... Но ведь у самих уже дети взрослые, внуки на подходе. Да и страшно, если честно.
Уехал в начале апреля в командировку на неделю. Думал, вернусь, точку поставим. Положительную. Этой радостью от своего решения и жил в отъезде, время торопил. Впереди новая жизнь ждала, счастье новое в виде глаз голубых.
За день до возвращения, в среду, вдруг сердце зашлось без причины. От волнения, наверное. Не спал следующую ночь, места себе найти не мог, метался. Утром домой позвонил…
Не могу рассказывать дальше: слёзы мешают. Тётя Зина потом скажет, что Алёнка в этот раз сама отпросилась с родителями поговорить, мол, прощаться с ними пошла, о новой семье рассказать, порадовать... И ведь вроде недалеко, на соседнюю улицу. На дорогу.
Малютка несчастная.
Хоронили мы с женой и пара воспитателей из детдома. Тётя Зина громко в голос плакала. Простились…
Когда все отошли, я задержался у холмика.
— Прости, — говорю, — виноват я…
И приложился щекой к могилке, к земле мокрой. Может, ответит… А слёзы, с весенним ручьём мешаясь, мою тоску на весь мир понесли. И тут поднял глаза и вижу Алёнкино платьице белое рядом — оказалось, что это белый платок на кресте кто-то оставил. Трепещет на ветру, словно ладошкой машет.
Простила, значит…
Автор: Игорь Галилеев
