Эту историю в нашей деревне знают все от мала до велика. Да и как не знать, если она лучшее подтверждение поговорке: «Не родись красивой, а родись счастливой».
Жила более века назад в нашей деревне мать одиночка с дочерью. А та дурнушка-дурнушкой. Родила Арина ее неизвестно от кого. В лето до ее рождения, то и дело в лес одна шастала, да в пруду нагишом плавала по ночам. Бывало, деревенские за ней из кустов смотрят, с кем она там плещется, да смеется, а туман опустится и не видно толком ничего. Только слышно, как разговаривает с кем-то, щебечет, смеется заливисто, да плеск воды то тут, то там. А потом дочку родила — Фроську. Доплескалась!
Кто говорил, что от заезжего рекрута она ее родила, а кто, и вовсе, от… водяного.
Никто с дурнушкой не водился, так же, как и с матерью ее. В то время, если женщина родит без мужа – это ведь позор на всю округу!
Жили они кое-как, мать огород водила, да на барина работала. Фрося с мала стала матери помогать.
А зимой делать нечего, выучилась девчонка грамоте потихоньку, книги в церковной библиотеке брала читала. Красоты бог не дал, да видимо была в ней способность к обучению. И стала она со временем при местном храме помощницей писаря. Книги переписывает, грамоты заполняет, записи в приходскую книгу делает.
Как лето наступает, так точь-в-точь как мать по лесу шастает, да на озере пропадает. Сядет, бывало, на краю озера и разговаривает с кем-то. А девки мимо идут, только посмеиваются. Ножки в воду свесит, болтает ими, воду мутит.
То в лес уйдет и до утра не возвращается. А мать ей и слова не скажет. Люди Арину спрашивают:
— Что она у тебя по лесу одна шастает? Есть у ней что ли кто?
А мать посмеется, рукой махнет:
— Хочется – пусть шастает! Вам то что? За своими девками лучше смотрите!
Как-то идет с озера, а у нее на шее ожерелье – камни зеленые так и сияют на солнце. Тут совсем о ней молва нехорошая пошла.
Думали значит, что у нее дружка появился. Гулящая как мать. И запретил ей писарь в храм приходить, говорит: «Таким как ты здесь не место! Хоть бы постыдилась!»
Девки ей местные завидовать стали.
— Вон какое у Фроськи-дурнушки ожерелье! Изумруды-то настоящие! Такое, если продать, то и сосватать могут, не посмотрят, что гулящая, — шептались они у нее за спиной.
— Уж не барин ли ее одаривает? Петр Савельевич?
— Да ну на кой она ему нужна! Да и подарков он девке простой дарить не станет.
Случилось у нас по осени в деревне убийство. Кто-то утопил городового секретаря, который приехал перепись делать. Пропал как-то после попойки у старосты, на утро искали не нашли. И днем позже не нашли, а через четыре дня на пятый обнаружили его на берегу озера с веревкой на шее. Видимо к веревке камень был привязан, да то ли перетерся обо что, то ли веревка гнилая была и оборвалась в воде.
Дело серьезное, человека при чине убили. Понаехали после этого полицаи, всех опрашивали. А все молчат, как в рот воды набрали, никто ничего не говорит. Тогда решили на самом верху дело это так не оставлять и прислали для расследования чина повыше – тайного советника в звании генерал-поручика.
Ой хорош барин приехал! Высокий, статный, лицо чистое румяное гладко выбритое, мундир с пуговицами золотыми, сапоги блестят начищенные.
У местного помещика жить отказался, остановился в храмовом подворье. Там ему все по чести оборудовали, кабинет отдельный для допроса выделили. Стал он всех мужиков по очереди приглашать и допрос вести. А помощники его ходили по деревне, во дворы заглядывали да с бабами разговаривали, с детьми, вынюхивали, может кто знает что. Работал на совесть!
Через неделю писарь слег. То ли нагрузки не выдержал, то ли приезжие хворь какую с собой привезли. Стали Дмитрию Сергеевичу нового писаря искать, только где ж в деревне грамотного человека взять? Тут и вспомнили про Фроську-дурнушку…
Привела ее мать, стоят у двери, переминаются с ногу на ногу. Выходит поджарый офицер и говорит:
— Тайный советник генерал-поручик Белобородов Дмитрий Сергеевич просит пройти к нему Ефросинью…
— Туманову, — встряла мать.
— Ефросинью Туманову на собеседование для выявления ее писчих и прочих способностей, — отчеканил юноша.
Фрося с матерью шагнули к двери в кабинет.
— А вы…
— Арина Степановна Туманова я.
— А вы, Арина Степановна, здесь подождите!
— Ладно, подожду. – Арина взглянула на дочь и мягко произнесла. – А ты иди, дочка. Иди.
И опять Фроське повезло! Вся деревня негодовала. Как же так? Дурнушка, нагулянная, а к барину такому важному в услужение пошла. А он ей еще и жалование положил!
— Фросенька, могу я к вам по личной просьбе обратиться?
— Обращайтесь, барин, чем смогу помогу!
— Премного благодарен вам. Барином меня не называйте, и по чину не надо, для вас я — Дмитрий Сергеевич. – Тайный советник взял со стола небольшой миниатюрный том в кожаном переплет. — Молитвенник, что маменька мне в детстве подарила, в упадок пришел. Обложка сохранилась, а вот листы, что с молитвами — все поистерлись. Переписать бы...
— Ох и много молитесь видно, барин! Ой, простите, Дмитрий Сергеевич… — Фрося потупилась.
— Оно и правда! – вздохну Дмитрий Сергеевич. — Раньше здоровья папеньке и маменьке вымаливал, а когда учеба началась в университете, молился за знания. Потом за государя нашего и отечество в первую мировую на передовой… А теперь вот, — Дмитрий Сергеевич понизил голос. — О любви молюсь…
Генерал-поручик протянул девушке свой молитвенник с просьбой переписать текст, а листы он в городе книжных дел мастеру отдаст и тот их в старый переплет вставит. Та взяла, покрутила, повертела.
— Будет сделано, Дмитрий Сергеевич! К Четыредесятнице управлюсь!
Все сделала Фрося как надо, чисто, аккуратно, и в награду барин ей монету дал, да не медь или серебро, а золотой империал – десять рублей золотом! А писарь это все видел и стал слухи разносить, позавидовал пёс старый.
— Где это видано, что бы помощники писарей столько зарабатывали? – шептался он за спиной тайного советника. – Совсем Фроська барина околдовала!
— А ты то что? Сходи к батюшке, пожалуйся. Дело ли это, под крышей харама девку безродную приветили. А она вон что творит! – советовали ему бабы.
— К Петру Савельевичу иди! Скажи какой беспредел барин молодой приезжий учудил в подворье.
— Разве можно на князева родича жаловаться? Это все Арина – ведьма окаянная! Ее проделки!
— Как есть Арина! Она ее с водяным нагуляла, а теперь путами нечистыми мужика вон какого загробастать решили. Не спроста секретаря городового озеро вернуло… Ой не спроста…
— И не говори, — разговоры становились все тише, — Веревку то, что у него вокруг шеи обмотана была, словно перегрыз кто. Так с огрызком на шее и нашли…
— А Антон, Савелия Безногого сын, рекрутом на флоте столько лет оттарабанил, узлы крутит хорошо.
— Узел и не тронут был! Нечистой не под силу узлы мужицкие распутывать, — поправил баб писарь.
— Тссс… Офицер какой услышит. Они вон так и шныряют. Итак, уже Антона подозревать начали.
— А пить ему меньше надо, да языком своим чесать!
— Он ведь не спроста секретаря того… — писарь провел рукой по шее. – Он вроде как за власть «большевистскую». Говорит скоро всех бар порешат, а князей в ссылку сошлют.
— Бога побойся, дурень окаянный! Что ты мелешь? Сам в ссылку захотел? – жена писаря отвесила ему оплеуху.
К Рождеству нашли виновного в убийстве. Им оказался Антон Пиманов. Его сначала под стражу взяли, стали подельников выявлять. А когда нашли, кто с ним секретаря топил, всех повязали и на телеге в город судить отправили.
Но не судьба Антону была в ссылку отправляться. Снюхался он, загодя еще, с шайкой «революционеров». А те, по пути, на обоз напали, конвоиров перебили, Антона с подельниками освободили. В деревню он возвращаться не стал, так как там царские офицеры дела с документами улаживали. Решил переждать.
Поговаривали что он примкнул к той шайке и стал себя назвать «ночным комиссаром». Коня ему выдали, ездил с компанией головорезов по деревням окрестным, поместья помещичьи грабил, да за «красных» aгитиpoвал.
Наступил неспокойный семнадцатый год. Ожидание тревожных перемен повисло в воздухе.
Мужики собирались, пили, да о новых порядках балагурили. Помещик с семьей, сразу после Рождества, в город уехал, а куда там дальше — никто из деревенских не знал.
А бабы предвкушали, что вот и все, опозорилась Фроська окончательно! Барин уехал, ни слуху ни духу о нем теперь. Может и не барин он более, все теперь поменялось – перевернулось с ног на голову.
— Хорошо бы их с матерью после такого позора из деревни изгнать, – не унималась жена писаря. Так и не простила она Тумановых за то, что мужа ее заработка лишили.
— И то верно! Пусть шастают, где ходят, в город едут, что хотят делают, а тут им не место среди честных людей!
— Гнать их надо! Давайте бабы, мужиков соберем да на Сретенье прогоним нечисть эту! Пусть с ними вся скверна уйдет! Глядишь и порядок восстановится! А то творится не пойми что, банды по окрестностям рыщут, вон недалече помещичий дом ограбили. Так и до нас скоро доберутся!
— Антон говорят вернутся хочет. Порядок тут свой установит и будем под его оголтелую дудку все плясать. А оно нам надо? Петр Савельич никого сроду не трогал, и работу всем давал, а от этого чего нам ждать?
— Мой муж против него показания давал… — качая головой встряла в разговор молодая баба.
— Не только твой. Многих принудили, когда Антона вычислили. Пили то вместе все в тот вечер! Да речи разные вели.
— Вот и договорились мужики наши.
— А Фроську с матерью все равно гнать надо! Что бы и духу здесь ихнего не было!
Обстановка в деревне накалялась. Арина с дочерью старались из дома лишний раз носа не высовывать. Деревенские совсем их не жаловали, бабы вслед плевались, детвора камнями кидалась.
К середине февраля в деревню заявился Антон с отрядом. Занял барский дом, сделал там что-то типа штаба. Сказал, что теперь он здесь главный и велел привести к нему тех, кто против него слово перед тайным советником молвил.
В один из дней Антон собрал мужиков, которые его сдали, да повел их в лес… А пока его с шайкой не было, подъехал к дому Арины и Ефросиньи богатый экипаж. Никаких опознавательных знаков на дормезе, ничего. Внутри подушки пуховые, одеяла, пол сеном устлан. Вышли мать с дочерью, с собой сундучок небольшой дощатый вынесли – все их добро. Погрузились, сели внутрь, как барыни, и понесла их шестерка поджарых рысаков по мерзлой дороге!
— За Фроськой, как за царицею приехали! – шептались бабы в полголоса.
— Не иначе барин шестериков за ней прислал.
— Дормез то венский! Княжеский! Герб сняли, а оплетка осталась.
— Что бы не светится. Тайно увезли…
— И ведь словно предупредил кто! Антон со своими в лес вон ушли. А то бы он этот дормез в щепки разнес и кучера барского в миг порешил.
— Кто б за наших горемык заступился… — завыла одна баба.
— А некому теперь…
Поговорили бабы посудачили, да и разошлись. Проблем теперь столько прибавилось, что не до Тумановых разом стало! Свою бы шкуру сберечь!
А Ефросинью с Матерью Ариной молодой князь Белобородов увез с собой за границу. Поселились они там в княжеском имении в Озёрном Краю в Англии. Он их местной знати представил, как мелких дворян – дальних родственников, бежавших с ним от революции, а потом и женился на Фроське по тамошним законам.
Устроились они на чужбине, ох как хорошо! А перемены, что в те времена в империи да во всем мире случились – им только на руки.
Вот так сложилась судьба деревенской дурнушки Ефросиньи.
